Как-то у монастыря мне дали монету, а она оказалась фальшивой. Весть быстро разнеслась по городу. Я испугалась: обвинение в подделке монеты равносильно смертному приговору. Бывшая соседка, добрая душа, сказала, чтобы я бежала из города: завтра меня должны без суда прилюдно сварить в кипятке – таково наказание фальшивомонетчиков. Она дала мне монашеское платье с капюшоном, и, едва забрезжил рассвет, я покинула город в суматохе, царящей вокруг въезжающих в ворота деревенских телег. За весь день я съела только половину лепешки, что дала мне соседка, и маленький кусочек сыра; столько же оставила на утро, дабы совсем не лишиться сил. Ночь я провела на берегу реки под корневищем старого дерева, а утром вышла на тропу, что вела меж лесом и полем. Куда? Почем мне знать? В неизвестность, от которой до небытия один шаг… Только бы подальше от города, от людей… А потом начался ливень. Я кинулась в лес, чтобы не вымокнуть до нитки, бегала от дерева к дереву, все дальше и дальше… И вот оказалась тут.

Помолчав, Эльза прибавила напоследок, переведя взгляд на хозяйку:

– По-видимому, права ты оказалась, добрая женщина… отсюда мне дороги нет. А теперь, когда ты знаешь обо мне все… – Она положила ладонь на руку старухи. – …поступай со мной, как считаешь нужным. Я в твоей власти. Так, видно, угодно Богу.

– Не Богу, а судьбе, – ответила Резаная Шея, накрывая ладонь Эльзы своею. И спросила: – А монашеское одеяние? В узелке? – Она кивнула на котомку, лежавшую у входа.

– Было жарко. В платье легче.

– Хорошо, что ты открылась мне. Теперь я вижу – ты чиста.

– Перед Богом?

– Передо мной.

– Но не перед людьми.

– Люди слепы. Много мути в голове, но мало ума.

– Откуда же муть?

– От Церкви. Нет врага страшнее у человека. От нее – зло, невежество. Но об этом потом. Я раскрою тебе глаза, и ты поймешь, почему здесь в углу нет икон, я не ношу креста и не читаю молитв. Теперь скажи, вправду ли останешься со мной? Не убежишь? Спрашиваю потому, что приглянулась ты мне… уж не знаю чем. Ведь и жить вдвоем будет веселее. Станешь помогать мне…

И замерла старая Урсула в ожидании ответа. Что услышит она от неожиданной гостьи, волею случая оказавшейся у нее в доме? Не откажет ли та? Не замашет ли руками? Не распрощается ли утром и, поблагодарив за приют и прихватив рубашку, уйдет прочь? Если бы знала гостья, как устала она одна, как мечтает, чтобы рядом была помощница, собеседница… быть может даже, приемная дочь!.. Та, словом, кого она посвятит в не ведомый никому мир, обучит наукам, недоступным пониманию людей, не исключая миропомазанных особ. Та, кого она сделает умнее, а возможно, даже и счастливее тех, кто, утонув в пучине церковного мракобесия и порожденного им невежества, отверг ее, хотел даже предать смертной казни.

Она пытливо и с надеждой смотрела Эльзе в глаза, и та увидела и почувствовала в этом взгляде, в движении руки тепло и ласку человека, дождавшегося наконец избавления от одиночества, что равносильно было последнему в его жизни отголоску счастья. Но не просто человека – матери, нашедшей дочь, которую искала и ждала много лет! Да и что оставалось несчастной скиталице? В лучшем случае – нищенское существование, в худшем – печальный конец в сточной канаве или страшная смерть от клыков диких зверей. И она ответила, вселив своими словами тихую радость в душу старой отшельницы:

– Разве у меня есть выбор? Меня оплевали и растоптали, а потом швырнули за борт как ненужную, а скорее как опасную вещь. Добрая женщина пришла мне на помощь в минуту отчаяния, когда жизнь стала уже не мила. Так не долг ли мой в том, чтобы разделить ее одиночество и закрыть ей глаза в последний миг ее пребывания на этой грешной земле? Имею ли я право отказать этой женщине, коли она просит меня остаться? Такого права у меня нет. А мои желания… их похоронил город. Мне осталось стать такой, как та, что меня приютила. Я должна, и я сумею. Такова воля небес, противиться ей – значит впасть в грех. Поэтому я остаюсь… Пройдет год, два, – кто знает, сколько? – и, как знать, не стану ли я называть ту, что дала мне пристанище, своей матерью…

Глаза хозяйки дома увлажнились слезами. Она услышала то, что хотела.

– А пока я для тебя мать Урсула, как в монастыре. Меня это нисколько не обидит. Я научу тебя многому. Ты станешь умнее любого декана университета. Знаешь, например, отчего никнут иные цветы и закрываются одуванчики? Можешь определить по полету птиц или по поведению кур и гусей, какая ожидается погода? Сможешь ли угадать, когда и откуда придет буря или просто поднимется ветер?

– Все во власти Господа, – заученно ответила Эльза, вспоминая уроки учителя-богослова. – Лишь Он один волен либо низвергнуть воду, либо наслать сушь. Он же ведает бурями…

Резаная Шея засмеялась. Наступило молчание.

– Что станешь делать, коли поранишь руку? Вывихнешь ногу? Если заболит живот или голова? Будешь просить Бога помочь?

Усмешка не сходила с губ Урсулы. Гостья растерянно глядела на нее.

– Что же Он не помог одержать победу над англичанами при Креси, Кале и Пуатье, а ведь Его наместник родом из Франции, где и сидит. Или Святой престол снова в Риме?

– Нет, по-прежнему в Авиньоне.

– Почему Он не загасил огонь, когда горел твой дом? Вспомни, тебя собирались сварить заживо. Что же, полагаешь, Бог остудил бы воду или кипящее масло, а потом еще накормил бы тебя и дал денег? Ведь Он знал, что ты невинна. И отчего Он не помогает тем безгрешным, которых заставляют бросаться в реку со связанными за спиной руками? Почему не даст им возможность дышать под водой, доказывая тем самым свою безвинность?

– Он забирает душу у дьявола, ведь если человек всплывет, то это укажет на его виновность, а коли так, он – добыча сатаны.

– Так учат попы? – усмехнулась старуха. – Иной глупости я и не ожидала.

– Но ведь человек и вправду может быть виноват…

– Вся вина его только в том, что он попал в лапы к невежественным, поврежденным в уме фанатикам, именуемым слугами Церкви. Согласна ли ты слушать меня дальше, Эльза? – Резаная Шея помедлила, не сводя глаз с собеседницы. – Догадываюсь, это вызовет в тебе бурю протеста, ведь ты воспитана в святой вере. Отложим этот разговор.

– Полагаю, однако, он неизбежен, мать Урсула, ведь нам теперь жить вместе.

– Уверена, что ты прозреешь, увидишь то, чего Церковь не дозволяет видеть никому. А сейчас… время позднее, на дворе темень. Ты устала, и тебе следует отдохнуть. Мне тоже пора на покой – вставать я привыкла с рассветом. Теперь будем подниматься обе.

– Как скажешь, мать Урсула; ты здесь хозяйка.

– Скоро ею станешь и ты. Понимаю, тебе хотелось бы узнать обо мне, и это справедливо. Расскажу завтра. В прихожей много сена, набросай его близ моей кровати и накрой холстом. Это и будет твоя постель.

Рано утром – солнце еще спало за рекой, за вершинами холмов – обе вышли во двор. Эльза удивилась: все, что окружало ее вчера и казалось таинственным и зловещим, ныне радовало глаз и вселяло бодрость духа. Над головой сияло ослепительной голубизной безоблачное небо, высокую луговую траву волновал легкий ветерок.

Она стала осматриваться. Против двери – огороженный кольями участок; что внутри – не видно, надо будет спросить. Рядом огород: сквозь щели в ограде зеленеют грядки. Удивительно и красиво, как в деревне, но с той разницей, что сюда никогда не нагрянут сборщики налогов.

Она обернулась. Резаная Шея стояла поблизости и смотрела себе под ноги. Странно, что она там увидела? И вроде бы даже принюхивается. Немедля пришел неутешительный ответ:

– После полудня вновь польет дождь.

Как по команде взметнулись брови у гостьи:

– Но отчего? На небе ни облачка; солнце скоро встанет. Кто сказал об этом?

Старуха ткнула пальцем в землю:

– Сухая трава утром – вестник ненастья. А слышишь, как она пахнет? Трава – не человек, не солжет.