Глава 10

С того злополучного дня минуло немало времени. Чуть боле седмицы Лёля со спутниками в пути была. Она знала, что Похвист в облике птицы мог бы до сада загадочного в мгновение ока добраться даже с ней на спине. Да только разве можно друзей оставить, которых в дороге они обрели?

Похвист и Ульяна общались, и общались хорошо. Переругивались иногда, ворчали друг на друга, улыбались и шутили. Да ощущала Лёля, как леской невидимой напряжение между ними натягивается. И, к несчастью своему, знала тому причину.

«Отчего ты жесток с ней так?» — спросила она как-то раз напрямик.

Не могла Лёля сдерживаться, особенно после того, как двух друзей своих едва не потеряла. Да разве друзьями назвать их можно? Теперь появился у неё старший брат, сестра старшая и маленький баловник, который волновался за них троих, как за самое дорогое, что было в его короткой жизни.

Больше не ходила Ульяна вместе с Похвистом в лес, компанию Ауки предпочитала, ухмылялась, мол, с нечистью ей водиться привычнее, чем с богами. Но чувствовала Лёля, что руки русалки, взявшей в привычку волосы ей каждое утро причёсывать, все так же ласковы. Видела она, как глаза зелёные с той же любовью на Похвиста смотрят. А когда не смотрели, так Лёля замечала, что и серые глаза бога ветра тем же чувством подёрнуты.

«Не могу я с ней, сестрёнка. Она точно грудь мне исполосовала, сердце напоказ выставила». — Похвист вздохнул, с тоской провожая взглядом Ульяну, с плетёной корзиной на сгибе локтя входящую в ворота рынка.

В корзине, под белым полотенцем, прятался Аука. За время странствований по лесам и трактам выяснилась одна удачная особенность: коли Ульяна за покупками ходила, так на треть дешевле умудрялась провизию достать. С Лёлей волшебство это не работало — узнавал люд простой в ней особу знатную и цену только набавлял. А Ульяна обаянием своим и мужчин, и женщин очаровывала. Похвисту тоже иной раз юные девушки-торговки улыбки посылали, но всё веселье их о его ледяной взгляд разбивалось.

«Когда её тварь та на дно потянула, я разум потерял. Ни о чём думать не мог, как о том, что пропадёт, сгинет она. Не станет на свете тела её белокожего, не станет пальцев тонких, глаз задорных, волос, что свежестью речной пахнут. Её не будет, а я останусь. — Похвист обернулся к Лёле. Он снова не сдерживал слёз. — Понимаешь меня?»

«Я о тебе то же подумала, — созналась Лёля, уступая дорогу ослику, груженному товарами. Купец со своим добром проследовал на рынок, а Лёля продолжила: — Страшно стало, что умрёшь ты. А что мне Догоде тогда сказать? Да и разве справилась бы я дальше без тебя?»

«За меня переживала, значит? — горько усмехнулся Похвист. — Не за неё?»

«Так чего за неё переживать? Ульяна сильная. Она водой управляет, не боится ничего. Она и тогда, в лесу, где мы Сарму, Встока и Варьяла встретили, ушла бы, не испугалась. Одна бы училась среди людей жить и, знаешь, справилась бы».

«Вот сама ты всё и сказала. Она сильнее меня, гораздо сильнее. Где это видано, чтобы девушка парня спасала? А она меня из ловушки вытащила».

«Из-за того ты и осерчал на Ульяну? Гордость мужскую она твою уязвила? Так ведь то не со зла, Похвист, любит она тебя», — Лёля прикусила язык, не зная — раскрыла ли она Ульянину тайну, или Похвисту давно то ведомо было.

Но Похвист даже в лице не изменился. Может быть, только усмешка его стала ещё более горестной.

«Ты молода ещё, да и в Прави всю жизнь прожила, явьских богов тебе не понять, — ответил он, запахиваясь в кафтан, будто прячась от холода. Лёля с изумлением отметила жест друга: на небе не было ни облачка, солнце припекало, даже ветры холодные стихли, прислушиваясь к словам их хозяина. — Мы, те, кто к людям ближе, не так уж от них и отличаемся. Знакомы нам страсти людские, людские желания. Ты… не знаю, уразумеешь ли, что я сказать хочу… У Варьяла, наверное, в каждой деревне по отпрыску от девушек человечьих…»

Похвист замолчал. Лёля тоже молчала. Она чувствовала, как тяжело даётся Похвисту каждое слово. Но чувствовала также, он хочет высказать, что у него на душе. Внезапно и Лёле холодно стало. Холодно и одиноко. Она обняла Похвиста за руку и прижалась к нему, а он погладил её ладонь своей тёплой ладонью.

«Мне было легко соблазнам противиться. Такая у меня натура, так проще северными ветрами строптивыми, мощными управлять. Когда тоски нет, нет жалости к людям, нет любви. Но когда я её увидел, когда услышал, как она, тонкая, маленькая, о свободе рассуждает, как рассказывает, что муж ей не люб… Я представил, как бьётся она под телом чужим, к постели нелюбимого прижатая… Не стерпел я тогда, вмешался в судьбу её. Вот боги высшие мне за это и отомстили…»

«Как?» — едва слышно прошептала Лёля, припав щекой к плечу Похвиста.

«Наказали любовью к той, кто умирает с каждым днём. Лёля, — Похвист утёр слёзы в уголках глаз, но они набежали снова. — Я могу спасать её тысячи раз, могу тысячи раз дарить ей свою ласку, могу сбежать из дома Стрибога и построить для нас с ней собственный, но я не могу сделать ничего, чтобы однажды она меня не покинула. Как жить потом бессмертному богу? Как не умирать от боли с каждым восходом солнца? Может, и прав отец твой — лучше не помнить ничего, чем помнить всю жизнь бесконечную. Всего пару седмиц, как стала она той, кому я впервые сердце своё хладное отдал, а я уже думаю, сколько дней вместе Род нам подарит. Мне страшно, боюсь я чувств своих… Боюсь той боли, что за ними прячется. Пусть лучше так, пусть думает, что высокомерному богу любовь неведома, чем знает, что испугался я любви своей…»

«Похвист… Не ведаю я, как горю твоему помочь…» — но Похвист её будто бы не слушал, когда продолжил рассказ.

«Я ведь такой трус, что даже за тобой с Догодой в Навь не пошёл. Остался. Смерти испугался, чудищ, что встретиться мне там могут, ран, которые мне причинят. С дедом остался, прикрылся запретом Сварогу помогать. Не мне с ней быть, другого она заслуживает. Пусть так и будет. Сколько смогу, столько рядом с ней пройду. А когда пути наши разойдутся, знать буду, что счастлива она с кем-то, её достойным. Может, приглядывать за ней украдкой стану, чтобы обидеть никто её не посмел, вспоминать ночи, когда только моей она была. Ты поклянись, сестрица, что ничего ей не скажешь».

И Лёля поклялась.

С тех пор она часто смотрела на Ульяну и Похвиста и думала о том, как любящие друг друга люди могут быть близко и так далеко одновременно. Не к такому в Прави спокойной и размеренной она привыкла. Но не могла она не думать и о том, отчего всё-таки Догода готов был жизнью ради неё рискнуть. И отчего она из дома родного бежала. Раньше всё ей простым и ясным казалось — найти бога ветра южного, сказать, как сожалеет она о том, что Сварог в гневе своём сотворил. А теперь, когда узнала она, что Догода после изгнания помнить о ней не переставал, в Навь бросился… Жарко отчего-то становилось, кровь к щекам приливала. А сердце билось так, что ещё чуть-чуть — и за трепет лани его стук принять можно будет.

***

— Нашёл!

Ещё в воздухе Похвист через голову обернулся и на траву приземлился в человеческом обличье. Он возбуждённо дышал и довольно улыбался. Лёля с Ульяной кинулись ему навстречу.

— Долго ли ещё? В ту ли сторону идём? Птицу Сирин видел? — наперебой засыпали они его вопросами.

Похвист провёл рукой по волосам, откидывая их со лба. Счастливый, он посмотрел на них, потянулся, как если бы хотел обнять стоящую рядом Ульянку за талию, но в последний момент отдёрнул руку. Вместо этого в его объятиях оказалась одна только Лёля.

— К завтрашнему полудню доберёмся, — радостно ответил он. — Не соврал Маряна, пострел! Белый яблоневый сад. Конец лета, а сад в цветах! Вот диво!

— А Сирин? Что с ней? — Ульяна от нетерпения сжимала кулачки. Аука на её плече потерял равновесие, полетел вниз, но успел расправить крылья у самой земли.

— Потише ты, мавка! — прокаркал грач, возвращаясь на место. Он потёрся головкой об ухо Ульяны и уставился на Похвиста. — Ну так чё, Божедурье, была там птица-то?