Среди тех, кто соглашался с Максом Вебером или по крайней мере отваживался не противоречить ему, были в том числе авторы, чье научное прошлое целиком и полностью противоречило принципу объективности и чьи литературные достижения были не чем иным, как парафразом определенных экономико-политических программ, хотя их понимание «свободы от ценностных суждений» носило особый характер. Людвиг Поле и Адольф Вебер рассмотрели основную проблему интервенционизма, изучая эффективность рабочих объединений в вопросах политики заработной платы. Приверженцы господствующей профсоюзной доктрины, разработанной Л. Брентано и супругами Веббами, были не в состоянии противопоставить их высказываниям сколько-нибудь весомые аргументы. Выход из создавшегося неприятного положения они, как им казалось, сумели найти в новом постулате о «науке, свободной от ценностных суждений». Опираясь на него, они могли уходить от обсуждения любых неудобных вопросов, высокомерно замечая, что вмешательство в межпартийные дрязги несовместимо с высоким статусом науки. Так принцип свободы от ценностных суждений, который Макс Вебер решительно отстаивал в твердом убеждении, что этим он способствует возобновлению научного обсуждения проблем общественной жизни, был использован для того, чтобы защитить доктрины исторической, реалистической школ и школы социальной политики от критики со стороны экономической теории.

Постоянно приходится иметь дело с непониманием, возможно напускным, различий между исследованием научных экономических проблем и провозглашением экономико-политических постулатов. Если, например, в ходе изучения воздействия твердых государственных цен выявляется тот факт, что декретирование цены более низкой, чем та максимально возможная, которая установилась бы на нерегулируемом рынке, при прочих равных приводит к сокращению предложения, и что, следовательно, твердые цены не ведут к изначально заявленной властями цели, и, более того, их введение как фактор политики удорожания противоречит этой цели, то это не является ценностным суждением. Точно так же не является ценностным суждением констатация физиолога, что употребление в пищу синильной кислоты разрушает человеческую жизнь и что «система питания», которая использует синильную кислоту, противоречит здравому смыслу. На вопрос о том, имеет ли в данном случае место желание накормить или убить, физиология не дает ответа; она лишь констатирует, что создает, а что разрушает, что должен сделать кормилец или убийца, чтобы поступить согласно своему замыслу. Если я утверждаю, что фиксированные цены противоречат здравому смыслу, то это означает: они не достигнут той цели, которую, как правило, желают с помощью этой меры достичь. Если, например, большевик захочет заявить: «Именно потому, что эффект фиксированных цен заключается в том, чтобы прекратить функционирование рыночных механизмов, поскольку они превращают человеческое общество в „бессмысленный^ хаос, я желаю их введения, чтобы как можно скорее достигнуть моего идеала – коммунизма», то с точки зрения теории фиксированных цен ему так же трудно будет возразить, как с точки зрения физиологии трудно будет возразить человеку, вознамерившемуся убить с помощью синильной кислоты. Если аналогичным путем будет показана бессмысленность синдикализма и неосуществимость социализма, то это совершенно не будет иметь ни малейшего отношения к ценностным суждениям.

Объявить все подобного рода исследования недопустимыми означало бы лишить экономическую науку почвы для существования. Мы видим сегодня, как много молодых людей, которые при других условиях посвятили бы себя проблемам экономической науки, бесцельно тратят свои силы, занимаясь работой, не отвечающей их наклонностям и по этой причине почти не приносящей никакой пользы науке. И это потому, что, оказавшись в плену у описанных выше заблуждений, они не решаются посвятить себя более важным в научном отношении задачам.

Представители историко-реалистической школы, загнанные в угол критикой со стороны экономической науки, апеллируют теперь к «фактам»: невозможно оспорить, заявляют они, что все меры политического вмешательства, которые экономическая теория характеризует как противоречащие здравому смыслу, не только имели место в прошлом, но и будут предприниматься в будущем. Нельзя также отрицать, что их якобы несоответствие поставленным целям не отмечалось на практике. То, что интервенционистские нормы пережили столетия, что после исчезновения либерализма мир вновь управляется с помощью интервенционистской политики, является, по их мнению, доказательством того, что эта система успешно реализуема и что она отнюдь не бессмысленна; богатая литература, в которой историко-реалистическая школа отобразила историю экономической политики, полностью подтверждает правоту доктрин интервенционизма[17].

Тот факт, что определенные меры Государственного вмешательства> предпринимались и продолжают предприниматься, никоим образом не доказывает, что они не противоречат здравому смыслу. Он лишь доказывает, что инициаторы этих мер не понимали и не понимают их бессмысленности. И это не может быть оспорено. На самом деле значение политического распоряжения в сфере экономики понять не так-то просто, как это полагают «эмпирики». Без уяснения взаимосвязей процессов, протекающих в экономике в целом, т. е. без всеобъемлющей теории, такое понимание не представляется возможным в принципе. Авторы работ, посвященных экономической истории, описанию экономики, вопросам экономической политики и экономической статистики, обычно недостаточно серьезно относятся к этой проблеме. Не обладая необходимыми знаниями в области теории, они берутся за задачи, для решения которых у них просто-напросто отсутствует необходимая подготовка. То, на что не обратили внимание авторы исторических источников, на которые опираются наши авторы, как правило, также остается вне их поля зрения. При рассмотрении политического распоряжения, относящегося к хозяйственной сфере, они лишь в редких случаях склонны с подобающей тщательностью изучить вопрос о том, было ли это распоряжение выполнено и если да, то каким образом, удалось ли достичь поставленную при этом цель и если да, то была ли эта цель достигнута благодаря именно принятому распоряжению или ее достижение следует отнести за счет каких-либо иных причин. При этом они полностью лишены способности оценить более отдаленные – желательные или нежелательные, с точки зрения их авторов, – последствия предпринятых мер. Тот факт, что среди большого числа этих работ некоторые, посвященные истории денег, отличает более высокое качество, имеет свое объяснение в том, что их авторы обладают определенной суммой знаний в сфере теории денег (закон Грэшема, количественная теория денег), благодаря чему они лучше подготовлены для решения стоящих перед ними задач, чем большинство их коллег.

Наиболее важной квалификацией исследователя экономических «фактов» является совершенное владение экономической теорией. Его задача заключается в том, чтобы истолковать имеющийся материал, руководствуясь ее положениями. Если ему не удается решить поставленную задачу или ее решение не может удовлетворить его полностью, он должен точно указать на критическую точку и сформулировать проблему, которая требует теоретического решения. Тогда другие могут попробовать решить задачу, которая оказалась для него не по силам, поскольку то, о чем здесь идет речь, является выражением теоретической слабости исследователя, а не самой теории. Нет ничего, что нельзя было бы объяснить с помощью теории. То, что теории не могут решить отдельных проблем, не является доказательством их несостоятельности. Несостоятельность теорий проявляется в их несовершенстве как целостной системы. Тот, кто хочет заменить одну теорию другой, должен или встроить ее в уже существующую систему или создать новую систему, в рамках которой эта новая теория сможет найти для себя место. Совершенно антинаучно заявлять о несостоятельности «теории» или системы, отталкиваясь от какого-либо «факта». Гений, которому даровано продвинуть вперед науку на основе новых знаний, может сделать выдающиеся открытия, наблюдая за мельчайшими процессами, не замечаемыми или игнорируемыми другими. Его мысль начинает усиленно работать, как только он приступает к изучению любого предмета. Но первооткрыватель преодолевает старое знание не путем его простого отрицания, а с помощью нового знания. Он всегда остается теоретиком, стремящимся понять общее, всю систему в целом.