Бонапарт предложил Александру перебраться в Тильзит: разговаривать на твердой земле гораздо удобнее, чем на колышущемся плоту, где можно получить морскую болезнь, – и для начала пригласил «кузена» отобедать у него завтра.
В пять часов по обе стороны Дойчештрассе, от ворот до кирхи, выстроились в три шеренги восемьсот французских гвардейцев с прекрасным оркестром; прибытие Александра и Константина возвестили сорок пушечных выстрелов.
Братья ехали рядом, и хотя в их чертах угадывалось сходство, различие между красивым Александром с кротким взглядом серо-голубых глаз и курносым белобрысым Константином сразу бросалось в глаза.
– Vous avez une belle garde, colonel! – сказал русский царь французскому полковнику.
– Et bonne, sire! – довольно дерзко ответил тот.
– Je le sais.[8]
Наполеон увел гостей обедать в дом советника Зира, откуда всего десять дней назад выехал Фридрих-Вильгельм.
После короткого и бурного летнего ливня лошади почетного эскорта оскальзывались на булыжной мостовой, но цесаревич Константин пустил своего коня галопом, демонстрируя мастерство наездника. Его приплюснутое лицо и ловкая посадка в седле напомнили Наполеону о том, чтó ему хотелось увидеть. Александр слегка удивился, но согласился удовлетворить его любопытство. Блестящая компания отправилась на левый берег Немана.
Для свиты французского императора спешно сколотили трибуну; перед ней с гиканьем и свистом носились на лошадях башкиры, калмыки и татары, свешиваясь с седел до самой земли, показывая разные трюки и стреляя из луков – их стрелы попадали в яблоко со ста шагов. Вот закружилась пестрая карусель из ярко одетых всадников, скакавших по кругу; башкирский есаул бросил в центр лисью шапку – она тотчас стала похожа на свернувшегося в клубок ежа из-за вонзившихся в нее стрел; подхватив ее на лету, есаул подскакал к трибуне, резко осадил лошадь, кинул «ежа» под ноги французам, указал нагайкой на Бонапарта и умчался следом за своими батырами. Генералы опешили, однако Наполеон принял шапку как подарок.
Тильзит поделили пополам, проведя линию с севера на юг; западную половину отдали русским, туда перешел один батальон Преображенского полка, полуэскадрон кавалергардов, взвод лейб-гусар и отряд лейб-казаков. Александр расположился в двухэтажном доме Хинца на углу Дойчештрассе, напротив кирхи, – на противоположном конце улицы от своего «кузена», а в саду при красивом доме советника Кёллера у мельничного пруда, где Наполеон жил раньше, поставили большие палатки для русских офицеров и дощатые бараки для нижних чинов. Фридрих-Вильгельм предпочел остаться в Пюткупенене, однако каждый день приезжал к Наполеону обедать; великий герцог Бергский и цесаревич Константин сделались неразлучны.
Солдатам и офицерам с обеих сторон было строжайше приказано вести себя любезно с бывшими врагами, воздерживаясь от обидных прозвищ и поминания старого. Французы первыми угощали русских гвардейцев. Отряд фуражиров отправили обшарить окрестности в поисках съестного; в город потянулись телеги, запряженные быками; погонявшие их немецкие крестьяне были уверены, что быков зажарят тоже, и страшно обрадовались, когда у них забрали только привезенную снедь. Столы накрыли на лужайке, под большими шатрами с перекрещенными флагами России и Франции; на дальней стенке шатров выложили цветами две звезды и имена императоров. Русских оказалось меньше, чем французов, – по одному на двоих, зато преображенцы были великанами, так что «ворчунам», как их прозвал Наполеон, приходилось смотреть на них снизу вверх. Парадный вид хозяев, в особенности поваров с напудренными волосами и в белых фартуках, изрядно смутил гостей, но как только подали еду, они перестали стесняться: водку пили стаканами, мясо заглатывали большими кусками. Скоро все мундиры были расстегнуты, лица красны, усы мокры; как раз в этот момент явились адъютанты обоих императоров, чтобы предупредить об их приходе. Преображенцы тотчас бросились застегивать пуговицы, но не успели привести всё в порядок. Наполеон жестом велел солдатам не вставать; императоры обошли вокруг стола, и Александр изрек по-французски: «Гренадеры, вы поступили достойно». Оцепеневшие русские выдохнули только после ухода государя, вид у них был такой, будто они избежали большой беды.
Французам стало весело. Один предложил русскому поменяться мундирами, они вышли на улицу обнявшись, точно закадычные друзья. Француз отлучился по нужде, а когда бросился догонять нового друга, ему навстречу попался русский сержант. Переодетому гренадеру и в голову не пришло отдать ему честь; получив зуботычину, он, позабыв обо всём, бросился на обидчика с кулаками; их с трудом разняли.
Каждый день состоял из смотров, маневров, обмена подарками, пиров и попоек, но не для всех, а только для избранных. Французам было дозволено свободно переправляться на русский берег, не вдаваясь, однако, слишком глубоко в чужие края, русские же могли пересекать реку только по билетам, выдаваемым с разрешения государя, которые было не так-то легко получить. Серж Волконский и Поль Лопухин переоделись прусскими крестьянами, чтобы иметь возможность увидеть, как Наполеон с Александром следуют со своими свитами на очередной смотр; английский полковник Вильсон нарядился донским казаком и затесался в свиту Платова, когда русский император показывал донцов императору французов. Денис Давыдов донимал Багратиона просьбами дать ему какое-нибудь поручение к особам, находившимся на том берегу, надеясь увидеть Наполеона поближе, и князь, снисходительный к молодёжи, старательно их выдумывал. Сам он оставался в Таурогене, при армии, не желая улыбаться тем, кому еще три недели назад готов был рвать зубами глотку. На днях он получил письмо от вдовствующей императрицы: «Дайте нам скоро хорошие известия и после славной победы возвращайтесь к нам в добром здоровье, вы увидите, с какою радостью мы вас примем», – и три письма от Катиш… Екатерины Павловны. Они еще не знают о Фридланде! Раненых офицеров держат в Риге, не позволяя им выехать в Россию, чтобы сохранить поражение в тайне. К чему эта трусость?
Женщины, признанные мастерицы притворства, не считают нужным скрывать свои чувства: и для Екатерины Павловны, и для ее матери, и для прусской королевы Луизы Наполеон – чудовище, извергнутое адом. Кстати, шведский король, свояк Александра, повелел писать имя узурпатора Neapoleon Buonaparte: в этом случае, по кабалистической азбуке, оно складывается в число зверя – 666. Решительный характер Катиш давно известен, она не пожалела бы резких слов, если бы знала, с кем проводит время ее брат! Князь Петр не появится в Тильзите; по крайней мере, перед Катиш он останется чист, ей будет не в чем его упрекнуть.
Королева Луиза приехала из Мемеля вечером четвертого июля – супруг вызвал ее письмом, когда подписал убийственный мир, лишивший его половины владений. Увидев ее на следующий день, Багратион остолбенел: совершенство черт отгоняло все пошлые цветочные сравнения, любое чувство, кроме благоговения, казалось кощунством. Она была прекрасна красотою мученицы. Ей предстояла попытка совершить то, что не удалось прусским полководцам, – одержать победу над Наполеоном. Прекрасно понимая, чтó творилось в ее душе, Петр Иванович проводил коляску сочувственным взглядом.
…Бонапарт встретил прусскую королевскую чету у крыльца. Ее величество хотела преклонить перед ним колено, однако Наполеон не дал ей этого сделать и предложил свою руку, чтобы проводить к столу. За обедом он был подчеркнуто любезен, заслоняясь учтивостью, точно броней, хотя и не удержался от замечания о том, что королева, должно быть, сожалеет о той цене, какую Пруссии приходится платить за ее гордыню. Глаза Луизы наполнились слезами; Александр попытался спасти положение, ввернув довольно неловкую фразу о том, что многие несчастья происходят от незнания: если бы враги Наполеона знали его прежде, они бы не вздумали поднять на него оружие. Наполеон усмехнулся, Фридрих-Вильгельм одеревенел. «Слава Фридриха Великого ослепила нас», – почти шепотом произнесла его супруга.
