– Это все равно, что лизать бабе, которая не позволяет войти.

Тавартэр хмыкнул, прислонился к стене рядом с командиршей, набил трубку и закурил.

– Вот, значит, какова была цена за Ящики Холода и свет в домах, – сказал нандор на своем родном наречии, глядя куда-то за партизанку.

Энедика поняла его. Она родилась на берегах Димтора, где жило много серых эльфов, а языки синдарин и нандор были очень похожи. Партизанка нехотя перевела взгляд. С того места, где они стояли, была хорошо видна центральная площадь погибшего города и стоявший на ней храм с пятью главами.

– Здесь была очень хорошая, жирная земля. Вон на площади – бурьян в мой рост, – продолжал Тавартэр задумчиво. – А люди погубили ее, превратили цветущий край в болото… Или это были не люди?

Эльфке совершенно не хотелось разговаривать. Но она знала эту манеру Тавартэра – порассуждать об отвлеченных темах, чтобы собраться с силами. Как бы сильно она сама ни устала, она не могла отказать в помощи любовнику. Да и от Тавартэра зависело, выживет ли Мирувормэл. Если бы нандор не смог больше тащить носилки, заменить его было бы некем, и раненного пришлось бросить бы в болоте.

– Люди, – пробормотала Энедика. – Когда сносили дамбу, в ней обнаружили много тел. Но трупов эльфов там не было.

Халлен перестал покачиваться.

– Закатай мне рукав, – обратился он к Энедике.

Она выполнила его просьбу и закатала рукав на здоровой руке Ежа. Халлен впился в нее зубами. Командирша содрогнулась.

– Патологически глупая нация, – сказал Тавартэр. – Люди ведь живут земледелием, неужели они не понимали, что рубят сук, на котором сидят?

– Это не совсем так, – Халлен на минутку прервал свою разминку для челюстей и решил размять язык. А Энедика и не знала, что он владеет синдарином. – Их жрецы требуют, чтобы на месте вырубленных лесов сажались новые, чтобы ячейки в сетях были крупными. Я думаю, дело в другом. Вы, нандор, помните только о Ящиках Холода и о свете в домах. У нас на юге рассказывают о самоходных лодках и каретах, о ящиках, из которых раздавалась музыка… Ты понимаешь, у плотины был владелец. А он хотел продать как можно больше своей магии, и создавал все новые артефакты, питающиеся этой силой. И потом, когда люди уже не могли обходиться без них, он сказал, что ему нужна эта плотина. И люди согласились, потому что им некуда было деваться.

Тавартэр пожал плечами. Руско, не знавший никакого языка, кроме родного, в беседе не участвовал. Вместо этого он растянулся на грязной мостовой. «Мальчик совсем слаб», подумала Энедика. – «О Мелькор, помоги нам. Дай нам только перейти Квалмэнэн. Дальше мы сами справимся».

– По мне, так лучше быть глупым, чем жадным и ленивым, – заметил нандор. – А ты как считаешь?

– А кто их поймет, этих людей, – ответил Халлен и снова укусил себя.

– И я тоже думаю, что дело не в жадности, – сказала Энедика. Посмотрела на Тавартэра и добавила, поддразнивая: – Патологической.

Тавартэр вымученно улыбнулся. Кусок присохшей к щеке грязи отвалился. Эльфка продолжала:

– Мне тоже кажется, что здесь была очень хорошая земля, и за нее, наверное, дрались. Видите этот храм? Мы не знаем, какой бог жил в нем, но строители плотины знали. Возможно, они не нашли другого способа остановить его и спасти себя, кроме как затопить всю долину. И возможно – я говорю «возможно», потому что мы ровным счетом ничего не знаем о тех временах и не можем судить – так вот, возможно этого бога надо было уничтожить.

– Какая интересная версия, – пробормотал Халлен.

А Тавартэр сказал, поддразнивая:

– Возможно, ты и права.

– Неважно, права я или нет, – сказала Энедика. – Гораздо важнее вопрос, можешь ли ты продолжать путь?

– Могу, – ответил нандор.

Подойдя к носилкам, он взялся за свою сторону. Руско, шатаясь, поднялся и взялся за свою.

Энедика опустила рукав Халлену и погладила его щеке. Глаза Ежа сузились.

– Не надо меня жалеть! – рявкнул он. – Если ты мне сочувствуешь, лучше прикончи!

– С удовольствием, – холодно ответила командирша. – Как только дойдем до леса. Мертвечина посреди мертвого города – это безвкусно.

Халлен хмыкнул и с благодарностью посмотрел на нее.

Ежи двинулись прочь из Ильмоста.

– Ладно, давай не пойдем к собору, – шепотом сказала Карина. Партизаны ушли уже минут пять назад, но сидх и ведьма сидели в доме не двигаясь – выжидали. На всякий случай. – Мало ли тут Ежей бродит в окрестностях…

Ринке улыбнулся:

– Знаешь, как говорят? В одну воронку бомба дважды не падает.

– Как старый бомбардир, не могу не согласиться, – усмехнулась Карина. – Но Сварог его знает, что за бог жил в том храме.

– А вот и посмотрим, – ответил сидх и направился к выходу.

Карина глянула на улицу и схватила Ринке за пояс. Сидх обернулся, да так и застыл.

Между полуразрушенными каменными коробками, прямо по середине бывшей улицы медленно шла огромная рысь. Она остановилась напротив окна, посмотрела на дом, где прятались ведьма и Ринке, и настороженно понюхала воздух. Зверь хлестнул себя по бокам длинным, тонким хвостом.

«Оборотень», холодея, понял сидх. – «Проклятая тварь…Откуда он здесь взялся?»

За тот миг, что оборотень смотрел, как показалось Ринке, прямо ему в глаза, в голове эльфа пронесся целый шквал мыслей. Поставить магический экран, чтобы тварь не учуяла вибраций их Чи? Или, наоборот, этот экран привлечет внимание зверя? Может, Цин, которым окутан старинный город, собьет оборотня с толку и он не заметит их?

Тварь не сводила с дома своих янтарно-желтых глаз, в которых, как замурованные мухи, застыли вертикальные полоски зрачков. Рысь прижала уши к голове и заворчала.

Ринке показалось, что зверь сейчас прыгнет. У эльфа не было меча, да и полагаться на него в борьбе с оборотнем не стоило. Насколько было известно темному эльфу, этого зверя можно было только задушить. Ринке подумал о том, что Марфор был выше его на голову, и руки у тэлери были значительно длиннее. Что наемник дрался с оборотнем в толстом зимнем полушубке, от которого к концу схватки остались жалкие клочья. А на нем, Ринке, сейчас только простая льняная рубаха.

А рысь все стояла и смотрела. Она больше не рычала, и это казалось особенно зловещим.

Почему-то сидх испытал странную убежденность, что зверь ищет именно их с Кариной.

Точнее, ведьму.

Перед глазами у Ринке все поплыло от невыносимого напряжения. Он увидел ноготь на большом пальце, и кожа хозяина этой руки была смуглой. Ноготь был не очень ухоженный, с невычищенной лункой, но аккуратно подпиленный, а не оторванный.

Край ногтя казался светлее остальной части, словно был… Да, он был наточен. И смазан ядом – по краю шла тонкая темно-серая полоска, едва заметная.

Видение исчезло. Ринке увидел, что оборотень опустил голову к мостовой – он стоял там, где лежали носилки с раненным партизаном, – и тщательно обнюхал место, а затем и облизал камни. Зверь неторопливо двинулся дальше.

Крон не почуял ведьму и сидха. Он так и не узнал, что прошел мимо той, кого искал с тех пор, как познакомился с небесным покровителем Искандера. Дух называл себя Яроцветом, но ни Крон, ни император никогда не упоминали это имя в беседах – чтобы дух не пришел на зов. Яроцвет и так овладевал разумом императора слишком часто. По этой причине Искандер называл небесного паразита – он, а Крон именовал это создание – schnurspieler[2].

Карина проводила зверя взглядом. Когда рысь скрылась за поворотом, мандреченка заметила:

– Как у вас тут оживленно. А ты говоришь – мертвый город… То Ежи, то татцели. А я-то думала, они только в Боремии водятся.

Старшая крыла «Змей» не дождалась ответа и посмотрела на сидха. Ведьма удивилась его бледности, застывшим зрачкам и тяжелому дыханию.

– Как ты его назвала? – хрипло спросил Ринке.

– Это не рысь, а татцель. Хвостяру видал у него? – пояснила Карина. – Татцели-кошаки – это один из видов оборотней.