Что касается Бога, то это отдельный разговор и не сейчас нам с тобой его вести. Как ты уже поняла, я не верю в эти сказки с непорочным зачатием, со святыми и прочей чепухой. Обманом объят мир, верой в миф и неверием в себя. Разум – вот единственная вера человека. Церковь его убивает. Постараюсь доказать тебе это, дабы в дальнейшем ты полагалась не на Бога и священника, а лишь на себя. Природа научит тебя пользоваться умом, а не слепой верой в то, чего нет. Сама будешь отвечать на вопросы, которые поставит перед тобой жизнь, и не станешь обращаться за помощью к безумным, больным на голову попам.
Тебе многое еще предстоит узнать. Я научу тебя, как не заблудиться в лесу даже в пасмурный день; ты сможешь определить, где восток, а где запад. Зная, откуда восходит солнце и куда заходит, ты всегда сумеешь выбрать верное направление: путь укажут ветви дерева или муравейник. Ты станешь хозяйкой леса и жизни как своей, так и чужой. Не бойся диких зверей, они не забредают сюда. Но бойся человека: нет опаснее существа на земле. Зверь – коли повстречаешь его – не тронет, умей только разговаривать с ним и делать так, чтобы не вызвать у него злость. Он поймет, что ты умнее и сильнее его. Но не так скоро постигнешь ты сию науку; пройдет не один месяц и не год. Готова ли ты к испытанию? Согласна ли следовать моим наставлениям, дабы иметь власть над душами и умами, над миром, что окружает тебя?
Эльза почувствовала, как ее вновь охватил благоговейный трепет перед этой женщиной, которой отныне она вручала свою душу, свою жизнь. Ей даже нравилось то, что ей предлагали, и что важно – она хотела этого! Ей вдруг стало казаться, что она и рождена для того, чтобы познать тайны природы, уметь общаться с ней, любить ее как родную мать, и другого пути в тяжелой, беспросветной жизни для нее нет, просто быть не может. То, что с ней случилось, предопределено свыше; такова, стало быть, воля небес.
Она крепко сжала старухе руку выше локтя:
– Учи меня своему искусству, святая женщина! Я буду делать все, как ты велишь, ибо, клянусь, нет науки умнее твоей! Может случиться, что я стану мстить своему недругу, но оружием против него я изберу не меч и не стрелу. Я всегда буду помнить о тебе и умру, благословляя твое имя.
И Эльза припала губами к руке будущей наставницы. Отшельница улыбнулась и погладила ее по голове.
– И все же есть некто, кого стоит бояться любому человеку. Он безжалостен и глух к стонам и мольбам, он неподкупен, против него бессильно все. Попав к нему в руки, уже не вырвешься.
– Кто же это? Король? Римский папа? Господь Бог?..
– Палач. Сильнее его нет, помни об этом всегда. Но и у палача есть сердце, которое умеет любить… А теперь слушай мою историю. Ты должна знать, с кем отныне будешь жить под одной крышей и кому закроешь глаза, когда отлетит с ее уст последний вздох. Потом, когда я закончу свою повесть, ты поведаешь, что происходит в королевстве. Несколько лет уже я не имею вестей, и ныне, как знать, не попросит ли нас с тобой Франция об услуге.
Передохнув и помолчав с минуту, собираясь с мыслями, Резаная Шея повела свой рассказ:
– Родилась я в тот год, когда сицилийцы устроили французам вечерню[3]. Отголоски этого события дошли до Франции довольно скоро, ведь Карл Анжуйский – король Сицилии – был братом Людовика Святого. Мой отец – граф де Донзи, родственник герцогов Бургундских, а мать из рода Рено де Вишье, магистра ордена тамплиеров. Она занималась колдовством: варила всевозможные зелья, лепила восковые фигурки. Вдвоем с неким магом из Фландрии они путем ворожбы напускали чары на тех, кого эти фигурки изображали; речь шла либо о смерти, либо о любви. Тогда это еще не преследовалось Церковью. В замке жила еще старая няня; она рассказывала мне занимательные истории из жизни королей и колдунов, а потом учила меня варить травы и собирать корешки, дабы лечить всякую болезнь. Как оказалось, она была дальней родственницей этого магистра. Похоже, все у них в роду занимались ведовством; да ведь и король, когда уничтожал орден, обвинил его членов, помимо других пунктов, в общении с нечистой силой.
В четырнадцать лет меня выдали замуж за сеньора де Шандель из соседнего графства. Однако недолго продолжалась наша семейная жизнь: его арестовали как злоумышленника и отдали под суд, а потом казнили. Против короля Филиппа Четвертого тогда нередко устраивали заговоры его же советники и вассалы, и он жестоко расправлялся с ними. Я вернулась в родной дом. А вскоре участь мужа разделил и мой отец. Потом мать снова нашла мне жениха; им оказался виконт де Бар, младший сын сеньора де Бара, вассала графа Шампанского. Но он погиб во Фландрии. Там в те годы шла война с фламандцами: король пожелал присоединить это графство к Франции. Мне было тогда примерно столько, сколько сейчас тебе.
В то время церковники вели уголовные дела против тех, кто так или иначе им не подчинялся, был неугоден. Король уже не один раз воевал с Римом по поводу духовенства, которое обязывал платить ему на нужды монархии. Папа Бонифаций, конечно, был против этого. Но Филипп Красивый гнул свою политику и заставлял папу подчиниться своим требованиям. Это был волевой, сильный человек, который всегда нуждался в деньгах. Папа отправил к нему легата, дабы тот уладил конфликт, но король арестовал его; мало того, потребовал от Рима отлучить легата от церкви, поскольку тот якобы стал плести против него козни и даже оскорблял его. Папа рвал и метал. Потом вызвал Филиппа к себе на суд. В ответ король созвал на съезд своих баронов и отправил Ногарэ (это его министр) в Рим, чтобы арестовать понтифика. Вообрази, каково! Слышал ли кто о таком? Ох и крутого же нрава был король Филипп.
– Что же Ногарэ? Поехал ли?
– Да еще как! И, представь, влепил Бонифацию пощечину. Верховный пастырь не вынес такого позора и вскоре умер. Утверждали, правда, что Филипп приказал его отравить. Избрали нового папу, уже француза, и он перенес свою резиденцию в Авиньон. Кто знает, почему он так поступил? Потому, наверное, что в жилах его текла франкская кровь. Но говорили еще, будто у Святого престола всегда много врагов в Риме – вот, дескать, причина. Так и вышло, что папа стал для Филиппа вроде как «своим»… Но что это я все не туда… тебе, должно быть, слушать об этом неинтересно.
– Нет, нет, говори, мать Урсула! Кто же расскажет о тех временах, кроме тебя? Думается мне, все это связано и с тобой тоже.
– Верно думаешь. А веду я к тамплиерам. Ведь королю проще простого было уговорить своего земляка устроить против них процесс.
– Зачем же он это сделал? Чем помешали ему рыцари-храмовники?
– Богатыми были, ссужали деньгами многих, и короля в том числе. Так вот, чтобы долг не отдавать, а заодно и присвоить огромные богатства, Филипп Красивый и уничтожил этот орден, с согласия папы, разумеется. Громкое было дело. Чего только ни ставили в вину рыцарям Храма: язычество, содомию, заговоры… Рассказывать долго, как-нибудь потом. Важно то, что под пытками они признались во всем, в чем их обвиняли, называли даже замки, где насылали порчу на короля. Назвали и наш замок… Это правда, храмовники заезжали к нам не раз. Но чтобы заговоры!.. Я бы знала, няня или мать посвятили бы меня в это. И случилось несчастье: слуги короля нагрянули к нам в дом. Я возвращалась с прогулки, и меня предупредили селяне; мне осталось только бежать. Позже я узнала, что мать и няню связали и увезли в Париж на допрос, – дескать, вместе с тамплиерами напускали порчу на короля, изготовляли фигурки, а потом протыкали им сердце иглой. В замке остались королевские слуги, а затем король забрал его себе. Прошел слух, что искали и меня. Я села на лошадь и поскакала в Шампань, там поселилась у своей родни в городке Бар. Дабы остаться неузнанной, – ведь меня могли опознать: мне не раз приходилось бывать на балах в королевском дворце в дни празднеств, – так вот, я остригла волосы и поменяла имя. Меня стали звать Урсулой, и получилось так, что я стала обыкновенной приживалкой. Некоторое время спустя я узнала, что няню повесили, а мать скончалась во время пыток.
