Я прошёлся по комнате, словно раздумывая над тем, что желаю сказать, а на самом деле выдерживая паузу для пущей важности и драматизма.
- Работаем дружно, в позитиве и с удовольствием. Прёмся от самих себя и получаем кайф. Мы не только несём этим людям радость и помогаем этим бедолагам вырабатывать серотонин, но и сами веселимся от души. Если кому-то в тягость его сегодняшняя роль, пусть лучше сразу спустится вниз и посидит в машине… Нет? Все бодры и веселы? Превосходно! Я знал, что не ошибся в вас, друзья мои по несчастью с названием жизнь. Спасибо.
Почувствовав, что мой внутренний пафосометр начал слегка зашкаливать, я прекратил подачу искренности и весь переключился на образ:
- Признаюсь, голуби мои, риск, конечно, есть. Могут нам чуток и размять мышцы лица, но, как говорил в аналогичных случаях Виталий Кличко: «Я все расскажу брату!», то есть за нас отомстят… А за меня не беспокойтесь, я сегодня в форме!
Слава Богу, постные лица партнёров чуточку размешались неуверенными улыбками.
Но на душе всё равно почему-то было неспокойно.
Глава 12
В шесть часов я попросил Владимира Владимировича принести Седому пятьдесят капель коньяку с долькой лимона. Тот сделал без лишних вопросов, и я был молчаливо благодарен ему за это.
Первой приехала хозяйка дома с младшим сыном Андреем. Двадцатилетний оболтус Андрей был худым и долговязым. Как я понял со слов Владимира Владимировича, Андрюша являлся типичным сыном богатых родителей: нигде не учился, не работал, да собственно и не хотел. Тянул из предков финансы и растрачивал их в ночных клубах на шлюх и наркотики. Его не один раз задерживали с героином на кармане и в крови, но папин адвокат легко и просто разруливал подобные недоразумения.
Его мама, Антонина Андреевна, выглядела уставшей и больной. Макияж плохо скрывал нездоровую бледность лица и тёмные круги под глазами. Увидев Балаганова и Паниковского, они на минуту остановились на верхних ступеньках.
- Ты кто такой? – с презрением вопрошал Шуру Танелюк. – Нет, кто ты такой?
- А ты кто такой? – возмущался Балаганов.
- Кем ты был вчера и где ты будешь завтра? Нет, я тебя спрашиваю, кто ты такой?
- А ты кто такой? – повторял свой вопрос Балаганов и толкал Паниковского в грудь.
Паниковский зверел:
- Вы видели? – обращался он к матери и сыну. – Вы все видели! Что сейчас будет! Что я с ним сделаю! Это будет море крови! Уведите женщин и детей, я не хочу травмировать их психику…
Сняв свой задрипанный пиджак, Паниковский вдруг успокаивался и резко менял манеру поведения:
- Шура, я же люблю вас как родного. Хорошо. Поезжайте в Киев.
- Чего? – Шура великолепно разыгрывал недоумение.
- Поезжайте в Киев и всё.
Антонина Андреевна, наблюдая за диалогом молочных братьев, слабо улыбалась, а вот Андрей откровенно скучал.
- Поезжайте в Киев, - настаивал талантливый старик, – и спросите. Поезжайте и спросите: кем был Паниковский до революции.
- До какой революции? – спросил Крошкин. – До февральской или октябрьской? А может, до оранжевой революции?
Седой не реагировал на импровизацию партнёра, с этого момента он шпарил по тексту, очень близкому к оригиналу:
- Поезжайте и спросите. И вам скажут, что до революции Паниковский был слепым. А что его кормило? Чёрные очки и тросточка.
Мать и сын прошли в дом, но Седой, как мы и договаривались, продолжал играть:
- Я стоял на углу Крещатика и Прорезной, почти там же, где теперь стоит мне памятник, и просил какого-нибудь приличного гражданина помочь перейти на другую сторону. Там обычно дежурил городовой, которому я платил пять рублей в месяц, и следил, чтоб меня никто не обижал. Золотой был человек. Фамилия ему была Небаба. Сейчас он музыкальный критик. Что поделаешь: судьба играет человеком, а человек играет на бирже.
Все отлично, думал я, слушая Танелюка. Текст Ильфа и Петрова, разбавленный современной отсебятиной, звучал прекрасно.
Мы с Володей, как я и обещал, наблюдали за всем происходящим внизу из окна второго этажа.
Владимир Владимирович вскоре покинул меня, чтобы отдать какие-то распоряжения обслуживающему персоналу, а я остался на своём посту.
Следующим прибывшим был, как я догадался, брат Андрея. Я, правда, не знал, какой – Никита или Егор. Этот Никита или Егор был точной копией Андрея, только чуть постарше и в приличном костюме, при галстуке.
Он не обратил на Танелюка и Крошкина ни малейшего внимания, прошёл не останавливаясь в дом.
Затем прибыли Митрофан Алмазов и Эдуард Кантор. Они долго слушали ребят, изредка о чём-то переговариваясь между собой. Мне показалось, что Алмазову действительно интересно, а вот Кантор тщетно скрывал своё презрение и к артистам, и к Алмазову, и вообще ко всем живущим на земле.
Мерзкий все-таки типок. Я бы скорее предпочёл выпить баночку гноя, чем иметь удовольствие общаться с ним.
А вот появившийся через несколько минут полковник не только насладился лицезрением предлагаемого действа, но и с восторгом принял участие в нём. Вернее, он прямо слёту вклинился в диалог и взял инициативу в свои руки.
- Паниковский Михаил Самуэлевич? Великий слепой? Аферист и гусекрад?
Седой не растерялся:
- А вы, стало быть, Виталий Геннадиевич Срайба? Содержатель блошиного цирка?
- Хуже! Я – Иван Фёдорович Крузенштерн! Человек и пароход!
- А-а, - протянул довольный Танелюк, – плавали, знаем.
- Вы почему нарушаете паспортный контроль?
- С чего вы взяли?
- А у вас на могиле было написано «Человек без паспорта»…
- Мало ли что где написано, - весело парировал Седой.
И тут же выдал бородатое:
- Вон на заборе написано «хуй», а за забором – гаражи!
Полковник аж подпрыгнул от удовольствия и радости.
Вернулся Владимир Владимирович, а вместе с ним пришёл Шацкий.
- Ну что, Юрок, маешься?
- Романов что-то опаздывает…- проворчал Шацкий.
- Он будет вовремя, - заверил я, - даже если к утру заявится.
Володя молча кивнул.
Глава 13
О гостях, прибывших в следующие двадцать минут, Владимир Владимирович рассказывал охотно, но сдержанно.
О миловидной девушке лет двадцати пяти он поведал:
- Екатерина Романова, дочь хозяина. В этом году окончила медицинский. Она отоларинголог.
- Кто? – переспросил Юра.
- По-твоему, - говорю, – ушник. Он же горловик и ноздровик.
О двух рыжих дамах в вечерних платьях Володя сказал:
- Любовь Заречная с дочерью. Антонина Андреевна ненавидит их, и думаю, это взаимно, но открытого противостояния вы не увидите. Всё это в далёком прошлом.
На вид я мог дать Заречной-старшей не больше сорока. Крупная, высокая женщина с большой грудью. Она держалась гордо и независимо, словно именно она являлась хозяйкой этого дома.
Дочь была чуть пониже, чуть поуже, но её грудь и бедра не уступали материнским формам.
- Как зовут дочь? – спросил я.
- Анастасия. Она экстрасенс. Работает на телевидении. Дурит людям голову.
- Необыкновенная девушка, - прошептал Шацкий. - В ней чувствуется какая-то тайна.
Я искоса взглянул на Юру. На прыщавом лице горел румянец, глаза светились голодным кошачьим блеском.
- Юрий, - предупредил я, - только не вздумайте разгадывать её тайну сегодня. Мне бы не хотелось непредвиденных эксцессов.
- А это Никита, – сообщил Владимир Владимирович, – старший сын хозяина.
Мы все вернулись к наблюдению.
По лестнице поднимался здоровый тридцатилетний бугай с обезьяньим лицом: лопоухий, с маленькими глазёнками и с маленьким носом; нижняя часть лица была вдвое шире верхней. Я никогда не видел неандертальцев, но думаю, они выглядели как Никита, только без спортивного костюма.
- Интересно он вырядился, - заметил я.
- Он всегда так одевается.
- Спортсмен?
- Никита? Нет, он коллекционер. У него, кстати, самый крупный антикварный магазин на Подоле.
- Надо же, как обманчива внешность. А Егор тогда кто? Тинэйджер?