Бандитка растёт! В соседнем дворе детей, не ходивших в садик, набралось ещё трое: Юля, потомственная художница Ксеня и хилый мальчик Андрюша, мама которого поила козьим молоком. Потом познакомилась с Леной и балериной Лерой, а уже перед школой – с переехавшей недавно из Москвы Альбиной (с ней потом окажемся в 1 «Б»). Но больше всего нравилось бывать у художницы Ксени дома – там висело много картин. Да и жила она не совсем обычно, мама и папа Ксени – художники, приезжали навестить дочь лишь по выходным. В будни воспитывали Ксеню молодая бабушка и прабабушка. Во дворе лет в 6 мы гонялись друг за другом с игрушечными пистолетами. У меня было два пистолета, один с присосками, другой с пружиной, стрелявший звуковой волной – пух! Заигравшись, я не заметила, что у Ксениного подъезда стоит коляска с младенцем. Мой пистолет выдал своё «пух» весьма близко от коляски, младенца это не разбудило – они спят как слоны. Но именно в тот момент, когда я с пистолетом очутилась ближе всех к коляске, подскочила мама младенца и начала кричать – бандитка растёт!
Советский человек дома. Убранство в городе и деревне различалось. В деревенских домах застала элементы интерьера середины 20 века. От 1950-х годов – трафаретные коврики на чёрном фоне с яркими крупными цветами или с оленями, русалками, волком и Красной Шапочкой, никелированные кровати с «шишечками», горкой подушек и кружевным пологом от мух. От 1960-х – буфеты и тумбочки на тонких ножках, люстры «блином», этажерки. Обои в деревне клеили яркие, с огромными завитушками. В городе, войдя в прихожую, утыкались в кирпичную стену на обоях. Зажигали светильник, имитацию старинного фонаря – их массово выпускал завод в Мценске Орловской области. В больших прихожих размещались несколько шкафов для вещей. Стулом для переобувания служил круглый пылесос в чехле – сломанный, его держали именно для этого. В маленькие прихожие влезал лишь небольшой трельяж – коричневая полированная тумбочка, к которой прикреплялись три зеркала, два из них закрывались – интересно, зачем? На тумбочке могла стоять ваза с сухоцветами, метёлками или с ковылями, подкрашенными в яркие анилиновые цвета. Зимой ставили в вазу голую ветку, облепив её посаженными на клей отдельными шариками выковырянного пенопласта, получалась ветка, будто бы облепленная снежной крупой. Попадались в прихожей и рога (оленьи, лосиные), они несли повинность вешалок для шапок. Долго держалась мода вешать в прихожей много нанизанных на верёвки мелких кусочков дерева – от ветра проходящих эта «живая дверь» колыхалась и шумела. В 1990-е клеили фотообои – большие, во всю стену изображения леса, гор, озёр, водопадов. Пройдём дальше. В самой большой комнате советской квартиры стояла «стенка» – одного цвета шкафы разных видов (книжные, посудные, платяные), плотно прижатые друг к другу на протяжении одной стены. Разбивать единство «стенки» не полагалось, хотя у нас дома одно время «стенка» стояла в разбивку. Сердцем «стенки» служил шкаф со стеклянными дверцами, где хранилась праздничная посуда: чайный сервиз, стеклянные бокалы, рюмки, хрустальные вазы. У нас ещё стоял на прозрачной полке стеклянный чёрт.
В книжном шкафу «стенки» почти у всех пылились собрания сочинений русских и зарубежных писателей 19 и начала 20 века, несколько жёлтых томиков исторических романов Дюма (их продавали только в обмен на макулатуру), а так же книга цвета морской волны «Одиссея капитана Блада». Ещё в СССР от скуки делали избушки, колодцы или копию церкви в Кижах из спичек. Так же не забыть, что были популярны низенькие, т.н. журнальные столики. На них неудобно было что-либо долго делать, они не годились ни в обеденные, ни в письменные, предназначаясь только для короткого пролистывания иллюстрированных журналов. Напротив стены со «стенкой» почти у всех стоял диван или тахта и висел ковёр. Не могу обойти оригинальный, невероятно колючий огромный ковёр у дедушки и бабушки. Он был зелёно-жёлтый с бордовыми вытянутыми ромбами, очень плотный кажется, моль его не трогала. Откуда он, долго не знала, нигде не встречая. Пока не наткнулась на фотографии ковров из Суджи Курской области, они очень похожи по рисунку на тот. Ещё встречалось в советских квартирах раскладное кресло или кресло-кровать, стол-книжка. Несмотря на то, что почти в каждом городе, а то и в районе была мебельная фабрика или мебельный цех, вершиной счастья считалось купить гарнитур из стран Восточной Европы. В нём был бархатный пуфик, изящные шкафы с зеркалами, тумбочки, комод. На кухне обязательно стояла соль из пещер Соледара во всегда одинаковой бело-голубой упаковке с надписями на одной стороне на русском языке, на другой на украинском языке – сiль харчова.
Особенность советской квартиры – в ней почти никогда не бывало ни икон, ни какой-либо иной религиозной атрибутики. Вместо икон вешали репродукции европейской живописи на религиозные сюжеты – чаще всего «Мадонну» Рафаэля. Могли украсить стену религиозным предметом, не отдавая себе отчёт в том, что это такое. Например, в квартире моей бабушки по маме висел, никого не смущая и ничего не требуя, сувенирный якутский идол из дерева. А над бабушкиным диваном в другой комнате – микроскопическая иконка. В комнате других моих бабушки и дедушки висела репродукция, наклеенная на дощечку – портрет дамы с белым хорьком на руках. Её часто ошибочно называют «Неизвестная с горностаем», но это хорёк-альбинос. И только спустя годы я догадалась: издали зверёк напоминал спелёнатого младенца, а головной убор дамы – нимб.
За дверьми советской квартиры открывался уже иной мир – свободный. Туда убегали от надоевшей опёки и правил. Своя комната была далеко не у каждого. А воли хотелось. Поэтому вторым домом становилось пространство общее. Его состояние подгонялось под внутренний хаос – всё должно быть сломано, испорчено, загажено. Стены подъездов испещрялись эмоциональными посланиями. Выжигались потолки подброшенными клочками горящей бумаги или спичками. Выкручивались лампочки под девизом «темнота-друг молодёжи». Разрисовались лифты с непременно выдавленной или оплавленной кнопкой последнего этажа, иногда со стрелкой и надписью – КОСМОС.
Я читаю или прощание с журналом "Огонёк"
Когда приходит весть о закрытии журнала, продержавшегося лет 120 – это всегда грустно. Но с «Огоньком» случай особенный: именно из его публикаций времён «перестройки» я брала идеи и сюжеты. Читать научилась рано, до школы, лет в 5. А в школу пошла незадолго до 8. У меня было почти 3 года беспрестанного чтения перестроечной прессы. Некоторые публикации «Огонька» память запечатлела с фотографической точностью. №1 – девочка с куклой в платье в горошек. Она была обложке «Огонька», когда в Калмыкии целый детдом заразили при анализах СПИДом. Журнал писал о жизни этих детей в московской инфекционной больнице, в закрытых боксах. Никто их не навещал, даже персонал приносил еду и горшок через окошко. Я была потрясена и стала придумывать страшные рассказы о детях в больницах. Сейчас бы это назвали арт-терапией, но тогда таких слов не знала. №2 – тоже довольно страшное. С одной девочкой никто не дружил, и она придумала себе звёздного мальчика. Это сейчас воображаемые друзья детей никакая не патология, в США они вообще обычное дело. Но советские психиатры закатали девочку в спецпсихушку, где она умерла. Прочитанное настолько меня ошарашило, что поняла – напишу. Дело в том, что в моем родном городе тоже была спецпсихушка, только взрослая, это раз, и работала одна детская психиатресса, навешавшая надуманных диагнозов многим детям в 1980-90-е, это два. Не исключаю, что кое-кто из ее несчастных пациентов попал в ту же детскую спецпсихушку, где умерла эта девочка. Т.е. это была не далекая чужая история-которая-не-касается.
«Огонёк» гас и затухал не один раз в своей истории, и очень жаль, что теперь уж навсегда. Журнал мог бы занять одну очень перспективную нишу – объективных медиа. Не официальных и не оппозиционных. Стоящих над.
