– Чем вы тут занимаетесь, придурки? Это же место преступления, а не футбольная лига Бразилии, – пронизывающе сказал Отто, не сводя глаз с полицейских. – Давайте везите труп в четвёртую больницу к Фишеру, – добавил он.
– Но, герр Отто, туда же ехать на повозке часа полтора, – неуверенно ответил один из полицейских.
Герр Отто, посмотрев на старые отцовские карманные часы с серебряным напылением, показал пальцем на стрелку, которая показывала 4:34 утра, и намекнул на то, что если они не довезут труп до шести, то останутся на вторую суточную смену без оплаты. Конечно, у него не было таких полномочий, но вечно злой Конрад мог их предоставить, и полицейские это знали. Тут же замолкнув, они начали грузить труп на медицинскую телегу, приехавшую ещё двадцать минут назад.
Уже понемногу светало, и ранние лучи света начинали освещать сначала башню цитадели, а потом и всю улицу, заменяя свет фонаря, который обычно отключают к пяти часам утра. Всё это время, пока толпа зевак и офицеры полиции толпились в тесном переулке, мозг Освальда был занят размышлениями о преступлении, так что он совсем позабыл о своей работе. Но хуже всего, он позабыл о Миле. Пелена маленьких пушистых облаков, похожих на шотландских овец, накрыла небо и, подобно стаду, скакала по небосводу, время от времени пропуская лучи солнца. Один из лучей попал Освальду в глаза. Не привыкший к солнечному свету, вечно сидящий в кабинете и выбирающийся на улицу только поздно вечером, господин сенатор зажмурил глаза. Спустя мгновение он почувствовал чьё-то дыхание возле своего подбородка, что было странно: толпа людей уже разошлась, и было абсолютно тихо ранним утром, все вставали и собирались на работу, а вокруг лежал снег. Сенатор открыл глаза и увидел Милу, лестно протягивающую ему чашку какого-то тёплого чая с запахом лесных трав. Над волосами Милы светило солнце, напоминая ангельский нимб.
Не верующий в господа Бога, Освальд, как после очередной рабочей ночи, потерявшись в памяти, спросил: – Сколько?
– Что сколько? – ответила ему Мила.
– Сколько мы тут находимся? – сказал Освальд.
– Не знаю, часа три, может, четыре, из которых вы, господин сенатор, точно стоите почти голый без верхней одежды. Стоит ли мне напомнить вам, что на улице зима и вы можете простудиться, а работа у вас и так тяжелая? – сказала Мила, протянув чашку горячего чая в сторону Освальда. Тот не сильно рад был этому маломальскому подарку, как расстроен тому, что эта ночь закончилась, и в непонимании, что делать дальше. Мила постояла так ещё, может, пару секунд и двинула чашку в руку Освальда.
– Выпейте это, потом поговорим. Пока вы тут стояли, инспектор Конрад Штайнер дал мне свою визитку, чтобы я передала вам, как вы отойдёте от шока, – добавила Мила.
– От какого шока? Всё было нормально, – сказал Освальд.
– Вы смотрели на труп в течение получаса до прибытия инспектора. Это не очень вписывается в нормальность, – сказала Мила и протянула в сторону сенатора темнокоричневую визитку инспектора.
Освальд нехотя взял дешёвую картонку. На ней было написано: "Конрад Штайнер, инспектор по особо важным делам района Яммера, Нижняя Силезия," и маленьким шрифтом был указан адрес: "5 отделение полиции Яммера, улица Балдуила, дом 15, 4 этаж, кабинет 414."
Конрад Штайнер родился в 1861 году. Маленький комочек весом 2 килограмма, голубоглазый и не кричащий во время родов, он также родился с парой зубов, что было воспринято в провинции как плохой знак свыше. Его отец имел небольшую ферму вблизи обширных полей Франкфурта. Конрад был единственным ребенком в семье и отдушиной для своей матери, которая была на 15 лет младше своего мужа.
Забеременела она от него в 13 лет и, можно сказать, росла вместе со своим сыном. Конрад рос под вой, когда все немецкие графства и княжества после Франко-прусской войны были превращены в империю на полях Версаля в Париже.
Штайнер рос замкнутым в селе парнем, и его отец регулярно избивал. В 1870 году отец Конрада уверовал в Бога, но не в прямом понимании этих слов. Он, а затем и вся его семья, примкнул к какой-то секте, что в те годы в провинции Германии было не редкостью. Он также уверовал, что в 1892 году наступит конец света, и, продав все, что имел, отдал все секте. Сам он с семьей стал ждать конца света в палатке возле леса, но, как известно, конца света не наступило в 1892 году, и он просто финансово прогорел. В те дни он обвинил сына в том, что тот виноват во всех их бедах.
После этого Конрад покинул родной край. Одаренный проницательным медным взглядом, "пилящим" людей насквозь, и весомыми умственными способностями, Конрад поступил в академию полиции при Ганновере.
ГЛАВА 3
После такой, если можно сказать, бурной ночи Мила решила пригласить Освальда в ресторан, хотя скорее его можно назвать забегаловкой на три звезды под пафосным названием "Рыцарская Трапеза". Окна были в романском стиле, обрамлённые разноцветными стеклышками, как фрески в католических соборах. Возле входа лежал вечно пьющий ветеран 1871 года, наверное, с того самого года его ноги и начали вонять французским пармезаном, или, может, потому что он не моется. Потолок был слишком низкий для ресторана, и в люстру можно было упереться головой, если вы предпочитаете носить цилиндр. В зале вместо стульев стояли старые 80-летние кресла, вешалок для вещей не было. Освальду она бы и не понадобилась, так как он уже оставил своё пальто в том переулке на радость какому-то из местных бездомных, а вот Миле не помешал бы крючок, куда можно было бы повесить её шубу. Освальд, будучи джентльменом, подозвал хлипкого официанта и попросил его положить куда-то верхнюю одежду фройляйн. За это господин сенатор отвернул карман пиджака официанта и положил туда одну марку в качестве чаевых. Освальд и Мила сидели минут тридцать в ожидании, пока на кухне этим утром заработают печи, чтобы можно было сделать заказ. Фройляйн и сенатор пустились в философские размышления о том, кто и почему убил эту проститутку.
– Может, преступник занялся с ней сексом и просто не захотел платить, – утверждала Мила.
– Вряд ли, – как всегда бледно сказал Освальд.
– Почему вы так считаете? – спросила Мила, намекая на то, что это частая причина для убийств проституток.
– Обычно, когда хотят заняться сексом и не хотят за это платить, заводят жену. Хоть в перспективе она и оказывается дороже, чем проститутка или даже множество проституток, но всё же заведено так. Во-вторых, удар ножом был нанесён раньше, чем произведён половой акт, – добавил Освальд, постукивая своими туфлями по ножке стола, чтобы стряхнуть остатки снега.
– Как вы это заметили? – спросила Мила.
– Всё проще, чем кажется. На платье был след крови, и ткань разрезана от ножа. То есть сначала её пырнули ножом, а потом подняли платье, чтобы надругаться, – сказал Освальд, слегка покашливая.
– Не надо было мне бросать ваше пальто на труп. Простите, это было так спонтанно. Теперь вы можете заболеть, – опустив глаза, сказала Мила.
– Ничего страшного, сейчас это меньшая из наших проблем, – сказал Освальд, отвернув голову в сторону, ища глазами официанта.
– Вы сказали "из наших проблем"? – покраснела Мила.
Освальд, поставив Милу в неловкое положение, так и не ответил. Непонятно, что интересовало его в тот момент больше – труп этой проститутки, работа, на которую он может опоздать, или Мила, которая сидела напротив. Также было непонятно, что делать дальше.
Подошёл юный официант и радостно картаво сказал: – Печь нагрета, жду ваши заказы, герр и фрау.
С маленькой дрожью в ногах, по нему было видно, что работает он здесь максимум день, может быть третий. Впервые видел людей, одетых дороже, чем его пятилетняя зарплата, что было в новинку как для такого заведения, так и для этого юнца.
Освальд спросил о качестве морепродуктов и из какого они моря привезены, смотря в глаза мальчику. После чего расслабленно сделал заказ салата из морепродуктов для Милы и чёрного чая для себя на завтрак. Официант записал и трусцой побежал в сторону кухни. Освальд посмотрел под стол, убедившись, что снег с туфель полностью стряхнут, встал с кресла, застегнул верхнюю пуговицу своего пиджака и, поправив брюки, стройно расправил плечи. Взглянув на Милу, он улыбнулся впервые за несколько часов и сказал: – Фройляйн, я пойду помою руки.
