– Надену курточку в понедельник, – выпалила она.

– Надя!

Мы играли в дружбу. Побыстрее бы выплюнуть застрявший кусок карнавалов и ролей. План. Я немного отступила, чтобы посмотреть, а как бы оно было, если всё происходило по-настоящему? Нечто лёгкое и сиюминутное меня подхватило и нашёптывало, что отношения с Надей могли бы быть доверительными. С ней некогда скучать. Она поддерживала тонус моей жизни. Я буквально выживала на думах, о том, что я близка к финишу, что многому от неё научилась, но она… Задумчивость стала моим теневым спутником. Надя не лезла в душу. Она видела насквозь. Иногда в ней просыпалась человеческое – без тяжелых взглядов из бездны (Или куда Надя выпадала на минутку-другую?). Мы, как две росинки, пружинили на листе от смеха и отскакивали от неудач.

Однажды, моя бабулька, побратавшаяся с тенями и сквозняками, сошла с третьего этажа. Она провожала меня до магазина чуть ли не за руку. Надя не дрогнула. Они переглянулись. Бабуля была похожа на чёрный кокон в траурном тряпье, с глазами, переполненными зовом мертвецов. Каждый день она хоронит призрачной молитвой. Жизнь ей не мила. Её беспомощность – мнимая. Она присела на качели к Наде и вглядывалась каменным взглядом. Бабуля откинула костыль и обеими ногами отталкивалась от земли, чтоб ритмы её безумия и качели совпали. Надя не сводила глаз. Это было похоже на телепатическое послание. Меня пронзил холод. Качели скрипели, как метроном, отмеряя, сколько мне осталось жить. Кожа… моя кожа источала тонкий душок аммиака. Катетер! Догадка обожгла меня. Делаю вид, что не замечаю изменений. Бабуля улыбнулась, раздувая ноздри, а Надя дёрнула губой, чтоб в открытую не улыбаться. Может… пора завязывать с планом?

– Воздухом надо иногда дышать, – запричитала бабка. Морщинки забегали на её лице. Я знала, она насмехается. – Кто эта девочка? – бабка спрашивала о Наде, а смотрела на бегущую собаку.

– Надя. Мы с ней занимаемся, – я держалась, как на допросе.

Костыль хрустнул, а собака протяжно взвыла, удирая на трёх лапах. «Чует хищника. Вот только я глупее животного не вижу, кто передо мной.» – Мысли таяли, как маргарин, будто их бережно слизывали.

– Ко Дню рождения, надеюсь ты закончишь? – бабка смотрела прямо. Её открытый рот жадно ловил воздух. Она злилась. К кому из нас относился вопрос? Бабка кошмарила меня неизвестностью. Надя, как дрессированная мартышка, ёрзала с умным видом.

– Так, когда у тебя День Рождения? – вкрадчиво спросила Надя.

– Через месяц, – «Она готовит мне подарок? Она с бабкой…»

Я понимала, что приближается день, когда я буду горько поплачусь за нашу фальшивую дружбу. Я должна была … искренне идти на закланье. Нужно выкарабкиваться. Бабуля нелюдима. Откуда Надя её знает? Я лишаюсь ума… нет, я в уме, но весьма в своеобразном… Если я безумна, то это нормально? Я лишена и безумия! Вот бабка – безумна. А я ещё не доросла до её уровня. Скоро, совсем скоро с такой жизнью я пополню ряды…События крутятся как в центрифуге – это рабство созерцания. А я вырвалась. Ведь я вне ума! Я ничего не понимаю. Я объелась Надиной дружбы и стала жертвой собственного плана! Интересно, Надя тоже так думает? Время бежит, всё перемешалось. Ещё ничего не кончилось, а уже ничего нет.

Бабуля приподнялась, пнув свой сломанный костыль, выпрямившись во весь рост. Хромоту заменила лёгкая походка. Неужели её старость тоже изощрённый план? Кто она?

Надя гладила меня по руке. Я дёрнулась. Чёртов подарок, не хочу! Я вырвала руку.

– Твоя бабушка очень милая, – простодушно поделилась Надя, словно никаких странностей не было.

Мысли в раскоряку. Я кивнула. Надя. Она ведь никогда не врала. Горгулья – это фигурально? Или реально? Меня пробила дрожь. Слезы жгли глаза, но я гнала их прочь. Нельзя показать ей свою слабость, дать понять, что я выхожу из игры. Тишина, казалось, плакала по мне.

– Может, больше без горгулий? – непринуждённо кинула я.

Её склеры покрылись песком, просеивая мысли на добрые и не очень, словно предложение было оскорбительным. Потом всё пришло в норму.

– Конечно, – она улыбнулась.

Бабка и Надя… что за химеры?

Тёмные будни вырывались с календарями и лишь редкие рубероидные полосы служили отражением прежней жизни – забытой и безрадостной. Школа молчала, наблюдая за моим преображением.

Немые взгляды карабкались не по моей спине, а по лицу с недоверием. Я слышала ехидные смешки, что без Нади я – никто. Неужели я сама не способна на перемены? Наша качель осиротела. Я отступала от плана, не приходила, но Надя продолжала нести в одиночестве нашу клятву за двоих и упорно приходила. Иногда ей удавалось подлавливать меня.

Паша… Взгляд его, проницательный, всё чаще задерживался на мне. Он выбрал Надю, но в глазах его крутился мысленный эксперимент: «А что, если…?». Свет преломлялся на острых углах школы, и Пашка вытекал горбатой тенью. Он казался плоским и ненужным самому себе. Его тень – ровная, гордая, отражала Пашку в прошлом, уверенного, невозмутимого. Надя знала: Пашкину симпатию мотает, как флюгер, на общественных ветрах. Милая, любезная, но безразличная к нему, она держала его на поводке, как собственность, которой можно выгодно козырнуть. Он сильный. Он выбирает! Но ходит выть к ней. Голос его дребезжит, как струны старого рояля, извергая что-то про сухую любовь. Звуки оставляют чернила на Пашкиных руках в виде грязных синяков. Он колотил стену в одиночестве и кричал нам за километр. Казалось, эти крики обращены мне… По-другому он не умеет. Между мной и Пашкой витало много недосказанного.

Под моим взглядом он замирал. Его удивление на грани страха скользило по мне: ведь я в своей «вечной толстовке» выглядела намного лучше! Я оставляла больше сил себе, а страдания – Пашке. Он забрал то, что посеял. Его осторожность не выросла из детских страхов, когда наша встреча один на один заканчивалась боем на батутах. Романтический ринг, или что он накрутил в голове? Наигравшись с Надей в высокопарные отношения раба и королевы, он наконец-то служит только себе. Прогулки с Надей дополнились общей проблемой – Пашкой. Он утомил бесконечными метаниями, кто пригреет его и простит. Он чаще оказывался рядом со мной. Сквозь веселье и непринуждённость Пашки, я видела, что он жаждет спасения от мук выбора. Но я не собираюсь быть запасным аэродромом.

Рука… опять случайно задел! Трясёт уже от его дешёвых подкатов. Даже мороженку не купил.

На что он надеется? Слишком добреньким, слишком правильным стал. Рот до ушей. Маска. Что он пытается изобразить? Не верю я в эту безмятежность! Тошно! «Вали к своей Надьке!» – захотелось заорать ему в лицо. Я улыбаюсь. Он думает, мне нравится его навязчивость. Не подходит ко мне больше. Какой послушный. Он так смотрит. Маньяк. Не мигает и шутит…

Это уже диагноз. Мне нужно остерегаться его. Не хочу с ним говорить. Бесит.

Надька… нет, не ревнует. Пашка отпочковался от неё. Не подходит третий день. Она и рада: не нужно играть в принцессу. А он? Забыл про неё. Он не ушёл, а лишь отошёл: «Есть ли кто поинтересней?» Он выслеживает меня у школы. Я обхожу его пятой дорогой. Перебежками. Странный. Очень странный. Крутится, как муха над вареньем. Не уходит. Что он задумал? Сегодня я не буду скрываться. Иду.

Он увидел меня. Его шаги направились ко мне с невероятной частотой. «Пройди мимо, пройди мимо». Я не меняла темп. Пусть дёргается, если хочет. Он немного отклонился в сторону. Я уже поверила, что сегодня всё обойдётся. Тут он выдаёт: «А куда ты так торопишься?» Без раздражения и злобы. Необычно. Он хорошо шифруется.

«Брошенный.» – мысль ужалила меня. Он сам доигрался.

– К бабушке, – выпалила я.

Я не боюсь, но мне неприятно перед ним отчитываться, будто мы встречаемся… Стоп. Он что?

Он хоть понимает, куда ввязываться? Тихая жизнь наскучила, и он решил взбодриться? Мои проблемы для него игрушки. Это не батуты. Вижу, не верит мне.

– Допрос окончен?