— Вот так вот, — подумал я. — Почти, что задержан.

Меня продолжало потряхивать. Я приблизился к вершине, но осталось сделать ещё несколько шагов. А там, или вниз, или…

В голове зазвучала песня Владимира Высоцкого «Вершина»:

— Здесь вам не равнина, здесь климат иной, ид одна за одной и здесь за камнепадом ревёт камнепад. И можно свернуть, обрыв обогнуть, но мы выбираем трудный путь, опасный, как военная тропа[1]…

[1] Вершина — Владимир Высоцкий — https://youtu.be/1gTZVVtuM88

— Мне не верится, что вмешавшись сейчас, кому-либо удастся остановить процесс развала СССР. В 1965 году в советское народное хозяйство были внедрены элементы рыночного хозяйства, которые в итоге значительно дезорганизовали экономику СССР, затормозили развитие научно-технического прогресса, вызвали дефицит и имели другие негативные последствия. Эта реформа называлась Косыгинской, но знатоки обзывали её «реформа Либермана».

Однако, ухудшение экономической ситуации произошло ещё в 1962–1964 годах и было сопряжено с ошибками Первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущёва, его чрезмерным упором на машиностроительную отрасль, многочисленными и непродуманными реформами политических и государственных институтов.

В рамках неоднозначной экономической реформы 1957 года на замену отраслевым министерствам были созданы территориальные совнархозы, контролировавшие каждый на своей территории предприятия разных отраслей.

В начале 1960-х годов совнархозы были укрупнены, их количество стало меньше; в 1962 году был создан СНХ СССР, а в 1963 — Высший совет народного хозяйства СССР, «суперминистерство» с исключительно широкими функциями в области экономики. Эти крупные реорганизации проводились поспешно, усложняли и запутывали управление экономикой.

Да и «Косыгинская» реформа остановилась лишь на принципе планирования предприятиями прибыли и отчетом о выпущенной продукции не в штуках, а в денежном выражении. Что позволило предприятиям перестать выпускать дешёвую, но нужную смежникам «мелочевку», а перейти на выпуск дорогой продукции, нужной не смежникам, а «рынку». Из-за этого встали целые отрасли машиностроения, которым, например, нужна была маленькая копеечная пружинка, которую просто перестали выпускать из-за низкой рентабельности.

А перешедшие на полный или частичный хозрасчет предприятия быстро воспитали «рыночников», понявших вкус больших денег и искавших пути развала социалистической экономической системы. Не переломите вы их. Рыночная зараза заразила многих партийных старцев.

Так «умничал» я, после слов полковника: — И что, по твоему, надо делать, чтобы не развалился наш Союз нерушимый?

Меня позвали в кабинет полковника минут через десять. Рамзин выглянул из открывшейся двери и сказал: «Заходи!». Я зашёл. Он сказал: «Рассказывай!». Рассказал. Всё рассказал. Коротко уложился в полчаса. Потом полковник — невзрачный мужик лет пятидесяти — попросил снова рассказать но с подробностями и уточнениями. Полтора часа допроса я выдержал, а потом запротестовал.

— Слушайте, имейте совесть! Я голодный! У меня быстро растущий организм! Я скоро потеряю сознание от голода!

Тут Рамзин, до этого сидевший как мышь под веником, стукнул себя по лбу и посмотрел на полковника.

— Скажи порученцу, чтобы заказал три обеда, котлет побольше и компота ведро.

— Прям таки ведро? — удивился Рамзин.

Полковник скривился и махнув на Рамзина рукой, так и спросил меня:

— И что, по твоему, надо делать, чтобы не развалился наш Союз нерушимый?

Он вставил между словами «что» и «по твоему» витиеватую матерную комбинацию, но я её не запомнил.

— Если бы не твои чеканные фразы, словно взятые из передовиц, я бы тебе никогда не поверил. А так… Даже я не читал таких аналитических материалов. Предполагать, что тебя накачали различные «голоса» или цэрэушные агенты влияния — глупо. Мы тебя «пасём» с октября прошлого года, в связях, как говорится, порочащих тебя со этой стороны ты замечен не был. Да и слишком ты «последователен» в своём «паранормальном» развитии, чтобы предположить. Не ввели же тебе цэрэушники некую сыворотку роста? А может инопланетяне? Тебя не забирали инопланетяне? Или во сне как-нибудь не влияли на тебя?

Наверное я так удивился, что полковник, вздохнув, отвернулся к окну.

— Да-а-а… И что теперь со всем этим мне делать? — сказал он, постукивая по столу простым карандашом. — Что де-е-е-лать? Задал ты нам задачку! Сам говоришь, что вмешиваться бессмысленно.

— Знаете, я сам себя сегодня — прежде чем вывалить «будущее» на Сан Саныча, неоднократно спрашивал: «Чего ты добьешься своим „Вангованием“? Честно говоря, я просто снял с себя груз ответственности за развал СССР».

Полковник поморщился так, словно взял в рот кусок чего-то такого мерзкого на вкус, что его едва не стошнило. Он сглотнул, нахмурился и снова уставился в окно.В кабинет снова зашёл Рамзин.

— А может послать всё к ебене Фене, а Александр. Закрыть пацана в психушку, получить нужное заключение врачей и положить дело в архив?

— А вдруг всё сбудется, как он сказал?

— Тогда придётся застрелиться. Если, как он сказал, цэрэушники будут по нашим архивам и оперативным учётам лазить, придётся стреляться. Хотя… Я могу и не дожить до девяносто первого. Мне сейчас пятьдесят два, плюс семнадцать — шестьдесят восемь… Блять! Наверное доживу… Да-а-а… Вот, сука! Откуда ты на мою голову свалился, Евгений Дряхлов⁈

Я тяжело вздохнул. Откуда свалился мне было известно, а вот как и зачем — нет.

— Мама такая хорошая! Про паровоз поёт… — пошутил я.

— Чего? Какой паровоз?

— «Берегись автомобиля» — напомнил я.

Полковник отмахнулся. Ему явно было не до шуток. Он принимал решение и это решение давалось полковнику ох, как тяжело.

— То есть, получается, что в девяносто первом в России произошла ещё одна революция… — проговорил полковник не спрашивая, а утверждая, однако я решил поправить.

— Не в девяносто первом, а в восемьдесят седьмом. Или даже раньше, но в восемьдесят седьмом появился негосударственный сектор экономики в виде кооперативов. Вот они и подорвали экономику. Но основная революция произошла во время правления Хрущёва. Именно тогда он ликвидировал система материальных и моральных стимулов повышения эффективности производства, внедренная ещё в 1939 году во все отрасли народного хозяйства и обеспечившая в послевоенный период рост производительности труда и национального дохода существенно выше, чем в других странах, включая США, исключительно за счет собственных финансовых и материальных ресурсов. В результате ликвидации этой системы появилась уравниловка в оплате труда, исчезла заинтересованность в конечном результате труда и качестве производимой продукции. Уникальность хрущевской революции заключалась в том, что изменения растянулись на несколько лет и прошли совершенно незаметно для населения.

Я вещал, словно радиоточка, просто «читая» то, что всплывало в голове. Как это получалось мне, естественно, было совершенно непонятно. Просто вещал и всё. Аки оракул.

Полковник, мрачно хмурясь, дослушал «вести с полей» и несильно пристукнул ладонью по столу.

— Ты это прекращай, Евгений! У меня, чувствую, сейчас расстройство кишечника случится. Давно я, старый контрразведчик, так хреново себя не чувствовал. Словно сам под допросом на Лубянке.

— Оно само как-то, — проговорил я, не особо «кривя душой». В голове всплывали знания и мне было страшно, что они исчезнут, а беседа наша, я был точно в этом уверен, записывается. Вот я и «вещал», чтобы ничего не стёрлось из памяти.

Тут наконец-то посыльный закатил большой такой, еле пролезший в двустворчатую дверь, сервировочный столик со снедью. Пахло от него очень даже неплохо. Пришлось даже сглотнуть обильно выделившуюся слюну.

Столик закатили в смежную комнату «отдыха» с диваном обычным обеденным столом, стульями телевизором и холодильником.