— Хм. Всё это очень интересно, — Клавдия Алексеевна задумчиво пожевала губами. — Но где здесь языковые причины?
Я быстро взглянул на сообщницу. Она сидела, подперев подбородок ладошкой, и переводила благостный взгляд с меня на бабушку и обратно. Когда наши глаза встретились, Подруга Гения состроила рожицу «отдувайся сам».
— Языковые причины? — переспросил я. — Они здесь. Вера в биологический прогресс поставила вопрос о происхождении языка. Раньше для лингвистики его не существовало. Лаврентий Зизаний сказал: «Язык — дар Божий». Тут нет места для гипотез. Если же считать, что язык возник постепенно, за миллионы лет, то отношение к нему меняется кардинально: язык становится то ли биологическим, то ли социальным конструктором. Это — раз. Два: появляются телефон, радио, возможность записать голос на пластинку. Устная речь распространяется на немыслимые раньше расстояния, причём, может передаваться мгновенно, а не в течение дней, недель, месяцев, как при почтовых отправлениях. Происходит революция подобная созданию письменности, только ещё грандиозней. В случае с азбукой Морзе это и есть новая письменность. Как изобретение фотографии не могло не повлиять на живопись, так и появление новых способов передачи словесных сообщений не могло не повлиять на язык…
Закончив говорить, я смутился. Слишком уж явно выдал в себе внука профессора Трубадурцева и несостоявшегося историка.
— Интересно, — не сводя с меня внимательного взгляда, одобрила дочь академика. — Вы где-то об этом читали? Или это ваши собственные рассуждения?
— Это мы с Клавой, — пробормотал я. — Игра в четыре полушария.
— Мерси, Гений, — сообщница, не торопясь, поднялась со стула, встала за моей спиной и одобрительно похлопала по плечу. — Бабуль, — обернулась она к Клавдии-старшей, — официально беру половину ответственности за всё сказанное. Хотя, признаюсь, кое-что из этого монолога слышу впервые… Знаешь, чем Алфавит наш Миллионыч прекрасен и удивителен? Иногда он — совсем незамысловатый человек. Поневоле задумаешься: «Он чем в жизни занимался — читал умные книжки или всё же предпочитал слоняться по подворотням?» А иногда выдаст такое — взрыв мозга. Да ещё сам не замечает, какую классную вещь сказал. Вот сейчас: «Тот, кто говорит, тот и главный». Все интуитивно это понимают, так ведь? А когда впервые слышишь: «Ух ты, точно подмечено!» И посмотри на него: весь такой нипочёмный. Его гениальное тугодумие — прямо шедевр какой-то. Моё любимое в нём… Ладно, не будем отвлекаться! Бабуль, мы тебе помогли?
Клавдия Алексеевна не торопилась с ответом, задумчиво помешивая чайной ложкой в тонкостенной фарфоровой чашке.
— «Жизнь моя, или ты приснилась мне?» — вздохнула она, наконец, и как-то грустно несколько раз моргнула. — Молодёжь видит возможности, старики — утраты… Я, знаете ли, размышляла в обратную сторону. Весь этот расцвет — от бедности. Из языка начала исчезать музыкальность. Раньше о рифме не слишком заботились — не было нужды. У Лермонтова: «для чего — ничего», у Некрасова: «рус — белорус», у Пушкина «мгновенье — виденье», у Тютчева: «природа — народа». Зато как строки звучали — «Есть в осени первоначальной», «Во глубине сибирских руд», «И дым Отечества нам сладок и приятен», «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, / И звезда с звездою говорит», «Всё хорошо под сиянием лунным / Всюду родимую Русь узнаю»! И вдруг что-то произошло: вроде звучит, но уже не так! Блок ещё, положим, Александр Александрович мог рифмовать: «пришла — нашла — ушла — зашла», а другие уже нет — слишком банально. Вот и начали искать новые формы выразительности. Вы со мной согласны? Но кто скажет: почему язык обеднел?
— Нам надо подумать, — решила моя девушка после паузы. — Гений, что скажете о мозговом штурме? Бабуль, не скучай, мы скоро! Можешь пока телек посмотреть…
Ответ был дан через полчаса. Нам пришлось, как следует, обсудить тему «язык как технология» и под конец применить сильнодействующий приём: сообщница забралась ко мне на плечи. Такой фигурой мы и вернулись из кабинета в столовую. В наше отсутствие Клавдия-старшая освободила обеденный стол под своё новое изобразительное увлечение — каллиграфию по уставу 17 века. И теперь с помощью кисточки и чёрной туши переносила из толстой книги на белый лист одну из старинных букв.
— Я думала, вы обо мне уже забы.., — увидев внучку на моих плечах, пожилая женщина изменилась в лице. — Клавочка, ты ведь уже не маленькая! — горестно возопила она. — Ты же можешь упасть и разбиться! Ну что за баловство! Ты не подумала, что Всеволоду может быть тяжело?
Впервые моя девушка в разговоре с бабушкой взяла жалобный тон.
— Гений, меня ругают, — я ощутил лёгкий тычок пяткой в рёбра. — Заступитесь за меня!
— Э-э… Всё нормально, — суетливо заверил я, крепче сжимая джинсовые голени подружки. — Это наша технология мозговых штурмов. Мне для решения задачи важно почувствовать себя сильным, а Клаве — посмотреть на проблему сверху… Не бойтесь: она не упадёт…
— Бабуль, три минуты, и слезу, — бодро пообещала сообщница. — На самом деле, новости не очень хорошие: лингвисты здесь тоже виноваты. Сейчас сама убедишься. Итак: весь жизненный уклад становился технологичнее, бытовые действия упрощались. Раньше с наступлением сумерек надо было взять лампу, залить в неё через специальную воронку керосин, подкрутить фитиль, чиркнуть спичкой, и только тогда появлялся свет. А тут: щёлкнул выключателем, и сразу светло. «Нажми на кнопку — получишь результат». Жизнь стала менее подробной. Всё это не могло не сказаться на языке как основе всех технологий. Стихосложение, замечу, тоже технология: соблюдай ритм, количество слогов, придумывай рифмы, и будет тебе стишок. Проблема в том, что не всякий стих — поэзия. Для технологии она и необязательна. Технология не создаёт шедевры — она тиражирует принятый стандарт. Ей важней избежать брака на конвейер и удешевить производство продукта. И все эти групповые потуги свести писание стихов к какому-то одному принципу, правилу, приёму, поэтической программе, видению мира вольно или невольно смахивают на попытку создать технологическую карту поэзии. Разве нет? Но язык не сводится к технологии — он шире, выше, глубже. Нельзя выучиться на Пушкина или Шекспира — такой технологии нет и быть не может. Когда во главе поэтического движения стоял гений, у него в любом случае получалась поэзия. А у его же сподвижников — не всегда. Кем были бы символисты без Блока? Стихи Белого и Брюсова — на любителя, точней, для знатоков. У Бальмонта и вовсе трудно что-то стоящее найти, хотя он написал километры стихов. Точно так же: кем были бы футуристы без Маяковского и имажинисты без Есенина? Сейчас бы их вспоминали намного реже, если бы вообще вспоминали. В итоге состоялись отдельные поэты, а не поэтические направления. Направления как раз не состоялись — они исчерпались ещё при жизни своих приверженцев. Иначе и быть не могло: в искусстве первично не «что» и не «как», а «кто». С этим ты согласна?
— Пожалуй, — Клавдия-старшая осторожно тряхнула седыми кудряшками.
— Теперь вы, Гений, — распорядилась Клавдия-младшая, легонько лягнув меня пяткой.
— Извините, я опять о прогрессе, — для придания себе непринуждённости я потёрся носом о Клавину коленку. — Когда возникает новый культ, влияние старого культа неизбежно снижается. Во времена Пушкина и Тютчева регулярно ходить в церковь было обязательно. При Блоке и Гумилёве — уже нет. Образованный класс массово отходил от христианства. Влияние церковнославянского языка на русский тоже стало сильно снижаться. А церковнославянский язык — есть такая точка зрения — и придавал русскому языку торжественность и музыкальность. Вот такая языковая причина…
— И снова о технологии, бабуль, — подхватила Клава. — Как уже говорила, лингвисты тоже руку приложили, да ещё как. При Пушкине даже орфография была неустойчивой. Некоторые слова писались вариативно, кому как больше нравится, и никто из-за этого не страдал. Языком пользовались интуитивно, а не в соответствии с правилами. Что сделали лингвисты? Ввели понятие языковой нормы. И пошло-поехало: говорить: «ихний» нельзя, надо говорить: «их»; нельзя говорить: «езжай», надо говорить: «поезжай» и так далее. В 19-м веке слову «мясо» можно было придать множественное число, сказать: «разные виды мяс», а теперь нельзя. Запреты, запреты — сплошные запреты, которых раньше не было! Твой любимый «чёрный кофе» сюда же. Когда гармонию начали поверять алгеброй, она и зачахла. Это же естественно?
