— Ты не шутишь? Или ты разыгрываешь? Как тогда — с беременностью?

— Не шучу, вот, — она протянула правую руку, показывая обручальное кольцо. Я стал рассматривать его, словно ожидая, что оно сейчас исчезнет, как морок, под воздействием моего взгляда. Но кольцо не исчезло, и я его хорошо разглядел: тонкое, обычное. Наверное, это было первое обручальное кольцо, которое я по-настоящему увидел. До той поры я к ним не очень присматривался.

— Я немного сама ещё не верю, — продолжала Вероника, как бы приглашая меня посмеяться над этим забавным обстоятельством. — Но так получилось.

— Вот так само взяло и получилось?

— Не само, конечно. Но получилось.

Наконец, я выразил то, что мне казалось в этой ситуации главным:

— Получается, ты мне изменила?

— Какой ты смешной: как это я тебе изменила? — Вероника недоуменно приподняла плечи. — Я замуж вышла. За-муж. Понимаешь?

— Понимаю. Только не совсем. А зачем?

— Как это зачем? Для чего замуж выходят? Чтобы иметь семью. Сам подумай: что у нас с тобой могло быть? Ещё несколько лет вот так прятаться? Что это за любовь?

— Ты хочешь сказать, у вас и свадьба была и всё такое?

— Ну, конечно, была! И родители наши давно знакомы. И вообще… Вот сейчас приехала оформлять документы, на заочное перевожусь.

— Так просто: сделал предложение, и ты согласилась? Сразу согласилась?

— Солнышко, помнишь, мы договаривались: если кто-то появится у тебя или у меня, сразу сказать? Помнишь? Вот я тебе и говорю: я вышла замуж. И этого уже не изменишь. Ты не обижайся, так будет лучше. Тебе спасибо за всё, ты очень милый. Давай встретимся лет через пять, и ты сам увидишь…

— Что увижу?

— Что так лучше.

Она стояла, ожидая, когда я её отпущу и со сценой расставания будет покончено. Её мысли уже были связаны с хлопотами отъезда, и встреча со мной, вероятно, входила в длинный перечень срочных необходимых дел — наряду с упаковкой зимних вещей и получением каких-нибудь справок.

Я потихоньку привыкал к происшедшему.

— Так вот он ты какой, — медленно произнёс я после паузы, — цветочек аленький.

Вероника поняла эти слова по-своему и в ответ покачала головой.

15. С тех пор, как мы окончили школу

— Не расстраивайся, — сказал Вася, протягивая мне бутылку «Каберне», — у тебя будет ещё тысяча таких вероник.

Я скорбно усмехнулся и припал к бутылке.

Рядом полыхал закат. Мы сидели на крыше, на деревянных ящиках из-под фруктов, ещё один ящик служил столом. На той самой крыше, где чуть больше года назад я сообщил друзьям, что стал мужчиной. С той поры мы ещё раз тридцать здесь бывали, но сейчас в этом повторении места мне увиделся особый смысл: круг замкнулся. Эта мысль была очень глубокой и ужасно грустной.

Вместе с тем в голове никак не укладывалось, что моя Вероника теперь — чья-то жена. Как-то это было стремительно, необычно и неправдоподобно. Меня не оставляло ощущение, что та Вероника, с которой я разговаривал несколько часов назад, Вероника с незнакомой прической, так её менявшей, это — не настоящая Вероника. А настоящая находится где-то у себя дома, она вернётся и позвонит мне в конце августа. Из-за этого ощущения, рассказывая друзьям о случившемся, я чувствовал себя немного лжецом — я сообщал им то, во что сам не очень верил.

Они поверили до обидного быстро — моя связь с Вероникой для них была почти умозрительной. Васю поразил, пожалуй, не сам факт нашего расставания, а его причина и форма: до сих пор свадьбы не подступали к нам так близко. В этом был новый, взрослый, момент. К тому же расставаться без последнего объяснения казалось ему несправедливым. Он несколько раз уточнил, не поссорились ли мы напоследок, когда виделись в предпоследний раз, и несколько раз повторил: «Вот она даёт!» и: «Ну это она вообще!..»

А вот Зимилис, наоборот, не видел в происшедшем ничего ни удивительного, ни возмутительного.

— А что вы хотели? Это — жизнь! — сообщил он, философически разведя руками. — С тех пор, как мы окончили школу, жизнь ушла далеко вперёд. Теперь так и будет: они будут жениться, мы выходить замуж. То есть наоборот, мы замуж, они… тьфу ты! Ну, вы меня поняли. Чао, бамбино! Детство кончилось.

У Зимилиса ещё никогда не было подруги, и говорил он не иначе, как от лица поколения.

— И что с того? — спросил я.

— Да ничего, — Димка пожал плечами. — Это я так. Вдруг вы ещё не поняли.

Вообще, в тот вечер Димка был не совсем похож на себя: он держался подчёркнуто невозмутимо и, когда не жевал, делал скептическую физиономию. В тот вечер мы собирались отметить его предстоящий отъезд на вступительные экзамены в Киев, так сказать, выпить на дорожку, и, должно быть, оттого в нём психолога было больше, чем обычно. Правда, это был какой-то обленившийся психолог, чуть ли не уставший от долгой практики. Было даже удивительно, что Димка не пытается выяснить, какие чувства я на данный момент испытываю, и не порекомендовать ту или иную линию поведения. Он пододвинул ближе к себе открытую жестяную банку с кабачковой икрой и, обдирая корку с батона, раз за разом отправлял икру в рот. Так продолжалось до тех пор, пока Вася, призывавший меня сосредоточиться на экзаменах и обратить взор в будущее — туда, где разгуливают симпатичные девчонки, которые только и поджидают встречи со мной, не сказал ему: хватит жрать, давай подключайся, ты психолог или кто?

Димкин рот в этот момент был забит очередной порцией хлеба с икрой. После Васиных слов он нетерпеливо помахал мне рукой, чтобы я передал ему бутылку. Глотнув вина и дожевав, Зимилис окинул меня скептическим взглядом, а потом вопросительно посмотрел на Шумского.

— А что ты его утешаешь? — он лениво мотнул головой в мою сторону. — Он же сам хотел её бросить.

— Э! — Вася удивился. — То есть как?

И посмотрел на меня, ожидая подтверждения или опровержения.

— Зёма, ты сбрендил, — произнёс я с горечью. — Когда это я говорил, что хочу бросить Веронику? Вот когда?

— Я тебя умо-моляю, — икнул Зимилис. — Дай лучше сигарету… Ты же не собирался за всю жизнь переспать всего с одной женщиной?

— А если собирался? — я был не совсем искренен и вдруг понял: Вероника, наверное, каким-то образом догадалась, что, когда мы не вместе, я, глядя на красивых девушек, был не прочь ими обладать, — это и повлияло на её выбор! Испытывая запоздалое раскаянье, я готов был ради Вероникиного возвращения поклясться, что до скончания века буду спать только с ней. Но теперь клясться было не перед кем да и незачем. К тому же меня досаждал скептический Димкин тон: он должен был меня поддерживать, а не критиковать.

— Предположим, собирался, — повторил я. — Что тогда?

— Я тебя умоляю, — опять не поверил мне Зимилис и в доказательство сообщил, что у женщин и мужчин разная биологическая психология, связанная с разными возможностями обзавестись потомством. У женщин таких возможностей гораздо меньше, потому что они вынашивают детей, а потом ухаживают за ними, мужчины же за это время могут наделать кучу детей с разными женщинами. Поэтому самки, то есть женщины, очень тщательно подходят к выбору партнёра, им важно качество самца. А самцы, то есть мы, стремимся не столько к качеству самок, сколько к их количеству.

— Ну, это мы и без тебя знали, — сказал Вася. — По делу можешь что-нибудь сказать? Мы же, к твоему сведению, не хорьки и не страусы.

— Так что, по-твоему, любви совсем не существует? — поразился я. — Так что ли?

Димка ответил: наверное, всё же существует, так как психика людей гораздо сложней психики животных, люди, к примеру, могут анализировать свои поступки, а животные нет. Но животное начало, по его мнению, ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов, и лично у него есть теория, что легкодоступные женщины потому и презираются мужчинами, что в природе мужчин — сражаться за самок, добывать их в конкурентной борьбе, а ещё потому, что самка, которая предлагает себя направо-налево, вызывает отвращение, так как она воспроизводит тип поведения самца, ведёт себя, как мужик, короче.