На фотографии совершенно другой человек. Улыбающийся и… пожалуй, счастливый.

Глава 40. Тая

Я смотрю на трассу, по которой периодически проезжают серые большегрузы и разноцветные легковушки.

— Папа бы никогда никого не бросил. Ни вас, ни нас, — произносит Адель задумчиво. — Слишком порядочный… был, — сглатывает слезы.

Мне все еще ее жаль. Но уже больше себя, потому что внутри я гоняю по кругу всю информацию, которую знаю. Чем дальше думаю об этом — тем больнее.

У Адель есть велосипед. У меня никогда не было.

Адель так просто, без зажима в горле может сказать на могиле отца, что его любит. Я и при жизни никогда этого не говорила ему в глаза. Как-то не принято было.

Глупо, наверное, в моем возрасте обижаться на такое, но мне до рези в глазах обидно. Папа всегда был слишком загружен, и я старалась его понять. Профессия врача обязывает к постоянному присутствию в больнице. То дежурство, то экстренная операция, то проверка. Дети, дом, семья — все крутится вокруг потребностей пациентов и настоящего призвания.

А, я напомню, в нашей квартире было два врача. И я всю свою юную жизнь старалась всех понимать.

Я была идеальной дочерью. Хорошо училась, держала дом в порядке, готовила ужины и завтраки. Сейчас мое нутро против всего этого сумасшествует и протестует. Словно приворотное зелье больше не действует.

Благодарно улыбаюсь Ване за то, что принес мне горячий чай и настойчиво отодвигаю сэндвич. Соболев недовольно прищуривается и возвращает еду обратно. Кивает на неё, мол, быстро ешь. Поморщившись, снимаю упаковку и откусываю. Желудок благодарно принимает первую за день пищу.

Думаю, что за эту неделю мы будто ближе стали. Ваня так тонко чувствует все мои эмоции, такой внимательный. Верно говорят, что, когда закрывается одна дверь, всегда открывается другая. Он будет прекрасным мужем. Самым лучшим.

Самым лучшим для меня, конечно.

Из раздумий меня вытягивает стук стеклянной двери.

Мы остановились в придорожном кафе недалеко от поселка. Сначала Адель отказывалась, но мой жених нашел нужные слова, чтобы уговорить её.

— Как зовут твою маму? — спрашиваю, разглядывая светло-русые длинные волосы.

— Софья Третьякова.

— Что-то знакомое.

Пытаюсь вспомнить, но мозг из-за сильного стресса отказывается работать.

— Может быть, ты и слышала, — продолжает она. — Моя мама училась на одном курсе с папой и… Ингой.

Мы с Ваней удивленно переглядываемся.

— Папа с мамой начали встречаться еще летом, во время поступления. Это была настоящая любовь, — мечтательно тянет Адель. — Самая-самая настоящая.

— Это мама тебе рассказывала? — серьезно спрашивает Ваня, пока я пытаюсь собраться.

— И папа тоже.

Она возмущенно вскидывает брови и повышает голос:

— Думаете, я вру?

— Ничего мы не думаем, — миротворчески говорит Ваня. — Ты можешь поспокойнее. Тая не виновата ни в чем, она так же переживает смерть отца, хватит так себя вести.

— Прости, — буркает моя новоиспеченная сестра.

Опустив взгляд, смущенно произносит:

— Ты и правда, наверное, ни в чем не виновата. Но Инга…

— Что она тебе сделала? — спрашиваю прямо.

Я иллюзий не питаю. Знаю, что мама на многое способна. Она карьеристка, очень упертая и целеустремленная. Иногда я этими качествами восхищаюсь, иногда, как сейчас, они меня пугают.

— Инга знала про чувства моих родителей, но, когда они поругались… Молодые были, ревновали друг друга сильно, да еще и денег студентам не хватало, а в меде не подработаешь толком, сразу вылетишь. В общем, когда папа с мамой расстались, Инга сделал все, чтобы начать встречаться с ним.

— В этом обычно двое участвуют, — резонно замечает Соболев.

— В любом случае Инга не должна была. Не имела права. Они все были в одной компании, — психует Адель. — Папа очень порядочный. Он просто не мог потом оставить Ингу. Но любил он только маму. Всю жизнь любил только ее одну.

— Маме он тоже говорил, что любит, — возражаю.

— Не ври. Они и не жили вместе толком, — она шипит на меня.

— Это неправда…

— Правда.

— Нет.

Ваня сжимает мою руку, гладит.

Я на него смотрю растерянно. Но неправда ведь. Папа всегда жил дома, кроме смен в Каменке. Они с мамой ходили в гости, редко, но посещали театр, мы все вместе ездили в отпуск.

Мы были обычной семьей. Не без закидонов, конечно.

Я думаю, у каждой семьи есть свои особенности, которые, если посмотреть в увеличительное стекло, кому-то покажутся ненормальными. Но это не их дело — судить.

— Ты младше меня, — рассуждаю. — Значит, твоя мама с отцом встретились не сразу?

— Нет. Мама не смогла наблюдать за их отношениями и бросила институт. Перевелась в колледж на медсестру, закончила его и по распределению попала сюда, в Каменку.

— Папа сам ее нашел?

Адель складывает руки на груди и дует губы.

— Сам? — повторяю.

— Нет, — буркает она. — Она первая ему позвонила, когда в поселковую больницу стали искать хирурга на четверть ставки.

— Ясно, — морщусь.

Внутри становится хоть капельку легче.

Папа Софью не искал. Она сама его нашла.

— Ты извини, что я так сделала с… похоронами, — виновато смотрит на меня Адель. — Папа про тебя только хорошее говорил, Тая, всегда рассказывал, что у меня есть сестра, и фотографии показывал.

Задираю голову к потолку и плачу.

Если бы эта девочка знала, насколько важны мне её слова.

— Просто мы с мамой всегда не отсвечивали. Она очень добрая, мягкая, самая лучшая, — с обидой в голосе проговаривает. — А папа так меня любил. Он все мне прощал: и двойки, и сигареты, и деньги у него воровала, было дело. И я подумала. Мы столько лет были с мамой вторыми. Будет справедливо, если хотя бы сейчас, хоть в чем-то будем первыми. Понимаете?

Пожимаю плечами.

— Должно быть все справедливо, — со слезами в голосе произносит она. — Все должно быть справедливо.

— Пусть будет так, — с горечью отвечаю.