Значение этой проблемы для нашего развития подчеркивали наши ведущие экономисты[45]. Об этой проблеме и задачах нашей страны по преодолению «ловушки» был представлен достаточно выразительный доклад на МФФ в 2019 году[46].
Эта проблема не нова. Уже с середины прошлого века в разной степени ею занимались знаменитые американские экономисты Уолт Ростоу и Александр Гершенкрон в 1950-х и в 1960-х гг. соответственно[47]. Эти исследования были связаны с анализом «траекторий развития», включая известную теорию «стадий экономического роста», которая ранее была нами рассмотрена в рамках общего обзора теорий модернизации[48].
Дальше всех, как представляется, в изучении обсуждаемого вопроса продвинулся профессор Калифорнийского университета Беркли Барри Эйхенгрин[49]. По его расчетам, быстрый рост экономики замедляется при достижении уровня подушевого ВВП $11 тыс. (по ППС в ценах 2005 г.). Но, сумев преодолеть этот барьер и обеспечив дальнейший рост, страна рискует угодить в следующую ловушку – при отметке примерно $15–16 тыс. Как только это случается, темпы роста падают со средних 5,6 до 2,1 %. Затем следует период долгого восстановления, не всегда успешный – некоторые страны так и остаются в ловушке.
Такая ситуация скорее типична: в ловушке среднего дохода дважды побывали Австрия (1960, 1974), Венгрия (1977, 2003), Греция (1970, 2003), Япония (начало 1970-х, начало 1990-х гг.), Португалия (1973–1974, 1990–1992), Сингапур (после 1978, после 1993 г.), Испания (середина 1970-х гг., 2001) и Великобритания (1988–1999, 2002–2003).
Следует обратить внимание на то, что наша страна в первый раз подошла к уровню ВВП в $11 тыс. в конце 1970-х – начале 1980-х гг. Как видно из рис. 1, сегодня Россия далеко «перешагнула» этот порог[50].
Рисунок 1
Изменилось также представление о развитии экономики Южной Кореи: страна меньше чем за 10 лет пережила два этапа замедления экономического роста – в 1989 и 1997 гг.
При этом следует отметить, что анализ рассматриваемой проблемы преимущественно осуществляется в основном на феноменологическом уровне, показывая статистические взаимосвязи, но не выявляя факторы, становящиеся причинами попадания в «ловушку». Так, Эйхенгрин и его коллеги указали на ряд таких взаимосвязей:
✓ чем выше рост до замедления, тем выше вероятность попадания в ловушку среднего дохода;
✓ недооцененная национальная валюта – верная дорога в ловушку;
✓ значительная доля граждан пенсионного возраста также повышает риск попадания в ловушку;
✓ замедление в целом менее вероятно в открытых экономиках с высоким качеством человеческого капитала;
✓ чем больше в стране граждан с высшим образованием, тем меньше вероятность спада[51].
Причины попадания в «ловушку» и «застревания» в ней часто обсуждаются путем проекции определенных социально-политических конструкций. Так, почти стандартным приемом является увязывание соответствующего «застревания» с развитием демократических институтов.
В то же время детальный эмпирический анализ не показывает наличия соответствующей прямой корреляции[52]. Следует обратить внимание на вывод исследователей, что переход от авторитарного к демократическому режиму, вопреки либеральным догмам, лишь повышает риск замедления роста экономики. Такой переход влечет за собой рост издержек, прежде всего за счет более справедливого подхода к заработной плате и правам трудящихся.
Так, например, было в Южной Корее в конце 1980-х гг.: страна сначала пошла по пути демонтажа авторитарного режима, а затем – в 1989 г. – первый раз попала в ловушку среднего дохода. Доказано, что номинальная заработная плата в Корее до 1987 г. росла вместе с номинальной производительностью труда, а после начала демократических реформ стала расти гораздо быстрее.
Указания же на косвенное влияние демократических преобразований на экономический рост еще требуют своего подтверждения. Здесь должна быть проверена альтернативная гипотеза влияния определенных макросоциальных факторов, обусловливающих и экономический рост, и демократические методы регулирования социально-политических отношений. Предположение о наличии таких макросоциальных факторов весьма значимо для нас в контексте последующего рассмотрения характеристик «коридоров возможного».
Можно предположить, что для сущностного, проблемного анализа «ловушки» вряд ли возможно оставаться в рамках лишь экономической парадигмы. Необходимо рассмотрение более широкого социального контекста как ее причин, так и последствий.
Здесь можно заметить, что важным социальным последствием замедления темпов экономического роста является усиление процессов «кризиса ожиданий»[53]. В «тучные» годы складывается инерция социальных ожиданий, связанная с быстрым ростом экономики и, соответственно, с ростом уровня жизни, с оптимистическими оценками социально-экономических перспектив. Падение же темпов экономического роста в этих условиях воспринимается как крах этих перспектив и ведет к разнородным смятениям и смутам, к поискам виновных, если не к «охоте на ведьм». Возникают значимые предпосылки дестабилизации, доходящие до полномасштабного социально-политического кризиса. Такая обстановка плохо подходит, прежде всего, для реалистичного анализа наличных проблем и противоречий, для выработки адекватных мер, необходимых для восстановления темпов экономического роста, преодоления «ловушки среднего уровня развития».
Так, например, Иран с его массовыми молодежными генерациями, получившими в результате политики модернизации Шаха более высокое образование, попал в нее в 1977 г., накануне революции. Можно также сопоставить периоды попадания в «ловушку» со временем политических кризисов, произошедших в ряде стран, включая нашу собственную.
«Так, Египет начиная с 2005-го пережил период очень быстрого экономического роста (до 7,5 %) и столь же быстрого роста доходов населения. Однако этот рост был отчасти смыт волной агфляции (роста цен на продовольствие), достигшей своего пика в начале 2011-го. На Западе похожий механизм сработал в 1968 году. “Красному маю” во Франции и росту оппозиционных настроений на Западе в целом предшествовала ситуация, когда длительный экономический подъем сменился стагнацией. Количество безработных в 1968-м оказалось на 70 % большим, чем в 1960-м. На это наложился “кризис дипломов”. Количество получающих высшее образование выросло вчетверо за 12 лет, и выпускники оказались явно не востребованы рынком.
Схожие проблемы наблюдались и у нас. Так, за 2003–2007 годы реальные доходы в России выросли больше чем в полтора раза (56 %), радикально обогнав повышение производительности труда. Интерес к высшему образованию сначала сильно упал в 80-х – первой половине 90-х: в 1993 году количество студентов оказалось на уровне 1970-го. Однако затем начался феерический рост – количество студентов в нынешней России в 2,5 раза больше, чем на советском пике 1981 года. Высшее образование получает 40 % молодежи, количество обладателей дипломов с 2002-го по 2010-й выросло на 41 %. Для сравнения – в Европе высшее образование получают 34 %, США находятся примерно на российском уровне. При этом такое количество избыточно для американской экономики. Например, процент выпускников колледжей, работающих по специальностям, не требующим высшего образования, устойчиво растет. Между тем, как и в начале ХХ века, российская экономика проще и архаичнее западной и объективно не может генерировать американский спрос на “образованное сословие”»[54].
