Не то, чтобы я сразу покорил её оригинальностью мысли и масштабом замысла. Скорей, от обратного: у неё не нашлось видимой причины отвергнуть мои идеи — определить, что в них не так. А некоторые звучали вполне здраво и даже заманчиво.

Для решения трудных задач она ещё в младших классах придумала приём: представляла на своём месте мальчишку-двоечника — большого, хулиганистого и глупого-глупого. «Это же так просто, — говорила она ему, — весь класс уже решил, только ты остался. Не позорься, пошевели мозгами!» И всем видом показывала, что сама она с задачей справилась одной из первых. Стоило хорошенько отругать тупицу и, как следует поверить, что решение ей давно известно, как оно действительно находилось.

Со мной приём дал осечку — то ли хулиганского во мне недостаточно, то ли глупости не хватает. А, может, она сама с годами утратила былую хватку, стала гуманнее и отчитывала меня без прежнего задора.

Вообще же для драматургов представлять живых людей героями пьесы — обычное дело. Она на нас так и посмотрела. Пьеса о парне и девушке, бьющихся над загадками языка, ей понравилась больше, чем собственные драматургические опыты. По крайней мере, живая и понятная. Забавно, но раньше ей и в голову не приходило писать о лингвистах и лингвистике — хотя, казалось бы?.. Не видела темы. В моих идеях тема тоже не особо присутствует, слишком всё расплывчато, но, по крайней мере, есть какие-то наметки — пунктир для фантазии.

— Так что выше нос, Алфавит, — Клава ободряюще улыбнулась, кивнула и тут же увлечённо начала снимать вилкой расплавленную корочку жульена. — Я — с вами. Никуда не денусь. Мы — сообщники. Забыли?

— Получается, — сделал я вывод, — у нас теперь есть сюжет, о котором вы говорили?

И снова Клавдия смотрела на меня задумчиво-загадочным взглядом, словно мысленно подвергала испытаниям.

— И да, и нет.

— Это как?

Парень и девушка — просто герои, пожала она плечами, и какая пьеса обходится без них? Их поиски — лишь отправная точка, а что дальше? Сделают открытие — поженятся, не сделают — расстанутся? Таких историй полно в Голливуде, правда, в них речь не о научных открытиях, а о чём-то более приземлённом — например, парню, чтобы жениться нужно выиграть гонку и получить денежный приз. Но здесь это и неправдоподобно, и слишком банально. Нужны другие дополнительные сюжетные обстоятельства. И она их придумала — точней, взяла известный сюжет и адаптировала к нашей ситуации. Очень здорово всё подошло — потрясающее совпадение в деталях. Давно у неё замысел не ложился так удачно в единую канву. Теперь ей было бы неимоверно интересно разыграть придуманное вживую. Но у неё совершенно нет уверенности, что такие сюжеты разрешено воплощать в жизни.

Налегая грудью на столик, я подался вперёд и склонил голову набок, чтобы рассмотреть лицо Клавдии под новым углом:

— Кем разрешено?

— Вообще разрешено, — её брови недовольно сошлись у переносицы. — Вы же не задаётесь вопросом, кем конкретно запрещено прилюдно ковырять в носу?

— И о чём ваш сюжет?

— Пока не готова сказать, — она сделала непреклонное лицо и так по-взрослому вздохнула, что я чуть не рассмеялся. — И, пожалуйста, не приставайте с расспросами. Посмотрим, что у нас будет получаться без сюжета. На первом месте — эссе, если не ошибаюсь?

Я подтвердил: на первом месте эссе.

— Вот на нём и надо…, — сделала вывод Клава и неожиданно попросила меня протянуть руку.

— Держите.

Она обхватила мою кисть своими ладошками и, пристально глядя в глаза, произнесла самым серьёзным тоном:

— Гений, мы ещё почти совсем не продвинулись. Вы это понимаете? Напрягитесь, пожалуйста.

2.14. Серебристый дирижаблик

Клавдия Алексеевна меня привечала. «Внучь» в общих чертах посвятила её в наши планы, и полное бабушкино одобрение теперь невещественно присутствовало в воздухе квартиры. Я стал (по выражению сообщницы) «постоянным гостевым явлением». После четырёх дней отсутствия Клавдия-старшая приветствовала меня словами «давно не заходили». Перед уходом мне в обязательном порядке вручался пакет с домашней едой и продуктами. Профессор расспросила меня о бытовых условиях общежития и, узнав, что там нет стиральных машин, предложила мне приносить свои вещи для стирки. Я сказал: «Да как-то неудобно», на что Клавдия-младшая обречённо заметила: после того, как я на виду у всей Смоленской площади почистил её ботинки, все мыслимые границы пересечены, запреты попраны, и мне стесняться уже нечего.

— Главное, бабулечка, — философски предостерегла она, — чтобы однажды ты не стала спрашивать: «Дорогой внучок, а кто эта девочка, которая всё время к нам приходит?»

Дочь академика отреагировала с замечательным юмором:

— Дорогой внучок, — обратилась она ко мне, заговорив преднамеренно скрипучим голосом, — почему девочка, которая всё время к нам приходит, решила, что мне грозит маразм?..

— Теперь вы понимаете, в кого я такая? — прокомментировала сообщница.

Чувство юмора, как я заметил, вообще было присуще Клавдии Алексеевне: она охотно поддерживала веселье — особенно с лингвистическим направлением (пусть и призрачной научности). Подруга Гения придумала новое (экспериментальное) направление для исследований: общаться только с помощью существительных или только глаголов, или только прилагательных. А однажды предложила: она всем существительным будет придавать женский род, а я — мужской. «Снова снега пошла», — говорила она, глядя в окно. «Хороший погод», — поддакивал я. Таким причудливым образом, мы иногда общались и вдвоём между собой, но за обедом дочь академика охотно принимала участие в игре.

К слову, категория рода — почему она в одних языках есть, а в других нет — оказалась не таким перспективным направлением, как мнилось поначалу. Со слов профессора Вагантовой, на языковой карте мира она занимает относительно небольшое место и присуща, в основном, индоевропейским языкам. Её появление можно рассматривать специфическими условиями патриархального строя, но продуктивней видеть в ней дополнительный параметр, необходимый языку для большей упорядоченности: так в школе поток учеников каждого года для удобства разбивают на классы, присваивая им литеры «А», «Б», «В».

У Клавдии Алексеевны имелись свои взгляды по некоторым нормам русского языка — оппозиционные общепринятым. По касательной они задевали и категорию рода. Однажды за чаем она поделилась ими со мной, что можно было рассматривать, как знак особого доверия: речь шла о наболевшем. В частности, профессор сказала, что отнесётся с пониманием, если мне в её присутствии захочется слову «кофе» придать средний род, естественный этой словоформе, а мужской оставить для применения к «кофию». В конце концов, в дни её молодости слово «метро» использовалось в мужском роде, поскольку считалось кратким вариантом «метрополитена».

— Помните Утёсова? «Но метро сверкнул перилами дубовыми. Сразу всех он седоков околдовал»!

— Действительно, — согласился я. — Не замечал.

Теперь же «метро» спокойно употребляют в среднем роде, и никто не ломает по этому поводу копий. И только с «кофе» — какой-то вселенский заговор нарочитой культурности, когда почему-то считается, что человек образованный непременно должен говорить: «чёрный кофе», «крепкий кофе», но не «глубокий метро». Она с этим всю жизнь борется, но всё без толку.

— Полнейший абсурд! Вы со мной согласны? Согласны? — Клавдия Алексеевна вопросительно и с какой-то внутренней просьбой заглядывала мне в глаза.

Я покосился на Клаву (она сидела, подперев подбородок ладошкой, не впервой внимая бабушкиным рассуждениям и явно их разделяя) и кивнул:

— Полностью.

Впрочем, и к «метро», у дочери академика имелись претензии, а равно и к «кино», «пальто», «домино» и всё тому же «кофе». Введение в состав русского языка несклоняемых существительных, абсолютно ему несвойственных, она считала форменным преступлением, насильно утверждённым сверху, примерно так же, как Пётр I насаждал курение табака. К чему это привело? Русский язык — ранее гибкий и выразительный — стал деревенеть. То, что испокон веку в нём склонялось, тоже начинает приобретать несклоняемую форму — например, топонимы с окончанием на -о. Профессор Вагантова пообещала, что будет мне очень признательна, буквально станет видеть во мне родственную душу, если я не увлекусь деревянной модой, говоря: «в Дорогомилово, в Медведково», а по-прежнему буду держаться нормального употребления: «в Дорогомилове, в Медведкове». И она процитировала Ходасевича: «Разве мальчик, в Останкине летом, танцевавший на дачных балах».