Собачий вой резко прервался, а потом так же громко мявкнула кошка.

– Вот и нас сейчас… как котят… – Грустно высказался Мишин.

Не знаю, как далеко могла бы зайти фантазия Толстяка, но в этот момент ворота открылись и на территорию лагеря въехал автобус, битком набитый взрослыми. Следом за автобусом тянулась вереница из нескольких машин. Штук пять – шесть, не больше.

Последним ехал автомобиль, который лично я побоялся бы таким словом называть.

Это было что-то очень маленькое, облезлое и похожее на жука, которого растопорщило в разные стороны.

– Вась… – Ряскин указал рукой в сторону этого «чуда» автопрома. – Вон, ваш «горбатый». Значит, мать с отцом приехала. Не все так плохо… Своих пока не вижу. Они в автобусе должны быть.

– Ага… – Толстяк кивнул и мне показалось, постарался сделать шаг назад, чтоб спрятаться за спинами других пионеров.

«Горбатый», как эту страсть назвал Ряскин, громко засигналил и, обогнав все машины, которые медленно тянулись за автобусом, лихо вырулил вперед, возглавив кортеж.

В этот момент с адским лаем из кустов выскочили несколько собак и бросились почему-то именно на эту машину. Водительское окно опустилось, оттуда появилась мужская голова. Судя по скромным размерам этой головы, Мишин явно пошел не в отца. Потому как выглядел мужик каким-то щуплым и маленьким.

Он высунулся из окна чуть ли не на половину, посмотрел на собак, прыгающих рядом, а затем откинул голову назад и зашелся маниакальным смехом. Собаки буквально подавились лаем и вообще предпочли ретироваться от греха подальше.

– Лучше бы одна мать… – Тихо сказал Мишин, и снова постарался задом пролезть в стройные ряды товарищей по отряду/

Наконец, ржавая тарантайка остановилась, ровно перед автобусом, который тоже притормозил, чтоб высадить пассажиров. «Горбатый» несколько раз чихнул и феерично выблевывал несколько литров непонятной жижи, отдаленно напоминающей машинное масло, на асфальт.

Автобус открыл свои двери, на улицу начали вылазить взрослые. Все они были с сумками, рюкзаками и даже ведрами. Такое чувство, будто никто не предупредил взрослых, что вообще-то их детишек не морят голодом в лагере.

– Ну, сейчас начнётся… – Сказал Мишин, с тоской глядя, как из «горбатого» выбираются его родители.

Отец Толстяка, как я и подумал изначально, выглядел чуть ли не ровесником сына. Даже, наверное, Вася будет покрепче. А вот мать… Высокая, с широкими плечами, весом килограмм в сто двадцать, она напоминала не женщину, а борца Сумо.

Гражданка Мишина с трудом выбралась из автомобиля, вызывая недоумение, как она вообще могла туда залезть. Мне кажется, машина при этом радостно застонав, стала выше. Отец суетился возле багажника, вытаскивая какую-то нереально громадную по своим размерам сумку. При этом он активно махал рукой Васе, рассмотрев его среди подростков, которые начали распределяться по заботливым рукам мам и пап.

Пока гражданка Мишина потягивалась после дороги, отец Толстяка, похоже, надорвал спину этой сумкой, вытаскивая ее из багажника. Он поставил груз на асфальт и ухватился за поясницу с таким видом, будто его только что ножом пырнули, а потом повел себя крайне неожиданно. Упал на землю и начал корчится в агонии. Правда тут же вскочил на ноги со смехом.

– А-а-а-а-а… – Я с пониманием и сочувствием покосился на Мишина.

Теперь понятно, почему Вася все время жрёт. Он просто заедает стресс. А с такими предками стресс неизбежен. Мать, судя по тому, как она осматривает окрестности, суровым взглядом – генерал в юбке. А отец – шутник и балагур. Причем его шутки не знают не удержу, ни каких-то разумных границ.

– Василий! – Прекратив дурачиться, отец Мишина рванул в нашу сторону. Сумку он тащил прямо по земле за собой. Мать, заметив, наконец, сына, расплылась улыбкой, которая, например, у меня вызвала нервную дрожь. Было похоже на то, что женщина просто сейчас всех нас проглотит.

Буквально пара минут, и предки Мишина стояли уже возле нас. Ряскин, с этими товарищами встречавшийся в пошлом году, пискнул: «О! А вон мой старший брат!» и моментально исчез в стороне самой большой топы взрослых.

– Вася, папе необходимо переодеться, – С ходу, не поздоровавшись, низким басом сообщила гражданка Мишина, – Извалялся в чем-то вонючем во время своих драматических сцен на земле. О-о-о-о-о… а это твои друзья? Надеюсь, они все хорошие дети?

Мать Толстяка посмотрела прямо на меня. И скажу честно, я был готов по примеру Мишина попытаться слиться с толпой. Ее взгляд изучал мое лицо, мою одежду, мою обувь, и при этом я почему-то чувствовал себя виноватым во всем, хотя непонятно, с хрена ли.

– Это – Петя Ванечкин. – Обреченно ответил Вася. – Мы с ним в одном отряде.

Я оглянулся, ожидая, когда он представить остальных. Но остальных рядом больше не было. Ряскин скрылся в толпе, Селедка, опустив голову стояла возле высокой худой женщины в очках, Фокиной я тоже не увидел. Даже Богомол исчез.

– А где твоя твои родители? – Поинтересовалась мать Мишина.

Причём спросила она это таким тоном, будто точно знает, что я же своих родителей и угондошил. Еще, как назло, отец Толстяка начал его расспрашивать о лагере, они чуть отошли в сторону. Мы с гражданкой Мишиной остались один на один. Она продолжала сканировать меня взглядом и я с каждой минутой понимал, эта женщина из категории мамаш, которые все прегрешения своего сына свалят на его друзей. Поэтому, когда Элеонора собщит родителям о том, что их детки тут исполняли, боюсь, я стану первым кандидатом на роль той злой силы, которая толкнула Васю на тёмную сторону.

– Тут… Где-то… – Я покрутил головой, по-тихоньку пятясь в сторону. – Сейчас появятся. Наверное… Вот-вот…

– Петя! Петя, я здесь! – От толпы взрослых отделилась женщина.

Выглядела она приятно. По крайней мере, взгляд у нее был адекватный, улыбка располагающая. Очень надеюсь, что это и есть родительница Ванечкина. Особенно, надеюсь на фоне родителей Мишина. Должно же мне хоть в чем-то повезти.

В руке она несла небольшую сумку, что тоже радовало. Значит, с башкой у нее все в порядке. В общем женщина меня своим видом реально порадовала. И еще в ее улыбке чувствовалось тепло. Искреннее. Она будто соскучилась по мне. То есть, по сыну. В общем, я так понял, это и есть мать Ванечкина.

Имелся у этой женщины один только минус. Один, но весьма значимый. На второй руке, которая не была занята сумкой, висела девчонка лет семи, может, восьми. И вот это создание с двумя бантами, прыгающими по ее плечам, в отличие от матери, наоборот, своим видом меня напрягла. Даже, наверное, не столько видом, сколько физиономией. Лицо у нее было хитрое, наглое, излишне подвижное. Глаза постоянно бегали туда-сюда, будто девчонка соображала, чего бы этакого натворить. Учитывая, как крепко ее ладошку сжимала материнская рука, думаю, мои ощущения меня не подводят. И если ребенок – сестра Ванечкина, то… То я знаю, как нам поступить с Фокиной!

– Маша… Маша… Пссс… Эй… Да, твою ж мать… Фокина… Пшшшш…

Я прятался в кустах, активно изображая из себя… черт знает что изображая. Фокина сидела рядом, буквально в нескольких метрах от меня, на лавочке, вместе с мужчиной и женщиной весьма интеллигентного вида. Впрочем, у настоящей Маши, наверное, именно такие родители и должны быть. Так что ничего удивительного.

Сидела она рядом, но не слышала ни черта. Потому что я уже минут десять шипел, шептал, свистел, пищал. Короче, производил все возможные звуки, на которые она не реагировала. Маша усердно улыбалась своим родителям, слушая их рассказы. Эта улыбка на ее лице словно приклеилась намертво. В принципе, тоже логично. Похоже Фокина решила, пусть лучше говорят они. Так надежнее.

А мне кровь из носа надо было с ней посоветоваться. Срочно!

Дело в девчонке. В мдадшей сестре Ванечкина. Потому что ее появление произвело весьма неожиданный эффект. По крайней мере для меня это было мандец как неожиданно. Но с другой стороны, замаячила реальная надежда на благополучный исход.