— А куда мама уехала? — спросил я после первых объятий и расспросов. — Что ещё за командировка?

— Во Францию, — ответил отец и начал изучать потолок, словно над ним было звёздное небо. — В Париж.

У французской фармацевтической фирмы, где она работает, (прочёл он на звёздном потолке) юбилей — восемьдесят лет. На празднование пригласили представителей наиболее успешных филиалов — вот она и поехала.

— Я рад за неё, — счёл нужным добавить отец, возвращая взгляд ко мне. — Сбылась её мечта…

Он делал мужественное лицо и честно пытался преподнести французскую командировку матери, как хорошую новость, но получалось не очень.

— Ну, и подумаешь, — сказал я. — Сейчас это — проще простого. Ты не расстраивайся! У меня есть немного денег: если хочешь, устроим ей сюрприз — полетим тоже. Найдём её в Париже — нагрянем, так сказать…

Идею сюрприза отец отогнал обеими руками, взмахнув ими в мою сторону: и незачем (там ей, наверняка, не до нас), и деньги в такие времена лучше поберечь. А вот мой приезд отметить обязательно надо.

Вечером соорудили застолье. Довольно быстро между Васей и отцом возникла религиозно-политическая дискуссия. Для Шумского очевидной очевидностью являлся факт, что Иисус Христос был первым коммунистом, и он удивлялся, отчего столь лестное для христианства утверждение отец не готов разделить хотя бы частично.

Улучив момент, я выскользнул в прихожую, позвонил Клавдии и попросил добавить в эссе ещё один фрагмент. Он касался «Нового учения о языке» академика Марра, суть которого я вкратце сообщнице пересказал.

— Мы же описывали язык с помощью образов, — объяснил я. — А тут — реальный пример из истории лингвистики, доказывающий, что иногда образы эффективней, чем научные аргументы. Достаточно было бы показать, что вся марровская концепция — лишь перевёрнутое древо языков, и уже не понадобилось бы пункт за пунктом разбирать, что в «Новом учении» не так.

— Потрясающе, — выдохнула трубка. — Вы сами это поняли? Или где-то прочитали?

Не прочитал, и не сам, уклончиво ответил я, но это открытие принадлежит мне юридически.

— Это как? — спросила Клава озадаченно.

— Потом объясню. Вы, кстати, уже взяли билет? Когда вас ждать?..

Вернувшись к столу, я сообщил спорщикам: завтра ко мне в гости прилетит девушка из Москвы. Отец обрадовался, а Шумский засуетился и сказал, что тогда завтра он съедет к родителям. Я ответил: не надо, она зайдёт на час, на два, не больше, и мне приятно будет её с Васей познакомить.

Когда улеглись спать, я, взяв с Шума-1 страшную клятву молчания, рассказал ему о Растяпе.

— Знаешь, как я её ругал про себя, когда она от меня ушла к другому? И сучкой, и дурой, и по-всякому. А теперь: пусть бы она меня сто раз бросила, только бы жила. Так что ты тоже будь поосторожней. Если с нашей рыжей что-нибудь случится, ты потом места себе не найдёшь.

Шумский, переворачиваясь на бок, заскрипел раскладушкой и тяжко вздохнул.

Наутро предстояло срочно найти гостиницу. В советское время в нашем городе было не так-то много отелей: четыре-пять престижных и ещё несколько совсем простых — с длинными, во весь этаж, балконами, разделёнными тонкими перегородками. В недоступном прежде «Интуристе» царил дух запустения. Мне согласились сдать номер, но предупредили, что нет горячей воды, и отсутствуют розетки. В фойе «Националя» бродили люди бандитского вида — по-видимому, здесь была их штаб-квартира.

Выручил капитализм. В экономике по-прежнему царил хаос, население продолжало нищать, но сфера услуг начала расцветать — повсюду открывались уютные кафе, салоны красоты, магазины самой разной направленности. Раздел «Туризм» в газете бесплатных объявлений предлагал адреса нескольких мини-отелей. Я выбрал тот, что располагался неподалёку от Дома культуры университета, чтобы показать партнёрше по Спектаклю здание, в котором мне доводилось выходить на сцену. В нём оказалось всего шесть номеров — по два на этаже.

До встречи в аэропорту оставалось ещё четыре часа. Солнце заливало улицы — вовсю ощущалось приближение весны, а, может, это она и была. В сравнении с Москвой непривычно тепло, можно идти в расстегнутой куртке. Я решился прогуляться по городу, по которому так соскучился.

На подходе к площади Победы кто-то схватил меня за локоть и потянул к себе:

— Солнышко, сколько лет, сколько зим!

Розовое лицо Вероники сияло восторженным изумлением.

— Привет! — не задумываясь, я приобнял её за плечи и быстро чмокнул в щёку. Она тоже обхватила меня руками и на несколько секунд прижалась. — Так ты вернулась? — спросил я, когда объятия разомкнулись.

— Да, — подтвердила она, всё ещё разглядывая меня с радостным недоверием. — А ты теперь где?..

Выяснилось: Вероника работает рядом, в бывшем «Детском мире», в бутике женского нижнего белья и выскочила на минутку перекурить (да, она стала курильщицей). Мы пересекли проезжую часть, вошли в парк Победы, где сто лет назад произошло наше объяснение, и уселись на первую свободную скамейку. По пути моя первая женщина щебетала: «Не могу поверить!.. Вот так встреча! Ты, солнышко повзрослел — такой стильный мужчина! Не женился?..» и время от времени, слегка наклоняясь вперёд, заглядывала мне в лицо. Я тоже был рад нашей неожиданной встрече, но почему-то испытывал неловкость. Возможно, опасался, что нас может увидеть Вероникин муж. А если она уже развелась и захочет возобновить отношения? Тогда получится ещё более неловко.

— Ну, рассказывай, — сказала она, когда оба задымили.

— Да что рассказывать, — ответил я, пожав плечами, — рассказывать, в общем-то, нечего…

И вкратце сообщил, что три года учился на историческом, потом бросил и сейчас учусь в Москве на юриста.

— Правильно, солнышко, — одобрила Вероника, — юристы сейчас востребованы, я тоже на курсы бухгалтеров хочу записаться… — Она посмотрела с внезапным любопытством: — А правда, что в Москве меньше, чем за тысячу долларов в месяц работать не соглашаются? Не приезжие, а сами москвичи?

Я ответил: понятия не имею, но вряд ли это так — москвичей слишком много, чтобы все они придерживались единого взгляда на материальный достаток.

Она вздохнула и без перехода начала рассказывать о себе. Муж получил распределение в Амурскую область, в глухой гарнизон, где военных было больше, чем гражданских; они жили в настоящей избе — с печкой и дровами, она преподавала в школе: «Представляешь, школа в посёлке всего одна, а номер — двадцать девять!». В целом, всё было терпимо, потому что Витька (муж) получал большую зарплату — ему ведь ещё надбавки полагались, и можно было лет через пять-семь собрать денег на квартиру и машину. Но потом всё рухнуло, деньги «сгорели» в инфляции, зарплату задерживали по нескольку месяцев, да и та стала крошечной, питаться приходилось только в офицерской столовой, а она как раз была беременной, и самый большой деликатес, который могла себе позволить — хлеб с черничным вареньем. Так протянули год, потом решили вернуться домой. И вот она работает в бутике, Витька работает в автосервисе — мечтает поднакопить денег и открыть своё дело (тоже автосервис), дочка живёт у Вероникиных родителей, ездят к ней на выходные, такие вот дела.

— Невесело, — резюмировал я, потому что не знал, что ещё сказать.

Вероника и согласилась, и не согласилась: теперешнее их с мужем положение не назовёшь хорошим, но, в сущности, оно и не такое уж плохое, разве что по дочке сильно скучают, а так — самое трудное уже позади, они постепенно справятся, и всё у них будет хорошо, даже замечательно.

Поговорили об университете и филфаке. Я рассказал, что знал. У отца дела идут, в общем, неплохо. Дядя Аркадий в Израиле, одна из учениц профессора Трубадурцева переехала в Петербург, кое-кто из бывших преподавателей факультета оказался в Америке, а кто-то, говорят, даже в Лихтенштейне.

— Всё хочу забежать на кафедру, — вздохнула Вероника, — проведать, пока ещё можно кого-то застать. Но времени всё нет. Ты Илье Сергеевичу привет от меня обязательно передай, ладно?