– Ты предлагаешь сверить данные баллистических экспертиз, не из одного ли и того же оружия убита профессорская вдова Завадская и наша заводская бухгалтер и водитель? – заинтересованно посмотрел на опера Виталий Викторович.

– «Парабеллумов» в городе, конечно, не один и не два, но все же стоит проверить, я думаю, – заявил Валя Рожнов.

– Я тоже так думаю, – изрек майор Щелкунов, довольный тем, что в свое время сумел устроить перевод Рожнова из окраинного районного отделения милиции в городское управление МВД; конкретно – в отдел по борьбе с бандитизмом. Такого опера, как Валя Рожнов, следует еще поискать!

В городском отделении милиции Академической слободы ни майора Щелкунова, ни тем более капитана Рожнова никто не ждал и в связи с их появлением особой радости не изъявил. Оперуполномоченный Геннадий Карасев был на выезде, начальник отделения тоже отсутствовал, поэтому дело об убийстве профессорской вдовы Ангелины Романовны Завадской нашлось не сразу. И непростое дело двум незваным гостям вряд ли показали, если бы не удостоверение майора Щелкунова, – отказать в предоставлении уголовного дела начальнику отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством городского управления МВД было чревато определенными последствиями.

– Вот, – с видимой неохотой положил на стол перед Виталием Викторовичем пухлую папку пожилой капитан – заместитель начальника отделения. – Сейчас приглашу эксперта, как вы и просили.

Когда подошел эксперт, сухощавый мужчина средних лет, с небольшим темно-коричневым чемоданчиком, Виталий Викторович достал из своей тощей папки данные баллистической экспертизы и передал их ему вместе с пулями в бумажном пакетике. Эксперт, видимо опытный в своем деле специалист, недолго сравнивал баллистические данные и пули из дела о двойном убийстве на улице Тэцевской с данными, имеющимися в деле об убийстве профессорской вдовы, и двумя пулями, извлеченными из ее тела, и выдал безапелляционное заключение:

– Все пули выпущены из одного оружия…

– Ошибки быть не может? – произнес Щелкунов, скорее машинально, нежели испытывая какие-либо сомнения в правильности экспертизы.

– Исключено, – заверил эксперт-криминалист.

Майор Щелкунов и капитан Рожнов переглянулись, после чего Щелкунов тоном большого начальника (он сильно старался, чтобы быть убедительным) произнес:

– В таком случае я забираю у вас это дело. Нужные бумаги вам сегодня же пришлют.

– Да ради бога, – без малейшего неудовольствия отозвался заместитель начальника городского отделения милиции и добавил: – Одним нераскрытым делом у нас будет меньше…

Когда Щелкунов вернулся в управление и открыл двери своего кабинета, за окном уже начинался бархатный августовский вечер. Торжествовала теплынь, что редко происходит на исходе лета. Самое время прогуляться по тихим городским улочкам и насладиться последними благостными деньками перед затяжными дождями и промозглыми днями. Но как-то не до этого…

Виталий Викторович вздохнул, развязал тесемки пухлой папки и принялся за чтение. Дело начиналось так: двадцать второго апреля, в четверг…

Двадцать второго апреля, в четверг, около четырех часов утра в городское отделение милиции, расположенное в Академической слободе, пришел небольшого роста сухонький старик. Когда дежурный сержант с заспанным лицом поинтересовался, какая такая нужда принесла старикана в столь ранний час в милицию, неожиданный визитер ничтоже сумняшеся ответил:

– Я слышал выстрелы.

– Небось показалось спросонок, – заметил старикану невыспавшийся сержант, щуря глаза.

– Ничего не показалось, – обиделся старик. – Не спал я. Потому как бессонница у меня. И слух у меня хороший, несмотря на возраст…

– И где же ты слышал выстрелы, старик? – поинтересовался дежурный сержант, по-прежнему не очень веря утреннему посетителю.

– В соседнем доме, что напротив от меня, – уверенно ответил старикан.

– А ты ничего не путаешь, дед? – все еще сомневаясь, недоверчиво спросил дежурный сержант. – Может, кто-то за малосольными огурцами в подпол полез да крышкой погреба стукнул. В такую рань все что угодно может показаться.

– Да ничего я не путаю, – последовал твердый ответ. – Уж наслушался я этих выстрелов… Чай, две войны прошел: с японцем, а потом позже с германцем. Так что выстрел от какого иного шуму отличить могу.

Ссылка на боевой опыт весьма серьезный аргумент. Тотчас вызвали участкового. Тот заявился в отделение минут через пятнадцать (проживал где-то поблизости), и старик вместе с ним отправился к дому, в котором дед слышал выстрелы.

– Сколько было выстрелов? – спросил по дороге участковый уполномоченный.

– Два, – уверенно ответил старик. – Они друг за дружкой прозвучали.

К дому покойного профессора Завадского подошли, когда уже совсем рассвело. На посветлевшем небе, словно небесные мазки, застыли перистые облака.

– Это тот самый дом? – поинтересовался участковый, указав на дом покойного профессора Завадского.

– Тот самый, – подтвердил дед.

Приоткрыв скрипучую калитку, вошли в крошечный палисадник, поднялись на крепко сбитое крыльцо, сдержанно постучались в серую дощатую дверь.

Никто не открыл. Постучались еще, на этот раз посильнее. Где-то в молочной вышине задиристым щебетанием отозвался зяблик.

Участковый посмотрел на деда, продолжавшего хранить молчание, и потянул на себя дверную ручку. Дверь, издав протяжный скрип, отворилась.

– Стой тут покуда, – буркнул участковый и бочком скользнул в образовавшийся проход.

Сеней в доме как таковых не имелось. Наблюдалась большая аккуратная прихожая, как это заведено в отдельных городских квартирах. Подле входа размещалась вешалка; к стене придвинуто большое зеркало с тумбочкой, дверца которой была наполовину открыта, и небольшой, обитый зеленой материей деревянный диван, рассчитанный всего-то на двоих седоков, который на французский манер называют канапе.

Участковый осторожно, словно опасаясь на что-то натолкнуться, прошел дальше и ступил в довольно большой зал. В центре его находился круглый стол на резных ножках под темно-зеленой скатертью со свисающей по краям бахромой. Вокруг стола – три деревянных кресла. Четвертое стояло возле дивана с валиками по обоим концам, который раскладывался и превращался в большую и широкую постель, вполне пригодную для двоих. Бронзовые и наверняка дорогие настенные часы с маятником негромко тикали и показывали четверть шестого утра. По бокам от них висели две картины, надо полагать, тоже не дешевые, под ними стояло черное фортепьяно, а по полу были разбросаны листки нот. Этажерка в углу комнаты опрокинута, возле нее лежали книги и несколько эстампов[1] в рамках. Пол устилал большой толстый ковер явно ручной работы, на котором стоял стол, громоздкие кресла, перед диваном лежал коврик, на нем – стоптанные тапочки с зелеными помпончиками, повернутые носками друг к другу.

Из зала вели две приоткрытые двери. Одна – в небольшую комнату, служившую, очевидно, некогда кабинетом хозяину дома. Здесь профессор Завадский писал свои научные трактаты и предавался мыслям о бренности бытия. От кабинета остался старинный письменный стол, буквально такой же, как на картине Зигмунда Шпаковского «Девушка пишет письмо брату». Только вот ни стопок книг на нем, ни книжного шкафа напротив стола уже не наблюдалось. Практически все ящики стола были выдвинуты: в них явно что-то искали и, возможно, нашли.

Вторая дверь вела в спальню. Участковый распахнул ее шире и отпрянул: прямо на него, правда чуть поверх головы, смотрела застывшим невидящим взором миловидная женщина в одной ночной сорочке. Женщина полулежала на постели. Лицо ее было спокойно, даже умиротворенно. Как будто она только что исполнила задуманное и была вполне удовлетворена итогом. Похоже, смерть наступила мгновенно и совершенно неожиданно. На левой груди женщины растеклось большое кровавое пятно. Дед оказался прав: в расположенном напротив него доме действительно стреляли. И если в зале и кабинете наблюдался беспорядок, то здесь, в спальне, был полнейший бедлам. Все ящики туалетного столика большого трюмо валялись на полу, и их содержимое было разбросано повсюду: на полу, в углах. Две шкатулки с инкрустацией валялись на постели в ногах трупа и были пустыми. Тяжелая бархатная занавесь, закрывающая окно, едва держалась на одной прищепке и вот-вот была готова сорваться на пол. Две картины, прежде висевшие на гвоздиках на стене подле кровати, теперь также валялись на полу, причем одно из полотен оказалось порванным, и похоже, что намеренно. Постельное белье из двухстворчатого шкафа было практически полностью выворочено. Не иначе как убийца искал в нем деньги, зная, что частенько денежные купюры хранятся между простынями и наволочками в расчете на то, что вор уж точно сюда не полезет.