— Не волнуйся, — Похвист улыбнулся впервые за многие дни. — Покуда жив я, люди о боге южного ветра слова плохого не скажут. Служить стану исправно, каждый день напоминать им о тебе буду дуновениями тёплыми. Сердце только моё болит из-за того, что не увижу тебя так долго, но знай, ради Лёли я так же поступил бы.

Лёля утёрла одиноко скатившуюся по щеке слезу. Какие же они сильные, братья южного и северного ветра! Прощания достойнее видеть ей не доводилось. И Лёля чувствовала, что Похвист не врёт. Для неё от тоже жизнью пожертвовал бы, лишь бы не видеть страданий родного брата.

— Ну и вы меня простите, боги сильнейшие, Яви и Прави властители. — Догода обернулся к молчаливому Сварогу и Стрибогу, сейчас больше походящему на усталого старика, чем на великого бога. — Простите, что мы без вашего благословения с Лёлей сошлись, что не успел я посвататься к ней, как подобает, не успел браком сочетаться. Да только честен я с ней был. Если захочет, пусть другого мужа ищет, гибель моя её освободит, да и клятвы мы друг другу не давали…

— Да что же ты говоришь такое, глупый! Подумаешь, клятвы! Я люблю тебя с момента первого, как увидела. А может, и раньше полюбила, но без воспоминаний о том осталась! — Лёля обхватила лицо Догоды и поцеловала его мягкие, ласковые губы, как дозволено лишь супруге законной. — Слово даю, все тысячу лет, каждый день, я о тебе думать буду и ни о ком другом!

— А я тысячу лет с тебя взгляда не сведу, Берегиня моя. Выполни просьбу последнюю — сохрани Явь для меня. Хотел бы я вновь её повидать, да вот, не добрался, — Догода виновато улыбнулся, и Лёля улыбнулась, отвечая ему.

Ей пока ещё слабо верилось, что они расстанутся. Она не знала, как поведёт себя в тот самый, последний момент. Одно Лёля понимала точно — она не хотела бы предстать пред Догодой слабой и разбитой. Она воздух его, поддерживающий огонь в затухающем сердце.

— Не бойтесь, дети мои. — Величественная Мокошь встала между ними. — Кровь Лёли ещё в детстве вас обвенчала, а кровь Догоды сейчас завершила обряд. Сколько бы раз вы ни перерождались, ваши нити всегда друг к другу притянутся и в одну сплетутся. И глупцы те, кто попытаются этому помешать. Слышишь ли ты меня, могучий Сварог?

— Слышу, Великая Мокошь. Я… — Кузнец переложил молот с одного плеча на другое, помялся, закусывая губы, но продолжил: — Я не могу сказанное и сделанное воротить… Коли была бы моя воля, я никогда не проклял тебя, сынок, никогда бы не изгнал из Прави. Ошибку я сделал и с ней всю жизнь жил… Друга верного лишился. — Сварог поднял голову и опустил тяжёлую ладонь Стрибогу на плечо. — Но мы все исправим. Поверь слову моему, Прави властителя: когда вернёшься ты, врата Прави для тебя, как для самого дорогого гостя, распахнуты будут.

— Как и Нави врата, — тихо промолвил появившийся из глубины скорбно молчащего воинства Чернобог. — Если ты муж Лёли, сестры супружницы моей, так и мой брат теперь.

— Папочка! — кинулась к отцу и прижалась к его ноге заплаканная Гана.

Чернобог погладил дочь по спине и глубоко склонился, выражая свою признательность.

— Я вас четверых благодарю, что отстояли моё царство. Не разглядел я предателя в Кощее, а то бы и мне головы не сносить, пал бы, сражённый ударом в спину, а Скипер-Змей мою дочь и жену забрал. Примите благодарность мою и всего моего воинства.

Чернобог опустился на колени. За ним поочерёдно на колени встали и его воины, затем к ним присоединилась бойцы Прави в белоснежных, перепачканных в крови одеждах. Опускались на землю и низко склонялись лесные духи, широкие подолы платьев лесавок и полуденниц раскидывались кругом, когда те присаживались в изящных поклонах. Даже Мокошь грациозно наклонилась, приложив руку к груди. Непреклонно остались стоять только Стрибог и Сварог.

Но затем и Стрибог сделал три шага вперёд и колени склонил, да не так, как другие. Его поклон не всем четверым адресован был, а лишь Ульяне одной.

— Дочь моя, — произнёс он скрипучим голосом, так непохожим на тот, которым властный Стрибог выгонял их к свиньям в амбар, — ты создание Яви, и жизнь у тебя одна. И самое ценное, что имела, ты отдать хотела ради царства нашего. Прав Догода, внук мой, — Стрибог повернулся к Догоде и по-отечески коснулся своим лбом его лба, а затем снова посмотрел на смущённую и испуганную Ульяну. — Лучше тебя подруги для Похвиста упрямого не сыскать. А тебя, дочь Сварога, я благодарить не перестану, за то, что верила, что искала Догоду, когда даже я сдался. — Лёля тут же вспыхнула, не ожидая, что гордый Стрибог сможет вот так, при всех трёх царствах, признать их обеих. — Для моего дома честью станет, коли под крышу вы его войдёте как часть семьи нашей.

Лёля видела, как расплылись в улыбках лица богатырей, среди которых она знала лишь Встока, Варьяла и Сарму, но догадывалась, что и остальные — часть братства ветров. Даже Всток, однажды ранивший Похвиста из-за Ульяны, и тот улыбался искренне, открыто. И Лёле вдруг стало гораздо легче. Она думала, уход Догоды обернётся похоронами её сердца, а он сделался празднеством новой жизни — жизни, в которой сгладились былые обиды, в которой каждый произнёс нужные слова, в которой все три царства стояли на одной стороне, на той самой, что заповедал им Род. Да, Догода заплатил за это тысячей лет, которые они в эгоизме своей любви могли бы провести вместе, но он был так богат широтой души, что мог позволить себе такую жертву.

— Ты этот мир изменил, — шепнула она ему, придвигаясь ближе, потому что видела, как тускнеют его голубые глаза. Догода и так продержался долго, и Лёля представить не могла, каких усилий это ему стоило. — Даже если бы до дня сегодняшнего я тебя не знала, то полюбила бы сейчас только за это.

— Без тебя я бы аспидом, запертым в тёмного своего дурного сердца, остался. Не моя то заслуга, а твоя. Это ты изменила наш уклад привычный. — Догода покачал головой, и Лёля заправила ему за ухо прядь волос, чтобы до конца, до последнего мига любоваться его лицом. — Не думай, что зря путь ко мне прошла. Ты скольким помогла, стольких изменила. Ты истинная Берегиня, хранительница Родова света. Я чувствую, что Род меня зовёт, — Догода посмотрел на небо, а затем снова на Лёлю. — Помни же, мы всегда найдём друг друга.

— А ты помни, что ты моя единственная любовь…

Рука Догоды в руке Лёли стала мягкой, а затем она и вовсе ощутила пустоту. Тело того, кого она любила, распалось сотнями серебряных искр. Они покружили вокруг неё, будто заключая в последнее объятие, взвились в небо прекрасным хороводом и растворились в его черноте. Но Лёля знала, куда они ушли. Она вернётся в Правь, вернётся в свою девичью комнату в доме родителей, чтобы ожидание не тянулось так больно. Там, в Прави, она всегда будет видеть душу Догоды, растворенную среди мириад других звёзд. Она будет смотреть на них до тех пор, пока срок его перерождения к концу не подойдёт. Всего лишь тысяча лет осталась…

— Лёлюшка, иди к нам, — тихо позвала её Ульяна.

И только там, среди тех, чьё сердце было пробито так же, как и её, Лёля расплакалась в голос. Она обнимала Похвиста и Ульяну, чувствовала губы бога теперь уже двух ветров на своём лбу, но не могла утихомирить льющуюся наружу тоску. Догоды не было с ней всего какие-то минуты, а она же скучала.

Оторвавшись от отца, маленькая Гана тоже присоединилась к их плачущей компании. Ульяна усадила девочку на колени, а Лёля и Похвист склонились к ним с разных сторон. И хотя вокруг сотни богов и духов стояли, мир сжался будто бы до точки, вмещающей лишь четверых. Четверо их в путь отправилось, четверо и вернутся. И всё же, слёзы принесли лёгкость, утолили печаль. Как когда-то флейта брата, что помог ей из дома бежать, плакала Лёля, да несчастной не была.

— Смотрите же, боги, — торжественно воззвала Мокошь. — Вот на кого равняться вам нужно. Навье дитя, дух водный, явьский бог и Берегиня из Прави. Подлинное единство, Роду угодное. И жаль мне, — её прекрасные глаза поддёрнула мрачная поволока, — что Догода жизнью своей заплатил за то, чтобы увидели вы их сейчас — три мира, в один обращённый…