Мы ищем соответствий не то чтобы для возвышения, а для понимания природы, дабы составить из подобий внешнее, а там, глядишь, и внутрь удастся пронырнуть. Когда мы в 2002 г. прогуливались по Харькову с Александром Кушнером, поэт отметил, что столица Слобожанщины весьма схожа с Питером – наличием небольших рек, мостов, а также неоклассицизмом старого центра, привитым семейством архитекторов Бекетовых. Впечатление А. Кушнера отчасти подтверждает дореволюционная надпись на фризе одного из бекетовских домов: «Петербургский международный коммерческий банк». Харьков стал побратимом Петербурга в 2004 г., году празднования 350-летия Харькова и 300-летия Питера. Мог ли я не порадовать поэта рассказом о том, что в Харькове некогда имелся Васильевский остров! Ныне, правда, несуществующий, поскольку одна из речек пущена в подземную трубу.

«Харьков смотрится ничуть не хуже, к примеру, Милана или Мюнхена», – уверяет исконный харьковец Юрий Милославский, глядя то из Нью-Йорка, то из Монреаля или прохаживаясь по харьковским улицам, убеждая нас в наличии здешнего «фирменного» архитектурного коктейля, уверяя, что некоторые улицы Харькова буквально целиком, в хорошем смысле слова, музейны, антикварны, тут тебе и «модерн», и «арт-деко», и конструктивизм, и купеческие двухэтажки александровских времен, и вся эта прекрасная «бекетовщина»…

Одному моему знакомцу Харьков напоминает Москву – тем, что тоже похож на комод, в котором вещи растыканы в случайном, бессистемном порядке.

И хотя у того же Чехова в «Скучной истории» герои обмениваются невеселыми репликами: «Не нравится мне Харьков… Серо уж очень. Какой-то серый город. – Да, пожалуй… Некрасивый…», однако у Бунина в «Жизни Арсеньева» воздух Харькова импрессионистичен и волнующ: «В Харькове я попал в совершенно новый для меня мир. <…> И вот первое, что поразило меня в Харькове: мягкость воздуха и то, что света в нём было больше, чем у нас. Я вышел из вокзала, сел в извозчичьи сани, – извозчики, оказалось, ездили тут парой, с глухарями-бубенчиками, и разговаривали друг с другом на «вы», – оглянулся вокруг и сразу почувствовал во всем что-то не совсем наше, более мягкое и светлое, даже как будто весеннее. И здесь было свежо и бело, но белизна была какая-то иная, приятно слепящая. Солнца не было, но света было много, больше, во всяком случае, чем полагалось для декабря, и его теплое присутствие за облаками обещало что-то очень хорошее».

Что бы ни говорили, Харьков насквозь литературен, поэтичен.

Лиля Брик в письме 1921 г. просила Маяковского: «Не изменяй мне в Харькове!»

Широко известен мемуар Мариенгофа, как «Есенин вывез из Харькова нежное чувство к восемнадцатилетней девушке с библейскими глазами. Девушка любила поэзию. На выпряженной таратайке, стоящей среди маленького круглого двора, просиживали они от раннего вечера до зари. Девушка глядела на луну, а Есенин в ее библейские глаза. Толковали о преимуществах неполной рифмы перед точной, о неприличии пользоваться глагольной, о барабанности составной и приятности усеченной. Есенину невозможно нравилось, что девушка с библейскими глазами вместо «рифмы» – произносила «рыфма». Он стал даже ласково называть ее: – Рыфмочка».

Харьков – это и два Бориса русской поэзии, Слуцкий и Чичибабин. Остался чудесный десяток стихов Слуцкого о Харькове, но пока процитируем пророческие строки Чичибабина, кажется, в последние двадцать лет воплощающиеся в абсурдную действительность:

И нельзя сказать, что провидение поэта совсем уж далеко от вибрирующего впечатления, мелькнувшего за полвека до этого у М. Булгакова в романе «Мастер и Маргарита»: «Кроме котов, некоторые незначительные неприятности постигли кое-кого из людей. Произошло несколько арестов. В числе других задержанными на короткое время оказались: в Ленинграде – граждане Вольман и Вольпер, в Саратове, Киеве и Харькове – трое Володиных, в Казани – Волох, а в Пензе, и уже совершенно неизвестно почему, – кандидат химических наук Ветчинкевич».

Но еще до того у Булгакова, в «Белой гвардии», Лариосик является харьковским студентом. А в «Преступлении и наказании» адрес старушки-процентщицы Алены Ивановны Родиону Раскольникову дает харьковский студент Покорев. И ведь вряд ли о них оформилось катаевское выражение «полузабытая фигура харьковского дурака».

Образ Харькова-ученого утвердился вполне, однако что до Харьковского университета, ставшего отправной точкой роста и сияния Харькова, то для Пушкина он «не стоил курской ресторации», о чем «наше всё» шутливо, но и едко черкнуло в «Путешествии в Арзрум».

Харьков категорически русско-литературен: и рифма в нём, как ни странно, жива, да и, пожалуй, «рыфмочка». И до 2014 г. он являлся одной из признанных столиц русской поэзии, кое-кто полагает, что третьей, наряду с Питером и Москвой.

И отправной точкой разговора о Харькове вообще чаще всего становится русская литература.

Тем не менее Пушкин отправился на Кавказ через Курск, а в Харькове на памятнике основателю университета Василию Каразину из литых букв собрана кумулятивная фраза: «Блажен уже стократно, ежели случай поставил меня в возможность сделать малейшее добро любезной моей Украине, которой пользы столь тесно сопряжены с пользами исполинской России». В нынешней Украине, увы, достанет сил, желающих срезать окончание фразы. Мы же можем только восхититься этими скрижальными формулировками, ставшими девизом для многих поколений горожан.

Несколько раз ездил в столицу к императору с ходатайством об учреждении университета харьковский городской голова Егор Урюпин, который из-за конфликта с губернатором даже в сумасшедший дом (Сабурову дачу) был упечён (но победил-таки!). А идея университета в Харькове принадлежала В. Каразину, первому его ректору, резонно впоследствии заметившему: «Я смею думать, что губерния наша предназначена разлить вокруг себя чувство изящности и просвещения. Она может быть для России то, что Древние Афины для Греции».

Этот посыл подхватил в наши дни Юрий Милославский, введший в обиход термин «Харьковская цивилизация», что и зафиксировано в ряде наших с ним апологетических публикаций, некоторые из которых, так случилось, построены диалогическим образом, подобно древнегреческим литературно-философическим беседам.

«Харьковчане. – все же правильнее будет харьковцы – слишком привыкли к уникальности своего города, – говорит писатель. – Между тем я, грешный, считаю, что существует не просто харьковский культурно-поведенческий стандарт (как парижский, одесский, нью-йоркский, старомосковский) и даже не только харьковский этнокультурный тип (т. е., почитай, есть такая «национальность»: харьковец-харьковчанин). Полагаю, что о Харькове можно говорить как о своеобразной, самодостаточной цивилизационной системе. В этом смысле наш город можно уподобить древней Антиохии, античным и средневековым городам-государствам».

Припомним: Антиохия была третьим по величине городом Римской империи после Рима и Александрии. Новый Завет гласит, что последователи Христа впервые начали называться христианами именно в Антиохии. Тут родились евангелист Лука и Иоанн Златоуст.

Стояние в вере столь же несомненно присуще харьковцам, как и «чувство изящности и просвещения». Сюда, к своей родной сестрице Прасковье Андреевне Горленко, в замужестве Квитке, приезжал в Основянское имение святитель Иоасаф Белгородский, чудотворец, 100-летие прославления коего мы отмечали в сентябре 2011 г.

В сущности, дом в Харькове, в котором я прожил четверть века, находится на территории бывшей усадьбы писателя, помещика Квитки-Основьяненко, сохранившей до наших дней лишь одно строение и небольшой парк на берегу речки Уды.

Духовная преемственность не пресеклась в городе служения святителей Мелетия, архиепископа Харьковского и Ахтырского, и Афанасия, Лубенского чудотворца, в городе, где издавался на рубеже XIX–XX вв. уникальный религиозно-философский журнал «Вера и разум» (в котором публиковались лучшие умы русского богословия, философии), где служили митрополит Антоний Храповицкий и протоиерей Николай Стеллецкий (взят как заложник и зверски разрублен на куски в июле 1919 г. в Сумах изувером харьковского ЧК Саенко – не путать с «подростком Савенко»), где окормляли народ харьковские отцы-священномученики второй половины 1930-х, прославленные теперь в Соборе новомучеников Слободского края.