– Извольте выйти вон! – послышался вдруг резкий четкий голос. – Вы сами видите, что здесь и русским места нет.

Французы смолкли и обернулись. Опираясь на один костыль, поручик Петин указывал им другим костылем на дверь. Они тотчас вышли, не прекословя.

– Как тебе не совестно! – с укором воскликнул Ельцов. – Да, они наши неприятели, но существуют же законы гостеприимства!

– Гостеприимства! – Петин издал горлом клекот, похожий на жуткий смех. – Гостеприимства! – Он с силой швырнул костыль об пол.

– Да что с тобой? – Батюшков приподнялся на локте. – Ты смеешься над нами?!

– Имею право. – Поручик подобрал костыль и теперь перебрасывал свое тело по избе нервными прыжками. – Были вы на Немане у переправы? Нет? Так вы не видели того, что там происходит? Весь берег покрыт ранеными, русские солдаты лежат под дождем на сыром песке, многие наши товарищи умирают без помощи, потому что все дома наполнены! Гостеприимство! Что же вы не призовете сюда воинов, изувеченных с вами в одних рядах, не накормите русского, который умирает с голоду, а угощаете этих ненавистных самохвалов? Я вас спрашиваю! Молчите?..

Просмоленная пакля вспыхнула, пламя занялось, заставив попятиться лошадь маршала Мюрата, выехавшего вперед своих разъездов; короткий свист – и в землю у ее ног воткнулось несколько стрел, выпущенных башкирскими конниками. Поджегшие мост солдаты перебежали на ту сторону, очутившись на русском берегу. Князь Багратион и великий герцог Бергский, разделенные Неманом, смотрели друг на друга. За все два дня отступления из-под Фридланда они ни разу не сошлись в открытом бою: при приближении французской конницы «Лев русской армии» строил солдат в боевой порядок и ждал, но «Неугомонный» так и не решился его атаковать, ограничившись перестрелками и поединками фланкёров, – опасался неожиданного нападения казаков Матвея Платова, вездесущих и неуловимых. Теперь зять Наполеона был здесь, на виду, красуясь в полупольском кафтане с золотыми нашивками и шапке с трехцветным плюмажем.

Рядом с Багратионом вертелся на коне его адъютант – курносый гусарский поручик с дерзкими усиками и черными кудрями, выбивавшимися из-под кивера. Денис Давыдов тоже разглядывал Мюрата. При Прейсиш-Эйлау им не довелось встретиться лицом к лицу. Ничего, это можно исправить; князь Лобанов-Ростовский привел две свежие пехотные дивизии.

Стук множества топоров и визг пил раздавались всю ночь: саперы сооружали огромный плот из бревен, которые свезли в Тильзит за последние три дня, и возводили на нем два павильона с орлами по углам – французскими, с молнией в когтях, и двуглавыми русскими. Первый павильон (большой, с литерой А в венке над входом и брезентовой крышей) был готов к утру 25 июня 1807 года; плот с ним поставили на якорь посреди Немана, возле сожженного моста, и принялись спешно доделывать второй – с литерой N. В это время император проводил смотр своей гвардии: она должна была выглядеть блестяще и молодцевато, как будто не было ни Прейсиш-Эйлау, ни Гейльсберга, ни Фридланда.

К полудню всё было готово. По обоим берегам Немана выстроились гвардейские батальоны, остальные войска сгрудились за ними живописной толпой; французы, поляки, саксонцы залезали на деревья, на крыши ближайших домов, на любую кочку, чтобы лучше видеть; напротив пестрели яркие халаты и островерхие шапки башкирских и калмыцких лучников вперемежку с эскадронами донских казаков – бородатых, с длинными пиками в руках. Наполеон с маршалами и Александр I со своей свитой взошли на катера, одновременно отчалившие по сигнальному выстрелу из пушки; на французском гребцы в киверах были одеты в синие куртки с красными гусарскими шнурками спереди и синие же шаровары, на русском за веслами сидели рыбаки в белом.

Денис Давыдов приник к окуляру зрительной трубы, отыскивая Бонапарта. Вот он! Стоит на носу, в синем гвардейском мундире и своей знаменитой маленькой шляпе, с лентой Почетного легиона через плечо, и даже руки сложил на груди, как на картинках! Из-за толчеи труба прыгала в руках, разглядеть лица Наполеона Денис не смог, а потом его заслонили чужие спины.

На голове у Булгарина красовалась новая шапка. Наслышанный от полковника Чаликова о приключениях корнета под Фридландом, цесаревич Константин призвал его к себе, приказал рассказать все подробности, обнял, поцеловал и подарил свою шапку с дорогим берлинским султаном взамен утерянной в бою, велев лишь переменить на ней генеральский помпон из канители. Стоя в толпе улан, корнет вглядывался в фигурку человека, о котором говорила вся Европа, восхищаясь и проклиная. Сердце стучало у него в груди, он кричал «ура!» вместе со всеми, вкладывая в этот ликующий крик безумные надежды юности. Кто мысленно не примерял на себя «маленькую шляпу»? Больше всего Фаддея волновала мысль о том, что несколько дней назад он и Бонапарт находились на одном поле битвы! Быть может, император французов, обозревая окрестности в подзорную трубу, заметил юного русского улана с казачьей пикой, преследовавшего французского кирасира! И вот теперь этот улан присутствует при встрече повелителей двух миров – Востока и Запада – и смотрит на Наполеона. Как знать, не доведется ли им увидеться еще раз? И при каких обстоятельствах? Уроженец Корсики, которую завоевала Франция, сделал карьеру в одной из лучших армий мира и начертал свое имя на скрижалях истории, так почему же поляк, ставший русским офицером, не сможет… Ура!

Оба катера должны были причалить к плоту одновременно, однако французский триколор всё же опередил на минуту российского орла, и Наполеон, первым взбежав на помост, пересек его и подал руку Александру жестом радушного хозяина. Оба императора дружески обнялись (Александр, возможно, сделал это нарочно: он был почти на голову выше) и вместе вошли в павильон с литерой А, возле которого встали русские и французские часовые. Свиты остались дожидаться. Чтобы не тратить времени зря, Луи Лежён объезжал вокруг плота в легкой лодке, делая зарисовки павильонов и набросок будущей картины.

Весть о перемирии была встречена по-разному: французами – с облегчением, русскими – с разочарованием. Прибытие к армии государя все сочли знаком того, что будет дано генеральное сражение, которое сотрет самую память и о Фридланде, и о войсках Наполеона, но князь Лобанов был послан в Тильзит парламентером; Наполеон дал понять, что хочет мира, а не передышки, и Александр согласился на личную встречу с узурпатором, которого доныне отказывался признавать императором…

Государи провели в павильоне почти два часа и вышли оттуда с довольным видом. Александр представил Наполеону своего брата Константина, затем генерала Беннигсена, князя Лобанова-Ростовского, генерал-адъютанта Уварова, посла в Берлине графа Ливена и министра иностранных дел барона Будберга. «Мы уже встречались, генерал, и вы нередко были злы со мной», – сказал Наполеон Беннигсену с любезной улыбкой. После этого он поинтересовался, кто командовал русским арьергардом во время… продвижения к Прейсиш-Эйлау, услышал имя Барклая-де-Толли и сказал, что это должен быть отличный генерал. Представление своей свиты он начал с Мюрата, перейдя к Бертье, Бесьеру, гоф-маршалу Дюроку, уже хорошо известному в Петербурге и бывшему там одно время законодателем мод, и обер-шталмейстеру Коленкуру, также знакомому Александру. Поболтав с полчаса, все простились друг с другом до завтра. Катера вернулись к своим берегам, Багратион среди прочих генералов поскакал за коляской Александра в Пюткупенен, где дожидался уничтоженный прусский король.

На следующий день повторился тот же спектакль, только Александр привел с собой Фридриха-Вильгельма вместе с фельдмаршалом Калькройтом и генералом Лестоком – единственными прусскими полководцами, оказавшими достойное сопротивление французам; им было полтора века на двоих. По такому случаю Наполеон украсил себя прусским орденом Черного орла, а Фридрих-Вильгельм приколол к груди крест Почетного легиона. Несмотря на показную учтивость, словцо Наполеона, которое он обронил в разговоре с русским императором, облетело оба берега Немана: «Я часто спал вдвоем, но втроем – ни разу». Судьбу Европы будут вершить только Франция и Россия, Пруссия – не в счет.