Обуздав свой гнев, он позволил лошадям перейти на более медленный шаг, и вскоре коляска подъехала к огромному мрачному особняку на Линкольнс-Инн-Филдс. Джесинда не выходила из головы Рэкфорда. «Что за упрямая девица», — думал он. Однако несмотря на все свое желание забыть ее, он не мог это сделать. Рэкфорд понимал, что любить такую женщину было полным безумием. Даже Люсьен считал свою сестру сорвиголовой. Спрыгнув с козел и оставив коляску на попечение кучера, Рэкфорд направился к высокому кирпичному зданию, построенному восемьдесят лет назад.
Кучер отогнал по неширокой дорожке элегантный экипаж к конюшне, а Рэкфорд взбежал на парадное крыльцо, бросив взгляд через плечо на тихую площадь, служившую когда-то местом публичных казней. Здесь мало осталось больших особняков, в которых жила знать. На прилегающих улочках стояли скромные дома. Даже красивое здание бывшего театра на близлежащей Португал-стрит теперь превратилось в склад фарфора. Фешенебельный мир переместился на запад, в Мейфэр. Из окон верхнего этажа, где располагались комнаты Рэкфорда, он видел границу своих прежних владений — тот район, который когда-то находился под контролем его шайки. Он не до-тел думать о той причине, по которой стал контролировать территорию, расположенную так близко от дома его отца. Он следил издали за тем, как протекала жизнь в этом особняке. Рэкфорд знал, что старик много времени проводит в Корну Холле, охотясь на лис, и не старается приехать в Лондон к началу заседаний в парламенте.
Подойдя к двери, Рэкфорд был удивлен тем, что она тут же распахнулась. На пороге стоял дворецкий Джеральд. Почтительно поклонившись, он радушно приветствовал молодого хозяина.
— Добрый вечер, лорд Рэкфорд.
— Добрый вечер. Мой отец дома?
— Нет, сэр. Его милость в клубе. Хотите, я принесу вам наверх что-нибудь перекусить?
Рэкфорд покачал головой.
— Нет, мне ничего не нужно.
Он до сих пор не привык к тому, что так много людей обслуживают его. Рэкфорд не умел обращаться со слугами, как с бездушными машинами.
— Спасибо, старина, — промолвил Рэкфорд, дружески похлопав дворецкого по плечу, и стал подниматься по широкой лестнице из красного дерева.
Пораженный таким поведением хозяина, слуга проводил его изумленным взглядом. Когда Рэкфорд миновал площадку второго этажа, до его слуха донесся слабый голос:
— Уильям…
Рэкфорд сразу же узнал его. Постаравшись скрыть свое ожесточение и старую обиду, он остановился и медленно повернулся. Внизу у входа в гостиную второго этажа стояла его мать. Она была похожа на бледную тень. В свои пятьдесят лет некогда очаровательная маркиза Труро и Сент-Остелл выглядела хрупкой и увядшей. Она походила скорее на призрак, нежели на живую женщину. В детстве, скитаясь по улицам Лондона, Рэкфорд порой испытывал тоску по матери; он с болью вспоминал аромат ее духов и косметики, пахнувшей ладаном и хной. Мать подводила брови и ресницы, красила волосы, пудрилась тальком, придававшим молочную белизну ее коже, и румянила щеки, используя для этого пушистую кисточку из верблюжьей шерсти. Не в силах уберечь своего младшего сына от побоев мужа, маркиза пряталась от реальности, убегая в мир своего воображения и посвящая все свое время уходу за внешностью.
Рэкфорд думал, что не сможет простить ее, но он никогда не осмелился бы высказать все, что лежало у него на сердце, потому что боялся за ее хрупкое здоровье. Ему казалось, что это призрачное существо может рассыпаться у него на глазах и превратиться в горстку пыли.
Сын поклонился матери.
— Добрый вечер, миледи.
— Ты рано вернулся домой.
«Домой? — устало подумал Рэкфорд. — Разве это мой дом?» Маркиза вышла на лестничную площадку, где горели свечи, бросавшие тени на ее худое лицо с глубокими глазными впадинами и заострившимися скулами.
— Тебе не понравился бал в Девонширском дворце?
Рэкфорд смотрел на мать, кусая губы от досады. Ему хотелось сказать ей, чтобы она оставила его в покое. Неужели она не понимает, что ее попытки подружиться с ним тщетны? Но он, как всегда, не стал говорить резких слов. Только пожал плечами.
— У меня просто разболелась голова.
Он не сумел скрыть иронии, но маркиза не заметила этого. Она подняла брови, сразу же проявив интерес к тому, что сказал сын. Болезни и недомогания были ее коньком. Маркиза готова была говорить о них часами. Головная боль являлась ее излюбленным оправданием, позволявшим закрываться в своей комнате каждый раз, когда она чуяла надвигавшуюся в доме грозу. Она бросала своего младшего сына в беде в тот момент, когда он больше всего нуждался в ее помощи и защите. Маркиза часто говорила, что ее слабые нервы не могут выдержать криков и воплей. Но, став взрослым, Рэкфорд понял истинную причину ее поведения. Ей казалось, что то, чего она не видит, на самом деле не существует.
— Я прикажу, чтобы тебе принесли порошки от головной боли…
— Спасибо, миледи, но в этом нет необходимости. Мне просто надо немного отдохнуть.
— О-о, — разочарованно произнесла она, и ее голова поникла. — Ну что ж, как тебе будет угодно, Уильям.
— Спокойной ночи, мадам.
— Спокойной… ночи… — тихо промолвила она, когда сын уже повернулся и стал подниматься по лестнице.
Стараясь отделаться от неприятного чувства, которое вызвала в нем встреча с матерью, Рэкфорд вошел, в свои апартаменты, расположенные на третьем этаже. В полутемной гостиной на столиках с ножками в виде звериных лап горели светильники. Свет от горящих свеч пробивался сквозь фигурные отверстия в оловянных плафонах.
Закрыв за собой дверь, Рэкфорд пересек комнату и позвонил в колокольчик, вызывая Филберта. Он знал, что камердинер докладывает маркизу о каждом его шаге, поэтому старался вести себя естественно, не вызывая подозрений.
Слуга быстро явился на зов и зажег свечи в канделябрах. Затем помог хозяину раздеться и унес костюм. Когда Рэкфорд снял длинные белые кальсоны и шерстяные чулки, слуга подал ему роскошный халат из синего атласа. Облачившись в это удобное просторное одеяние, Рэкфорд взял книгу об Индии, из которой он черпал факты, чтобы потом водить за нос светское общество намеками на то, где он был все это время, и стал прохаживаться по комнате.
Проходя мимо ожидавшего его дальнейших распоряжений Филберта, Рэкфорд с рассеянным видом приказал ему подать бренди. Слуга тут же выполнил его просьбу.
— Ты свободен, — холодно сказал Рэкфорд.
— Хорошо, милорд.
Филберт поклонился и выскользнул за дверь. Рэкфорд поднял голову и прислушался. Однако он не услышал шагов удаляющегося по коридору слуги. Филберт несомненно, замер, стоя по, ту сторону двери.
Поняв, что за ним наблюдают, он сделал несколько глотков бренди, перевернул страницу и снова стал расхаживать по комнате, притворяясь, что читает. В конце концов Филберт, убедившись, что Рэкфорд не собирается нарушать правил, установленных маркизом, ушел. Как только звук его шагов затих, Рэкфорд, захлопнув книгу, быстро положил ее на стол, повернул ключ в замке и направился через спальню в свою гардеробную.
Через несколько минут он вышел, одетый в простые брюки, сапоги, рубашку и просторный черный плащ. Подойдя к одному из столиков, вынул из тайника кинжал, а затем осторожно приблизился к окну. Выглянув из-за тяжелой портьеры, Рэкфорд убедился, что приставленных к нему шпиков с Боу-стрит нет на обычном месте. По-видимому, они потеряли его след, оставшись у Девонширского дворца. Должно быть, они до сих пор несли свое дежурство под окнами герцогского особняка. Мрачно усмехнувшись, Рэкфорд взглянул туда, где располагалась Бейнбридж-стрит.
Он задернул тяжелые бархатные портьеры и задул свечи. Через несколько минут он выскользнул во двор через боковую дверь, взобрался на высокую ограду и спрыгнул на улицу. Рэкфорда опьяняло чувство свободы. Человеку, привыкшему делать то, что заблагорассудится, и ни перед кем не отвечать за свои поступки, этот месяц показался настоящим адом. Мало того, что он был под пятой у отца, он еще находился под неусыпным надзором шпиков с Боу-стрит, собственного камердинера и жадного до сплетен и слухов высшего общества.
