Сенатор, упав на брусчатку и даже не проверив целостность своих конечностей, повернул голову к одной из лавок, где была аптека. В окне сверкали различные бутыльки и флакончики, таблетки от чумы, для полового акта и бессмертия. На брошюрах было написано, что они лечат рак и психические расстройства. Конечно, они содержали популярный тогда героин, но это было задолго до всех врачебно-медицинских комиссий.
Под керосиновой лампой сидела фройляйн-аптекарь.
Ее голову украшали каштановые длинные волосы, а зеленые глаза были спрятаны в блокнот, куда она записывала перечень привезенных лекарств из разных концов Европы. Среди аптечных полок виднелись нежные руки с аккуратным маникюром. Освальд сразу понял, чьи это руки. Еле встав и отряхнув пальто от снега и воды, сенатор вошел в аптеку. Глаза аптекаря ничуть не изменили вектор своей занятости, а из-за полок вышла Мила.
– И снова добрый вечер, сенатор. Что вы забыли в этой не обремененной политикой части города? – сказала Мила.
– Я просто решил пройтись и, проходя мимо этой замечательной лавки, заметил ваши нежные руки. Решил спросить, как вы?
– Ах, просто решили пройтись. Какое совпадение – второй раз за неделю, господин сенатор. Какие у вас планы на вечер? Не хотите ли пройтись вместе?
В глазах сенатора промелькнула радость от этого предложения, и Освальд молча кивнул головой, дав свое согласие на прогулку. Выйдя из аптеки, они обнаружили, что снежная буря закончилась, и снег мило хрустел под каблуками жителей Ганновера.
Сенатор и Мила шагали улица за улицей, рассказывая друг другу, как прошли их последние дни и ночи, что нового Мила узнала в других странах и государствах Европы, какие виды, памятники, картины и другое искусство ей встретилось. Она могла часами говорить Освальду о прожитых моментах своих путешествий и эмоциях, которые получала. Освальд все время слушал и слушал, лишь кивая и иногда дополняя краски историй Милы маленькими фактами, которые мог знать только настоящий аристократ и мужчина.
Небо сегодня было необычайно светлым для осеннего вечера из-за всего снега, который Бог высыпал на тротуары Ганновера. Мальчишки и девчонки играли в снежки и лепили Кайзера с цинковым ведром вместо короны. Освальд предложил прогуляться в сторону старой цитадели, где был причал. Сейчас в той цитадели находилось императорское управление полицией, и с вышки открывался невообразимо красивый вид на "французский" квартал города. Мила согласилась с предложением Освальда.
Сенатор предложил проехаться на такси, но свободных экипажей совсем не было: люди не были готовы к холоду и снегу, и все были заняты. Тогда Мила предложила пройтись пешком, чтобы у них было больше времени поговорить на насущные или не очень темы. Герр сенатор был только рад ее предложению. Минута за минутой, квартал за кварталом, километр за километром, они шли и рассказывали друг другу истории из жизни, приближаясь к цитадели.
Мимо пабов и ближе к причалу начали виднеться большие огненные, как в аду, башни с постоянно горящими огнями на верхушках. Свет окон пабов и барделей сменился светом от кораблей императорского флота, что причаливали к берегу. На стенах цитадели виднелись следы от ядер, явно воинственного прошлого германского рейха, а изюминкой в этом пейзаже были трюмно расставленные горгульи по углам возле башен, словно сторожащие Ганновер. Их нельзя было подкупить или взять в плен, убить или шантажировать. Бетон с металлом иногда может быть крепче, чем вера и принципы человека.
Освальд и Мила зашли через…
Мила и Освальд зашли в главные ворота цитадели. Изрешеченные ворота возвышались на несколько метров выше и так высокого сенатора. Чуть пройдя, они увидели колонны, подпирающие потолок. Справа от входа были решетки, за которыми содержали самых отъявленных негодяев, убийц и насильников, когда городская тюрьма переполнялась. Этажом ниже тюремных камер и пыточных катакомб был склад с порохом. Он почти никогда не использовался местным гарнизоном, так как за жизнь любого из служащих офицеров здесь не было не только ни одной войны, но даже и стычки. Солдатам Французской Бастилии есть чему позавидовать в этом плане.
Вдоль стен через каждые три-четыре метра на высоте полутора метров висели факелы – это было намного дешевле керосиновых ламп. Там, где могли быть заключенные, даже факел не позволялся. Им светил свет из маленьких, 20-сантиметровых по периметру решетчатых окон. Несколько высоких башен вели к стрелковым пунктам, которые просматривали всю территорию от начала до конца. Хоть инцидентов и не было, не стоит думать, что солдат с жалким жалованием из-за совести решит не стрелять в вас, если увидит, как вы воруете металл или еще какой-то бред с территории цитадели.
Освальд одолжил у одной из стен этого замка факел и предложил подняться Миле:
– Давай поднимемся наверх северной башни. Вид на город оттуда просто отличный, – сказал сенатор, взяв факел в свою перчатку.
– Хорошо. А как же солдат с винтовкой на посту? – спросила Мила.
– Там сегодня стоит Генри. Это племянник одного из секретарей библиотеки в центре города. Мы с ним в довольно хороших отношениях, – сказал Освальд и нехотя потянул Милу за руку наверх, как маленький ребенок.
Сорок пять метров вверх поднималась северная башня цитадели, целых 115 ступеней, будто поднимаешься в рай, только очень темный, следуя за жарким источником света, который держит сенатор. Извилистая круговая лестница не заканчивалась, и у постоянно курящего Освальда началась одышка. Мила подбадривала его, говоря, что осталось совсем немного. Только суть в том, что одышка была не из-за сигарет, а при виде факела. Освальд сам того не понимая, засмотрелся на пламя и вспомнил свою жену и ребенка. Его дыхание участилось и стало тяжелым, а пульс пробивал грудную клетку так, что скрипели ребра и шатались тонкие ноги.
На восемьдесят пятой ступени Освальд упал на одно колено и опустил голову вниз, стараясь не смотреть на огонь факела. Мила положила руку ему на плечо и спросила:
– Освальд, что с тобой? – прозвучал её голос.
Не дождавшись ответа, она взяла факел из его рук и обняла его за талию.
– Вставайте, сенатор, вы справитесь.
Освальд, чуть отойдя от эффекта панической атаки, утвердительно кивнул в ответ Миле. Встав на ноги и отряхнув правое колено, он услышал, как шум дыхания и шагов пропал. Теперь было слышно лишь крыс, которые бегали между стенами этажами ниже, как будто устраивая между собой гонки за кусок сыра или что они там едят.
Сенатор забрал обратно факел у своей спутницы, и они пошли наверх чуть медленнее, чем вначале, но всё же пошли. Наверху была металлическая лестница с пятью ступенями на последний ярус, где стоял солдат Генри и нёс свою службу.
Освальд поднялся первым, приподнял металлический люк весом килограммов в семь и встретился взглядом с солдатом. Они кивнули друг другу.
– Генри, вы не против, если я со своей спутницей разделю с вами столь прекрасный вид?
– Конечно, господин сенатор, – счастливо ответил Генри, умирающий от скуки и вечного свиста ветра.
Освальд спустился обратно, оставил люк открытым, подал руку Миле и подсадил её на первую ступеньку, придерживая чуть выше талии.
Мила и Освальд поднялись на крышу северной башни.
Освальда очень волновало то, что огонь факела до сих пор его тревожил. Огонь горел где-то внутри грудной клетки, где-то внутри души и сердца. Мила заметила это и положила свою голову на плечо сенатору, слегка приобняв его. Тихую идиллию прервал картавый голос Генри:
– Господин сенатор, видите те звезды? Это Большая Медведица, – сказал Генри.
– Да, спасибо, Генри. Я тоже проходил астрономию в школе, – ответил сенатор Освальд.
Так бы они и смотрели на звезды, огоньки двух башен и домов ночного Ганновера. Слушали изредка лай дворовых собак, которые плодятся стаями под стенами привилегированных районов.
Освальда уже будто отпустило от всего того ужаса, что держал его в заперти столько лет. Почувствовав теплоту Милы, он потянулся к ней, а она к нему с ещё большим рвением. Их лица остановились за пару сантиметров друг от друга, и они смотрели так понимающе, что хотели друг друга поцеловать. Мгновение, и уже даже Генри готов был кричать «Горько!», как под стенами башен цитадели стал слышен раздирающий женский крик. Через пару секунд Освальд и Мила уже осознали, что что-то не так: обычно в спальных районах так не кричат. Крик был пугающе мерзок, как сигнал пожарной тревоги, что-то среднее между свистком и пищанием какого-то сумчатого животного.
