Это предложение было приемлемо для всех, поскольку компетентность и научная беспристрастность хладнокровного, серьёзного доктора Мансона не вызывали сомнений. Однако, к своему разочарованию, Всемирная Научная Ассоциация обнаружила, что блестящий биолог отсутствовал в Фонде Старфорда в течение нескольких месяцев. Сообщалось, что он основал лабораторию на острове Конуса, маленьком островке из камня и песка у северного побережья штата Мэн, и занимался там исследованиями с небольшой группой учёных, в которую входил доктор Альберт Лабро, известный биохимик; Харлан Кингсфорд, эксперт по электродинамике Американской Электрической Компании; доктор Герман Краунер, известный немецкий биофизик, чьи исследования биологических эффектов радиоактивных колебаний были предметом многочисленных дискуссий; и доктор Ричард Маллет, подающий надежды молодой цитолог, который также работал в Фонде Старфорда.

Именно от ещё одного молодого учёного Фонда, доктора Эрнеста Ралтона, Ассоциация получила информацию о местонахождении доктора Мансона, и более того, Ралтон предложил слетать на своём самолёте на север к острову и изложить просьбу Ассоциации знаменитому биологу. Это предложение было немедленно принято, поскольку никто не сомневался, что страсть доктора Мансона к экспериментам заставит его занять руководящее место в новом исследовательском комитете. Поэтому ближе к вечеру 27-го офис Всемирной Научной Ассоциации объявил, что Ралтон улетел на своём самолёте на остров и что, после того, как он вернётся с доктором Мансоном, будет окончательно сформирован исследовательский комитет Ассоциации, который приступит к научным изысканиям.

Это заявление, хотя и заставило вступивших в полемику биологов с нетерпением ждать возвращения доктора Мансона, оказалось неинтересным для газет и публики, чьё первое любопытство к этому феномену начало ослабевать. Газеты, публикуя сообщение Ассоциации, в шутку предположили, что весь спор о происхождении слизи на пляжах мира не стоил и выеденного яйца. И публика, хохоча и улыбаясь, соглашалась с этим. Всё это лишь демонстрировало безумие учёных — так проявил себя здравый смысл в тот вечер. Здравый смысл, конечно же, не должен был подозревать, что за странное безумие скрывается за появлением этой блестящей слизи. Здравому смыслу и не снилось, пока он не проснулся под грохот рушащегося мира, какое ужасное безумие постигло человечество вместе с этой сверкающей слизью, здравый смысл и не подозревал о титанической волне ужасной смерти, которая в этот самый момент медленно поднималась, чтобы захлестнуть весь мир.

В ту же ночь незадолго до полуночи, менее чем через двенадцать часов после сообщения Ассоциации, мир охватил ужас. Если бы это происходило постепенно, место за местом и событие за событием, то сейчас можно было бы дать какой-то упорядоченный отчёт об этом. Но, обрушившись почти на весь ошеломлённый мир в один и тот же момент, сам масштаб катастрофы делает тщетными любые попытки полностью описать ужас, охвативший мир, проснувшийся на пороге гибели. Достаточно, правда, дать некоторое представление о произошедшем хотя бы в таком городе, как Нью-Йорк, ибо там, из всех мест на Земле, ужас был наиболее сильным.

Рассказов о том, как эта штука попала в Нью-Йорк, неисчислимое множество, и именно из одного из них, рассказа Эдварда Уорли, мы смогли подчерпнуть, пожалуй, самое яркое представление об этой штуке. Рассказ Уорли, которому он дал несколько банальное название «Мои впечатления от живого ужаса», не только даёт нам описание первого пришествия ужаса в Нью-Йорк, но и фактически обобщает действие этого явления по всему миру. Ибо так же, как в ту ночь было в Нью-Йорке, так же было в тысячах приморских городов в один и тот же час, и то, что Уорли увидел на улицах своего города, в ту же ночь увидели миллионы охваченных ужасом людей. В Нью-Йорке масштабы произошедшего были больше, но ужас был тот же, на что и указывает Уорли.

Эдвард Уорли предстаёт в своём собственном повествовании как довольно заурядный человек средних лет, большую часть своих дней проводящий за сложением и вычитанием цифр в брокерской конторе на Брод-стрит. По его словам, чтобы избежать поездок в переполненном метро, Уорли снял мебелированную комнату в одном из тесных жилых домов, разбросанных тут и там к востоку от финансового района, на нижней оконечности Манхэттена. Именно этот факт в сочетании с другими обстоятельствами привёл к тому, что Уорли оказался в самом центре первого пришествия ужаса. Ибо за полчаса до полуночи в ту роковую ночь 27-го он решил, что короткая прогулка по тёплому весеннему воздуху была бы весьма кстати, и направился на юг, к маленькому общественному парку Бэттери.

Это было за час до полуночи, когда южная оконечность великого островного нагромождения строений, которым является Нью-Йорк, дарит вам сверхъестественную тишину и уединение. Так, по крайней мере, казалось Уорли, когда он тёплой весенней ночью шёл на юг по тихим улицам, от одного освещённого фонарями угла к другому, между высокими зданиями, которые вырисовывались в темноте по обе стороны от него. Эти здания, являвшиеся центром небывалой активности в дневные часы, были так безмолвны под белыми весенними звёздами, словно это были ещё не успевшие разрушиться руины какого-то могучего, заброшенного города. На севере, в районе Мидтаун, отблески света на фоне неба говорили о том, что на тамошних многолюдных улицах всё ещё кипит жизнь, но Уорли, шагая дальше, не встретил никого, кроме случайного полицейского, который пристально разглядывал его, стоя под фонарями на углу. Затем, через несколько мгновений, до его ноздрей донеслись дуновения свежего солёного воздуха, и он, проходя между последними огромными зданиями, миновал нависающие над улицей рельсы надземки и оказался в тихом маленьком парке.

Как рассказывает Уорли, он прошёл половину пути по тёмному парку, направляясь к южной ограде набережной, прежде чем почувствовал, что перед ним находится что-то необычное. Сверкающие воды, уходящие в темноту, скользящие по ним тут и там огоньки небольших судов, другие далёкие мигающие огни Бруклина и городов Джерси, разбросанные слева и справа — вот и всё, что привлекло его внимание в те первые мгновения. Затем, приблизившись на несколько ярдов к южному ограждению, он резко остановился. Внезапно он увидел перед собой огромную блестящую мокрую массу, которая лежала на краю волнолома и, казалось, медленно двигалась.

— Это было так, — говорит он, — словно кто-то высыпал на край парка огромную массу блестящего желатина, мокрого и поблёскивающего в свете нескольких фонарей, разбросанных по окрестностям. По всему краю парка, вдоль его набережной, простиралась некая блестящая масса, свисая со стены в плещущиеся морские воды, и, поскольку казалось, что она медленно движется, я подумал, что в этот момент она стекает в море. Затем, стоя там и глядя на это плавное движение блестящей массы, я увидел нечто, заставившее меня в изумлении протереть глаза. Я увидел, что блестящие массы вовсе не стекали в море, а поднимались из него!

На мгновение Уорли застыл в полном изумлении, глядя на это вещество. Серая, блестящая масса медленно и плавно перетекала через край стены из плещущегося внизу моря, неуклонно растекаясь по территории парка и соединяясь с огромной, блестящей массой вещества, уже лежавшего по всей набережной парка! Это было беспрецедентно, это было невероятно, и мгновение, показавшееся Уорли бесконечным, он разглядывал блестящие, слипающиеся желеобразные массы, которые текли, изгибались и колыхались в нескольких футах перед ним. И вдруг из скользящей массы выдвинулся огромный, толстый отросток блестящего желе — огромная рука — и устремился прямо к нему!

Именно это окончательно разрушило оцепенение, охватившее Уорли, и, когда огромная рука потянулась к нему, он отшатнулся от неё, издав бессознательный пронзительный крик. По его словам, в этот момент крайнего ужаса, по какой-то странной прихоти разума, в его мозгу промелькнуло воспоминание о слабо шевелящейся прозрачной слизи, которую в последние дни находили на пляже и волнорезах, но эта мимолётная мысль мгновенно растворилась в абсолютном ужасе, охватившем его в тот момент. Ещё одна огромная изогнутая рука протянулась рядом с первой, плавно и быстро удлиняясь по направлению к нему, в то время как скользящие, желеобразные массы, из которых они исходили, текли к нему по траве и тротуару — огромные блестящие, аморфные громады высотой в целый ярд, которые с каждым мгновением становились всё больше и больше, массы, которые поднимались из воды над оградой парка, добавляясь к уже находящимся на суше. Уорли, однако, успел окинуть всё это всего лишь одним ошеломлённым взглядом, потому что, когда вторая рука метнулась к нему, он снова, вскрикнув, отшатнулся назад, а затем побежал к северному концу парка.