– И чтобы никогда больше не видел тебя с этой грязной немху! – проревел он напоследок и, тяжело переступая, ушёл в прихожую, где, как обычно, соседи рассказывали свои сказки.
До этого Шере никогда так не наказывали. Самое большее, он получал пару затрещин, да иногда отец бил его длинным тонким прутом по рукам, если он неверно выводил иероглиф. Но отец знал меру, и эти удары не были болезненными. Сегодня же он разошёлся не на шутку. Шере поднялся с низкого ложа и попытался сесть, но, почувствовав боль, сразу перевернулся набок. Шере провёл рукой по ягодицам – она оказалась в крови. Он хотел было заплакать, но ещё утром проснулась в нём мужская гордость, и он сдержал слёзы. Мальчик снова лёг на живот и продолжал так лежать, пока не почувствовал чьё-то прикосновение. Шере резко повернулся и увидел Кафи, которая сидела на коленях, и смазывала раны Шере маслом из сосуда, стоявшего рядом на полу.
– Ты лежи, братик, – ласково сказала она. – Отец запретил тебе помогать, но он сейчас там занят разной болтовнёй и ничего не узнает. Меня мут прислала обработать твои раны.
Шере пробурчал что-то недовольно, но сердце его было тронуто заботой сестры. Возбуждение и даже ярость, которые наполняли его после несправедливого, как говорил ему Ка, наказания, сменились умиротворением и благодарностью, а затем спокойным сном.
Наутро Шере выскочил во двор и убедился, что Иринефер и Кафи уже встали, а Хеси и Сафа нет. Он подбежал к матери и спросил:
– Мут, а где шен2 и теф3?
Иринефер посмотрела на него строго и приказала повернуться спиной. Увидев заживающие рубцы на ягодицах, она покачала головой и ответила:
– Отец заболел, лежит в горячке. Хеси пошёл за харапом4…
Шере побежал в дом. Саф лежал в спальне на высокой постели. Сын забрался по приставной лесенке наверх и увидел, что отец лежит с открытыми глазами, уставившись в потолок. Губы его запеклись, белки глаз пожелтели, лицо было бледным.
За завтраком Иринефер рассказала, что ночью она почувствовала сильный жар, шедший от отца. Она встала и начала протирать его тело влажными льняными салфетками. Но вскоре Сафа охватил сильный озноб, и ей пришлось прекратить эту процедуру. Всю ночь его трясло в сильнейшей лихорадке, и Хеси чуть свет отправился на поиски харапа. Проблема была в том, что лекарь служил в храме, ходил по домам, да и по личным делам мог отлучиться, поэтому не всегда можно было его быстро найти.
В конце концов Хеси вернулся и сказал, что харапа он нашёл, но тот очень занят, обещал прийти, но время не назвал. Весь день они ждали, но харап не шёл. Иринефер и Кафи по очереди дежурили возле постели Сафа, поднося тому питьё и предлагая поесть, но аппетита у больного не было. В этот день харап так и не явился, не дождались его ни утром, ни к полудню следующего дня.
Пришёл он только к вечеру. Он приказал снять Сафа с его высокого ложа и довольно долго внимательно осматривал, ощупывал, заставлял открывать рот, заглядывал в глаза и уши, мял живот, крутил ноги и руки в суставах и, в конце концов, сказал:
– Мертвячья болезнь… – Шере вздрогнул. – Происходит от дурного воздуха, летучей твари и злобных духов, иначе, сглаза. Соответственно лечить надо постоянным проветриванием, изведением мошкары, специальным питьём и заклинаниями. Хорошо бы так же найти виновного и заставить каяться. Вы знаете, кто его сглазил?
– Мертвяки! – вырвалось у Шере, но, получив подзатыльник от Иринефер, он тут же замолчал.
Харап посмотрел на него и спросил:
– Какие ммм… мертвяки сглазили, рассказывай.
Иринефер ответила вместо Шере:
– Да сочиняет мальчишка, харап, не слушайте его.
– Отчего же не слушать? – вздохнул харап. – Ежели были упокойники в доме или рядом, от этого вполне может болезнь произойти. Тогда нужно в их склепы отнести приношения и попросить не трогать больше больного. Так приходили мёртвые в дом? – и он обвёл всех взглядом.
Иринефер замялась. Саф поднял руку и заплетающимся языком сказал:
– Приходил один… из прошлого, под оградой ходил.
– Имя? Где могила? – спросил харап.
Саф указал рукой на жену, давая понять, что ему трудно говорить. Иринефер сказала:
– Хамерут зовут, а где могила, мы не знаем.
– Плохо, – сказал харап. – Ну слушайте меня. Ежели могилу найдёте, нужно отнести туда подношения – ожерелья, разную утварь, серебро, еду и питьё. А пока не нашли, хорошо проветривать, отгонять нечистую мошкару и трижды в день давать питьё, которое я оставлю. Я сам буду приходить утром и вечером и читать хекау от мертвячьей болезни. Платить будете мне по полдебена серебра каждую луну, можно продуктами или новыми вещами…
С этими словами харап достал из своего мешка лист папируса, чернила и палочку и начал писать. Писал он долго, а когда весь слегка желтоватый лист покрылся знаками, потребовал тазик, льняную салфетку и кувшин с водой. Он стал смывать написанное с папируса, направляя на него струю воды над тазиком и старательно протирая салфеткой. Когда на папирусе остались только едва различимые разводы, он перелил мутную жидкость из таза в небольшой кувшинчик в форме страусиного яйца, закупорил его и поставил на низкий столик.
После всех этих действий харап встал и вопросительно посмотрел на Иринефер. Та засуетилась, стала водить руками по телу, как бы подыскивая, что ценного на ней есть, в конце концов, сняла ожерелье со стеклянными бусинами и протянула его харапу. Тот внимательно осмотрел ожерелье, поджал губы и снова посмотрел на Иринефер. Она снова засуетилась и вынула из ушей серебряные серьги. Харап, взял и кивнул. Затем он расставил по комнате несколько статуэток и направился к выходу.
– Питьё, которое я приготовил, давать по две ложки трижды в день шесть дней. Потом по ложке трижды в день шесть дней. Потом повторять сначала… – на ходу выдал он рецепт лечения и уже в дверях, остановившись, сказал Иринефер, глядя нарочито в сторону:
– Первые хекау приду читать завтра рано утром. Завтракать буду у тебя. На завтрак приготовить жареного гуся в масле, овощи, вина полхину. Хлеб из тонкой муки без отрубей. Вечером приду читать вечерний хекау. На ужин мне… – и харап стал диктовать меню ужина. – Сейчас поем, что есть, указывай, женщина, куда идти.
Иринефер отвела харапа в небольшой обеденный зал для важных гостей, устроенный в дальней комнате их домика. Харап шёл медленно, пригибаясь под низкими притолоками в дверях, цокал языком и кряхтел, обозначая своё недовольство.
Когда харап ушёл, Иринефер вышла во двор и заплакала. Дочь обняла её и начала успокаивать.
– Где же нам ему каждый день по гусю брать, а? – запричитала Иринефер. – Отец болен, нам сейчас столько не заработать…
– Да ну его! – возмутился Шере. – Гуся ему… пусть жрёт, что дадим!
Иринефер посмотрела на него и улыбнулась сквозь слёзы.
– Хорошо бы, сынок… Но он ведь тогда и лечить будет кое-как. Умрёт отец-то. Мертвячья болезнь страшная, год духи силы сосут, потом убивают.
– А как их, духов, прогнать-то?
– Вот он и знает… Придётся откуда-то ему гусей таскать. О боги, хоть воруй иди… – снова заплакала Иринефер.
Тут из дома, шатаясь, вышел отец. Лицо у него покрылось красными пятнами, глаза блестели.
– Папирус дай… – с трудом выдохнул он и сел на землю возле низкого столика. – И всё для письма…
Кафи метнулась в дом выполнить просьбу отца. Почти тут же она вернулась, вывалив на столик всё перечисленное.
– Письмо писать буду… – Саф посмотрел на Иринефер. – Ему…
Та понимающе кивнула головой, а Шере немедленно спросил у Ка – кому отец собрался писать? «Мертвяку Хамеруту, – ответил Ка. – Чтобы не мучил болезнями…»
Саф писал долго. От слабости из рук у него всё валилось, он часто останавливался, заваливался на бок, потом снова выпрямлялся и продолжал писать. Наконец, когда солнечная ладья Ра уже нависла над горизонтом за рекой, он с трудом поднялся и протянул исписанный папирус жене:
– Письма усопшим относят в их гробницы… – тихо сказал он. – Но у того нет гробницы, отнеси на мою…
