Наконец один коготь подцепляет запыхавшегося футболиста и вытаскивает из клетки. Узники в соседних клетках кричат, отодвигаются как можно дальше; каждый забился в самый дальний угол, где сидит, съежившись, смотрит со страхом и тяжело дышит. Их вопли, слившиеся в общий хор, звучат надрывно и хрипло. Словно отламывая клешню у вареного краба, рогатый демон хватает футболиста за ногу и резко выкручивает ее вбок. Хрустит тазобедренный сустав, сухожилия трещат и рвутся, и нога отделяется от туловища. Отрывая одну за другой все конечности у футболиста, демон подносит их к пасти с рядами острых акульих зубов и вгрызается в сочную, мясистую плоть на костях.

Все это время я продолжаю кричать:

– Эй, привет! Мистер Сатана, когда у вас будет свободная минутка…

Я не знаю, какие тут правила «застольного» этикета.

Обглодав все конечности футболиста, рогатый демон бросает кости обратно в клетку. Даже истошные вопли смертных не заглушают влажного чавканья и скрежета жующих челюстей. Демоническая отрыжка грохочет, как гром. Когда от бывшего футболиста остаются только костлявые ребра, как от индейки на День благодарения – белые косточки и свисающие клочья кожи, – рогатый демон швыряет последние останки в открытую клетку и запирает замок на решетке.

Наступает временное затишье, и только я продолжаю скакать на месте, как заведенная, орать и размахивать руками. Стараясь все-таки не прикасаться к своим грязным прутьям, я кричу:

– Это я, Мэдисон! Я здесь! – Я поднимаю замызганный «снежок» из попкорна и бросаю наружу. – Я прям до смерти хочу познакомиться с вами!

Разбросанные по клетке окровавленные кости съеденного футболиста уже собираются вместе, соединяются в человеческую фигуру, вновь обрастают мышцами и кожей, воссоздают самого человека, чтобы его можно было пытать бесконечно, раз за разом, всегда.

Видимо, утолив голод, рогатый демон неспешно шагает прочь.

Я кричу в полном отчаянии. Да, это несправедливо; я уже говорила, что кричать в аду – дурной тон. Непростительное, неуместное поведение. Но все равно я кричу ему вслед:

– Мистер Сатана!

Гигантская хвостатая фигура уже скрылась вдали.

Бабетта в соседней клетке спрашивает как ни в чем не бывало:

– А теперь какой день?

Если уж на то пошло, жизнь в аду чем-то напоминает старые мультики «Уорнер бразерс», где героям вечно отрубают головы на гильотинах или разносят их в клочья взрывами динамита, а уже в следующем кадре они снова целые и невредимые. Система удобная, хотя и весьма однообразная.

Чей-то голос подсказывает:

– Это не Сатана.

В соседней клетке с другой стороны стоит мальчик-подросток.

Он говорит:

– Это был Ариман, просто демон из иранской пустыни.

На нем рубашка с короткими рукавами, заправленная в хлопчатобумажные летние брюки. На руке – большие водолазные часы с глубоководным хронографом и встроенным калькулятором. На ногах – легкие туфли «Хаш Папис» на каучуковой подошве. Брюки подшиты так коротко, что видны белые спортивные носки. Закатив глаза и покачав головой, он усмехается:

– Вот как можно настолько не шарить в элементарных основах межкультурной теологической этнографии?

Бабетта садится на корточки и, поплевав на салфетку, вытирает свои унылые дешевые туфли.

– Заткнись, нудила, – бормочет она.

– Ну да, я ошиблась, – говорю я ему и тычу себя пальцем в грудь. Получается глупо, сама понимаю. Даже в знойном аду у меня горят щеки. – Меня зовут Мэдисон.

– Я уже в курсе, – отвечает мальчик. – Не глухой.

Я смотрю в его карие глаза… и в моем жирном теле распухает кошмарная, опасная надежда.

Ариман, объясняет мне мальчик, всего лишь низвергнутое божество из древнеперсидской культуры. У него был брат-близнец Ормузд, а их отцом был бог Зерван, творец миров. Ариман отвечает за яды, голод, засуху, скорпионов и прочие страсти и ужасти из пустыни. Его собственный сын носит имя Заххак, и на плечах этого сына растут ядовитые змеи. По словам мальчика в соседней клетке, они питаются исключительно человеческими мозгами. Все это напоминает… я даже не знаю… банальную жесть для мальчишек. Сплошные «Драконы и подземелья».

Бабетта полирует ногти о ремень сумки, игнорируя нас обоих.

Мальчик кивает в ту сторону, куда удалился рогатый демон:

– Обычно он обретается на другом берегу пруда Рвоты, к западу от реки Раскаленной Слюны, неподалеку от озера Дерьма. – Он пожимает плечами и добавляет: – Для гуля он даже крутой.

– Ариман и меня тоже однажды того… – заявляет Бабетта и объясняет, заметив, как загорелись глаза у мальчишки и как встопорщились его брюки в паху: – СЪЕЛ, а не то что ты думаешь, мелкий маньяк.

Да, пусть я мертвая и страдаю от комплекса неполноценности запредельной величины, но я сумею распознать эрекцию, если увижу. Даже в вонючем, пропахшем дерьмом адском воздухе, черном от жирных жужжащих мух, я все равно спрашиваю у мальчика:

– Как тебя зовут?

– Леонард.

– За что тебя осудили на адские муки?

– За онанизм, – отвечает за него Бабетта.

– Переходил улицу в неположенном месте, – говорит Леонард.

Я спрашиваю:

– Тебе нравится «Клуб “Завтрак”»?

– А это что?

Я спрашиваю:

– Как ты думаешь, я симпатичная?

Мальчик Леонард смотрит на меня. Взгляд его восхитительных карих глаз скользит по моей жирной тушке, жалит осой мои полные короткие ноги, очки с толстыми стеклами, нос с горбинкой и плоскую грудь. Покосившись на Бабетту, он опять смотрит на меня. Его брови ползут на лоб, кожа на нем собирается в складки. Он улыбается и качает головой. Нет.

– Просто хотела проверить, – говорю я и прячу улыбку, делая вид, будто расчесываю на щеке несуществующую экзему.

Ты здесь, Сатана? Это я, Мэдисон. После не самого удачного старта я замечательно провожу время и завожу новых друзей. Ты уж прости, что я так затупила… подумать только: перепутать тебя с каким-то обычным, непримечательным демоном! Я постоянно узнаю что-то новое и интересное от Леонарда. И еще у меня появилась одна гениальная идея, как избавиться от пристрастия к надежде.

Кто бы мог подумать, что межкультурная этнографическая теология будет такой интересной! По словам Леонарда, у которого и вправду прекрасные карие глаза, все демоны ада выступали в роли богов в более древних культурах.

Да, это несправедливо, но что одному человеку бог, другому дьявол. Как только одна цивилизация приходила на смену другой, она сразу ниспровергала и демонизировала богов, которым поклонялись ее предшественники. Иудеи отменили Белиала – бога вавилонян. Христиане изгнали Пана, Локи и Марса – богов древних греков, скандинавов и римлян соответственно. Англиканские британцы запретили австралийским аборигенам верить в духов мими. Сатану изображают с раздвоенными копытами, потому что такие копыта были у Пана, а его вилы с тремя зубцами – это переосмысленный трезубец Нептуна. Каждое низвергнутое божество отправляли прямиком в ад. У богов, привыкших, что их почитают и славят, разумеется, портилось настроение при таком изменении статуса.

О, боги, я знала слово «низвергнутый» еще до того, как его произнес Леонард. Может быть, мне тринадцать, и я новичок в загробном мире, но не надо считать меня идиоткой.

– Нашего друга Аримана изгнали из пантеона богов еще дозороастрийские иранцы, – говорит Леонард, подняв вверх указательный палец. – Только не поддавайся соблазну объявить ессейство иудейским заимствованием маздеизма.

Качая головой, Леонард продолжает:

– Все, что связано с Навуходоносором Вторым и Киаксаром, очень непросто.

Бабетта смотрится в зеркальце на крышке коробочки с компактными тенями и подправляет себе макияж крошечной кисточкой. Оторвавшись от своего отражения, она говорит Леонарду:

– Какой ты НУДНЫЙ!

Во времена раннего католицизма, объясняет Леонард, церковь поняла, что монотеизм не может служить адекватной заменой давно укоренившегося многобожия, пусть даже оно устарело и считается поганым язычеством. Жрецы, проводившие богослужения, привыкли обращаться к отдельным богам, поэтому церковь учредила святых, каждый из которых был как бы аналогом более раннего божества, олицетворявшего любовь, успех, исцеление от болезней и далее по списку. Гремели битвы, возникали и рушились царства. Сраоша вытеснил Аримана. Митра занял место Вишну. Зороастр сбросил Митру, и каждый следующий бог отправлял предыдущего в небытие и забвение.