*Крыжовник. Летом в деревне вместе с троюродной сестрой Валей едим с куста крыжовник. Валя меня младше всего на несколько месяцев, но ходит в сад. Я ем ягоды вместе со шкурками. Валя – без шкурок. Она говорит – у нас в садике одна девочка съела крыжовник со шкурками, у неё сделался заворот кишок, живот разрезали. Я в ужасе выплёвываю жёсткую шкурку крыжовника и с тех пор ем без шкурок.
*Сторож не придёт. Всегда с опаской смотрела на высокий синий забор детского сада на улице Русанова, куда пробирались с бабушкой на площадку, пока детсадовские спали в «тихий час». Главное – не шуметь, иначе, уверяла бабушка, придёт злой сторож и выставит вон. Ни разу, даже когда там носилась и визжала, сторож не пришёл. О стороже надо было всегда помнить и вести себя прилично, как будто в любое мгновение тебя могут отсюда выгнать. Но вела бы я себя прилично, если б знала, что сторож днём не придёт?
*Коплю. На улице Русанова подобрала 20 копеек. 22 копейки тогда стоил батон, 18 копеек – серый хлеб с вкусной горбушкой. Мороженое в вафельном стаканчике тоже где-то в этих пределах, но оно продавалось в киосках только летом, в сезон «большого молока», когда коровы паслись на лугах. Поэтому 20 копеек спрятала, решив копить. Маленькая скряга, я копила и копила, но 20 копеек с тех пор на земле не попадались. Потом, уже в школе, в самом начале 1990-х, выиграла 3 рубля в спортлото. Денег набралось рублей 11. Купила в киоске «Союзпечати» металлическую брошку в виде трилистника.
*Острая готика. Ещё одно развлечение детства – разглядывание фотографий из родительской поездки в Чехословакию 1984г. Десятки черно-белых фото в чёрных конвертах, папа сам снимал на «Зенит», проявлял, печатал. Больше всего мне нравились виды старой Праги – колючая готика церкви св.Витта, пышные особняки в стиле «модерн», брусчатка, арка над узкой улицей. Было ещё гигантское готическое здание в Будапеште из поездки дедушки и папы в Венгрию раньше. Но вместе с фото соборов в мой мир ворвалось и цепляющие «пражская весна» 1968г., «венгерские события» 1956г. Что это такое, было не совсем понятно, но тем оно казалось страшнее.
*Чужие окна. Я ловила всё необычное. В окно 1 этажа дома по Новосильскому переулку выставляли куклу-невесту в белом длинном платье с фатой. На улице Фомина висели занавески с рыжим котом. В одном из домов по улице Русанова окно занавешивали толстые багровые шторы. Папа говорил, будто там живёт палач в отставке и ему нравятся кровавые оттенки, а я всему верила
*Суп. Детство наполнено маленькими победами. Они смешны, нелепы для больших – чего, например, стоит усилие заставить себя съесть ненавистный суп с противно хрустящей на зубах крупой? Лето в деревне. К бабушке приходит давняя знакомая, она наливает ей в тарелку суп с крупой.
– Юля не хочет суп, капризничает – с досадой говорит ей бабушка, – всё ей гостинцы подавай, что родители привозят: хрустящий картофель, конфеты «Чародейка». Я удивляю бабушку – прошу налить и мне супа тоже, в плоскую тарелку, как взрослой, и ем.
*Пятно. Весной 1985 года избрали нового генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева. Дома выписывали много газет и журналов. Сравнивая в них портреты нового генсека, я заметила, что в одних Горбачев изображен без родимого пятна на лысине, а в других – с пятном. Почему так? Спустя годы загадка раскрылась: было секретное пособие для художников с указанием точных размеров в миллиметрах и конфигурации (!!!) родимого пятна, вплоть до отходящих от него микроскопических «капелек». Так же там указывалось, в каких изданиях публиковать портрет с пятном, а где можно и без.
*Говори! Середина 1980-х – пора телемостов между СССР и США. Знаменитого телемоста, где прозвучало «у нас секса нет, а есть любовь!» я не помню. Но зато домашние потешались, когда я сунула за обедом дедушке под нос сосиску на вилке и сказала – говори! Сосиска изображала микрофон и была страшным дефицитом – её привозили из Москвы.
*Аэробика. Началась «перестройка» – что это, ещё мало кто понимал, но радовались. В телевизорах завелись красивые женщины в облегающих трико, футболках, вязаных наушниках, напульсниках. Они показывали физкультурные упражнения под музыку. Называлось это – аэробика. Пенсионеры заваливали редакцию телестудии на Шаболовке гневными посланиями – что это такое за безобразие, туго обтянутая попа по советскому ТВ?! Но аэробику народ полюбил, возмущения оставляли без ответа. уже по одному этому признаку чувствовались скорые перемены во всём остальном.
«Стекляшка». Гастроном №68 («стекляшка») и булочная располагались на 1 этаже нашего дома. Обычно в «нашем» гастрономе продавались только спички, соль, березовый сок в 3-х литровых банках (снизу они мне, маленькой, казались бочками), морская капуста. Иногда лежали кубы бледного, почти белого сливочного масла, по которому скучающие продавщицы вырезали ножами бурные морские волны, заскорузлые корки пошехонского сыра. Два других вида сыра – российский и белорусский, теоретически существовали, но к нам попадали нечасто, я тогда собирала вмурованные в сыр пластиковые синие цифры. Почему-то цифра «2» ценилась меньше, нежели «7», – так училась считать. Вопль счастья «мясо!» разносился редко. Чтобы доставались лучшие куски, папин коллега, дядя Юра, даже устроился на полставки грузчиком в «наш» гастроном, об этом в семье часто говорили как о большой хитрости. Знаменитую советскую колбасу по 2.20, о которой все ностальгируют, я на витрине не помню – если она и появлялась, её тут же окружали толпы. Колбасу привозили из Москвы, куда ездили раз в месяц за покупками – как сейчас затариваются в гипермаркете. Кстати, привезённая из Москвы колбаса бывала в т.ч. и с орловского мясокомбината, работавшего в основном на Москву и на партийные спец.пайки.
В 1985г. началась антиалкогольная кампания Горбачева. 68-й гастроном почему-то выбрали единственной точкой в округе, где продавали водку. Но сначала появились соки – блестящие конусы с опущенными вниз пипочками, откуда выдавливались яблочный и томатный. Соки из конусов почему-то считали грязными, и мне их никогда не покупали. Зато с радостью набрасывалась на грузинский виноградный сок – его стали выпускать вместо вина. Затем в гастрономе прорубили отдельный вход для винно-водочного отдела. Вскоре в 10-11 утра, а то и раньше, перед его закрытыми дверьми выстраивалась шумная очередь. Они ждали, пока пробьёт 14 часов – в это время открывалась торговля алкоголем по всей стране. Под окнами появляется напряжённая абстинентным синдромом страшная толпа. Босховские, искаженные лица, невообразимое, излохмаченное тряпье, гул ругани, звон разбиваемого стекла. Иногда рвущуюся очередь сдерживала милиция, на асфальте чернела чья-то кровь, выла сирена, кого-то увозили. Во дворах сразу под кустами и деревьями появились перевёрнутые ящики – металлические, деревянные, реже пластмассовые. На ящиках сидели, на них же и пили из стаканов, ворованных из автомата с газировкой, стоявшего у гастронома. Через лет 5 очередь растворилась столь же неожиданно, как и появилась. Но призраки людей из той очереди продолжали жить в моем подсознании и являться в ночных кошмарах. Страшный алкоголик в истертой кожанке, с узким лицом и длинными седыми волосами, весь облепленный крошками, являлся почти вестником Апокалипсиса. Я знала, что конец света в дырявом кармане он принес только для меня.
Весна 1986. Резкий запах йода, растворённого воде.
*Карантин. Лет в 5 я отравилась заварными пирожными и попала в больницу. Лежать целыми днями в застеклённом наполовину белом инфекционном боксе было скучно, мне принесли из дома «Дюймовочку» Андерсена и ярко иллюстрированную книжечку про Илонку – девчонку с Карпат. Когда меня выписали из больницы, папа забрал эти две книжки в шкаф – на карантин. Зато когда мне вернули эти книжки – краски показались выцветшими, девочка Илонка не похожей на себя.
