— Интересно, как бы я мог это сделать, — усмехнулся я. — Не представляю, как можно появиться перед Клавдией Алексеевной и не провалиться сквозь пол.

— Как вы можете говорить такое про мою бабулю? — Клавины брови возмущённо сошлись у переносицы. — Как будто она прокурор какой-то! Неужели ещё не поняли: бабуля — добрейший человек? Я ей всё объясню, и она будет называть вас Ярославом, как будто никакого «Всеволода» и не было. Их отношения с вашим дедушкой пусть останутся между ними. Тем более никаких отношений давно нет. Не будем устраивать «Сагу о Форсайтах». Они — это они, мы — это мы.

— Спасибо вам за это, — я достал из внутреннего кармана пиджака вдвое сложенную телеграмму. — В любом случае, примите небольшой подарок.

— Что это? — она развернула бумагу, быстро взглянула на неё и подняла на меня слегка ошеломлённый взгляд: — Это та самая? Вы всё-таки их нашли, а мне вчера уши заплели?

Хотел сделать сюрприз.

— Как трогательно! И вам не жалко её отдавать? Вы же разбиваете коллекцию!

Я ответил: любую телеграмму можно использовать только один раз, а этой повезло сослужить службу дважды. Так что она, можно сказать, счастливица среди телеграмм.

— И, знаете, что? Для любого человека здесь — ничего не говорящий набор из семи слов. А для вас в этих семи словах — целая история. Или, если хотите, целая пьеса. Так что — читайте и перечитывайте.

— «Благородство, — прочла она вслух, — инфантильность, индивидуум, атом, клепсидра, трагедия, фарс». Ха! Вы в семь лет не знали, что такое благородство?

— Не уверен, что и сейчас хорошо знаю. Так же, как про аппроксимацию и экзистенциализм. Помните, как я ловко вывернулся, когда вы о них спросили? Да ещё назвал вас Деми Мургом?..

Разговор малодушно свернул в ностальгическое веселье — ко всей истории нашего знакомства, от моего первого появления в квартире Вагантовых до прогулок по Москве и ночей Спектакля. Как участники только что отгремевшей кампании, мы вспоминали, как нас посещали догадки, и где поджидали разочарования, подтрунивали сами над собой и друг над другом, и когда объявили посадку на московский рейс, статус наших отношений так и остался неясным. То ли продолжаем быть вместе, то ли уже нет.

— Ну, что, — спросила моя любовь перед зоной пограничного контроля, — кавычки закрываются?

— Похоже на то, — медленно ответил я. — Кавычки закрываются.

— Спасибо за Игру.

— Спасибо за Игру.

Клава быстро прижалась ко мне, чмокнула в губы и зашагала по лабиринту из ленточного заграждения — немного отставив в сторону правую руку с кремовой розой. Я видел, как она заняла очередь к пограничному турникету — перед ней было три человека.

Потом два.

Потом один.

Внезапно она развернулась и пошла обратно:

— Ну, я и глупая! — сообщила Клавдия ещё на подходе. — И вы — тоже хорош! О главном-то мы и забыли!

— О «главном»?

— Результат! Помните, я вам говорила? Как можно, не зная результата, делать какие-то выводы?..

И мы наскоро договорились: раз уж у нас не получается самим прийти к решению, то стоит положиться на внешние знаки. Многое будет зависеть от содержательности нашей тонкой рукописи. Сразу по прилёту Клава покажет эссе Клавдии Алексеевне, а я отцу, и вечером сверим первые впечатления «матёрых специалистов». Если, в конце концов, выяснится, что море энтузиазма породило пшик — предпринятая попытка была смешной дилетантской отсебятиной, состоящей из рассуждений давно известных и много раз опровергнутых — то, что ж. Это будет означать, что наше соавторство — по крайней мере, на первый раз — оказалось бесплодным союзом. Сможем ли мы выдержать удар и не рассыпаться в разные стороны — вопрос открытый. Если же в эссе мы всё-таки достигли хоть какой-то оригинальности и прорыва, то стоит подумать о том, как расширить его до небольшой книжки — например, собрав больше примеров из разных языков. А можно ничего не расширять, внести лишь изменения после замечаний и попробовать себя в чём-то другом — например, (почему бы и нет?) вместе написать пьесу. Так что не вешаем носы и не теряем связи.

— Сегодня в девять, запомнили?

Я кивнул. Вскоре она исчезла за турникетом пограничного контроля.

2.21. Когда...

Таксисты, узнавая, что ехать мне минут пятнадцать, отказывались от такого клиента. Я дождался маршрутки и вышел раньше на две остановки, чтобы пройтись пешком.

Вот ведь какая жизнь. Вот ведь какой я. Вот ведь какая история с девушкой Клавой. По дороге я думал, что такие истории, наверное, могут происходить только на сломе эпох — когда рушатся прежние картины мира, и начинают всплывать заблуждения ушедшего периода. Мы совсем не умнее предшественников — просто ошибки своего времени не видны.

Я попытался посмотреть на произошедшее только что, как на воспоминание десяти-двадцатилетней давности, и допустил: у будущего меня, совсем взрослого человека с устоявшимся мировоззрением и налаженным бытием, наша Игра может вызвать чувство странности и, пожалуй, неправдоподобности: неужели всё это было со мной и с нами?

До этого пока далеко. Мне предстоит по-прежнему поглощать Пространство и бороться со Временем, но теперь есть и третье — соприкосновение с Вечностью через размышления о языке и смерть Растяпы. А значит придётся думать, думать и думать и что-то в себе менять. Не исключено, что очень многое.

Магазин «Иветта» — он встретился по пути, и я, ни секунды не сомневаясь, толкнул стеклянную дверь. За длинным прилавком работали два продавца. Один из них приветственно взмахнул рукой. Я встал в очередь из нескольких человек, накупил у Шумского большой пакет продуктов и спросил, здесь ли Ваничкин. Вася кивнул, но счёл нужным предупредить негромким голосом: к Ромке сейчас нельзя.

— Там Иветта.

— Тем лучше, — я прошёл в проход между прилавками.

Кабинет владельца магазина помещался в небольшой комнатке с защитной решёткой на окне, сейфом и двумя письменными столами, стоящими друг к другу под углом. За одним, боком к входной двери, Иветта что-то подсчитывала на большом калькуляторе. Несмотря на сарафан для беременных, просматривался выступающий живот. За другим, лицом ко мне, Ромка крутил пальцем телефонный диск, собираясь кому-то звонить.

— День добрый, бизнесмены!

Моё появление вызвало недолгую паузу.

— О, москвич пожаловал! — Ромка положил телефонную трубку на рычаги.

Лицо Иветты медленно, но верно наливалось цветным смущением. Безмолвно здороваясь, наша недолгая учительница математики наклонила голову вперёд.

Я решил не затягивать с целью визита:

— Вот денег тебе принёс.

Ваничкин сунул стодолларовую купюру в нагрудный карман рубашки и что-то пробурчал о процентах — дескать, я обещал вернуть через три месяца, а прошло уже больше года. Он тоже испытывал лёгкую неловкость и прятал её за грубовато-юмористическим тоном дружеского подначивания. В тон ему я ответил, что хотел одолжить пятьсот, а попросил всего сто, так что он мне ещё должен.

— Это ты в Москве таким ушлым стал? — Ромка повернулся к Иветте, предлагая и ей оценить мою наглость.

Иветта справилась со смущением и предложила мне чай или кофе.

— Спасибо, — отказался я. — Я всего на минуту. Рад был повидать.

— Эй, Сказа, подожди, — Ромка настиг меня у выхода. — Поговорить надо!

Я думал, он хочет сказать: из-за Иветты мы уже не сможем видеться свободно, как прежде, и мне на глаза бывшей училке лучше не попадаться. Но на уме у Ваничкина было явно нечто другое. Он отвёл меня метров на пятьдесят от магазина и коротко приказал:

— Закуривай.

— Да я недавно курил.

— Так закури ещё раз, — недовольно буркнул он. — Трудно что ли?

Видимо, сейчас Ромке самому хотелось закурить, но он никогда не брал в руки сигареты и сейчас нуждался в том, чтобы хлебнуть дыма с помощью моих лёгких. Или же ему требовалось убедиться, что я буду воспринимать его слова с должной обстоятельностью, а не просто на ходу.