Люсьен въехал в ворота Ревелл-Корта в тот момент, когда несколько крупных капель дождя, упавших на него и на его коня во время возвращения домой, превратились в потоп. Пряча от дождя голову, он старался не распахнуть плащ и защитить от стихии письмо Гарсии, лежавшее в нагрудном кармане жилета. Дверь перед ним распахнулась, и он вбежал в дом.

Торопливым движением Люсьен скинул на руки дворецкого насквозь промокший плащ.

— Я буду в кабинете, мистер Годфри. Не беспокойте меня.

— Слушаю, милорд, — ответил дворецкий, почтительно склоняя голову.

Люсьен взбежал вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, промчался по лабиринту коридоров на верхнем этаже, потом поднялся по еще одной лестнице, узкой и деревянной, которая вела наверх, на чердак.

В темноте дождь барабанил по крыше у него над головой, и ветер свистел на карнизах. Люсьен занял небольшую часть этого пыльного, мрачного помещения над комнатами прислуги для того, чтобы работать в одиночестве. Он отпер дверь в кабинет и нашарил коробочку с трутом, потом зажег свечу. Когда разгорелось слабое пламя, он закрыл за собой дверь и снова ее запер. Из-за тайного характера его работы никому, кроме его самого, даже мистеру Годфри, не разрешалось ни в коем случае заходить в священное пространство кабинета Люсьена, даже чтобы вытереть пыль на книжных полках, что было просто необходимо. Люсьен сел за письменный стол, вынул письмо от Гарсии и неторопливо сломал печать. Взглянув на бумагу, он довольно усмехнулся при виде изобретательности друга. Гарсиа превратил зашифрованное послание в несуществующий счет от содержателя гостиницы за неоплаченные услуги. Стоявшие под гневным текстом сеньора три колонки цифр содержали секретное закодированное сообщение. Каждая дата, количество и расход, стоящие в списке, соответствовали пронумерованной странице католической Библии, которую Гарсиа подарил ему, чтобы пользоваться ею для расшифровки. Каждый номер соответствовал определенной странице Библии, строчке и нужному слову в определенной строке. Собственные имена ключевых фигур и действующих агентов отличались от других цифр тем, что были обведены кружочком. Например, единица в кружочке обозначала папу, двойка — Наполеона, тройка — короля Георга, четверка — принца-регента, пятерка — русского царя и так далее.

Просматривая список расходов, Люсьен побледнел, увидев очерченное число «двадцать семь». У каждого известного действующего агента был кодовый номер — у Люсьена это был номер двадцать один. И хотя он и не знал на память номер каждого агента, но помнил, что двадцать седьмой — это Клод Барду.

Пока Гарсиа бранился по поводу того, что он сломал, съел или иным образом употребил за время своего воображаемого пребывания в испанском пансионе, Люсьен обмакнул перо в чернильницу и начал перелистывать Библию соответственно указанным цифрам. Быстро и тщательно он восстановил послание. Когда он написал слова, соответствующие цифрам, оставалось только перевести их с библейской латыни. ***

«Приветствую, друг мой. Надеюсь, это письмо застанет вас в добром здравии. Спешу предупредить вас, что Клод Барду жив и на свободе. Мы узнали, что он собрал небольшую банду верноподданных. Что же до их миссии, то здесь мои источники противоречивы. Один говорит, что Барду намерен атаковать Венский конгресс. Другой считает, что он организует спасительную миссию, чтобы вызволить Наполеона с Эльбы. Нам следует подготовиться к обоим вариантам. Храни вас Бог!

Гарсиа».

Люсьен откинулся к спинке стула, поглаживая подбородок. Взгляд его стал тяжелым. От его медленного, сильного выдоха пламя свечи заколебалось. Гарсиа ничем не подтвердил сообщение Леонидовича о том, что Барду, возможно, работает на американцев. «Вот тебе и третьестепенные слухи», — подумал он. Люсьен взял перо и тут же начал писать своим коллегам, находящимся в Италии и Австрии. Мысль о том, что Наполеон может быть вывезен с острова Эльба и возвращен во Францию, была возмутительной, но угроза конгрессу расстроила его еще сильнее, потому что там находились четверо членов его семьи.

Его старший брат Роберт, герцог Хоксклифф, был назначен одним из помощников Кэслри. Роберт взял с собой свою молодую жену Бел, чтобы вместе с ней наслаждаться роскошными празднествами, а также свою младшую сестру леди Джасинду и ее компаньонку Лиззи Карлайл, которая была подопечной Роберта и как бы второй сестрой братьев Найт. Сердце его сжималось от страха, пока он писал Роберту и Кэслри без всякого шифра, предупреждая их в самых сильных выражениях об опасности.

Когда письма были закончены и запечатаны, Люсьен задумал связаться с Софией Вознесенской, чтобы выяснить, не знает ли та чего-нибудь о новой миссии Барду или о его теперешнем местонахождении. Эта темноволосая красавица была одним из самых вероломных созданий царя Александра, русским агентом, чья последняя миссия заключалась в соблазнении Барду, чтобы собирать информацию о его деятельности.

Барду и София работали вместе со времени заключения Тильзитского мира, на протяжении пяти лет, когда Россия была союзником Франции. Хотя обе эти нации снова стали врагами, София увлекла Барду весьма сильно. София была женщиной твердой и беспощадной, но она так и не сумела освободиться от прав, которые предъявлял на нее Барду. Люсьен знал об этом потому, что у него тоже некогда был с ней короткий роман. Покачав головой, он решил не разыскивать Софию. Это для нее слишком опасно. Барду относился к этой женщине как к своей собственности, он доходил в этом до безумия. И потом, Люсьен никогда полностью не доверял ей.

Горькие воспоминания переполняли его, и он подумал, было пойти к Элис и искать утешения в ее объятиях. Как жаждал он омыть свой дух в исходящем от нее свете, в ее невинности, мягкости, придающей твердость! Но эта девушка сегодня практически уничтожила его, у мужчины тоже есть гордость. В следующий раз, видит Бог, она придет к нему сама.

Клубился туман, и его объятия скрыли за своими сырыми покровами очертания близлежащих лондонских домов, когда Ролло Грин ждал, волнуясь, за рекой на угольной пристани Ламбет, вниз по течению от Вестминстерского моста. Он увидел, как сквозь туман приближается лодочный фонарь, отбрасывая слабый луч света на маслянистую поверхность Темзы.

Точно по плану.

Он ниже натянул на глаза свой цилиндр, радуясь, что в его прогулочной трости спрятан нож. Окружающие пакгаузы, пивоваренные заводы и склады пиломатериалов были темны и тихи. Его экипаж ждал неподалеку в тени. Лодка подошла ближе, борясь с течением, и он рассмотрел мачты и висящие сети рыболовного ялика. Когда команда ввела лодку в док, Ролло нервно облизал губы и изобразил радушную усмешку.

Но усмешка эта исчезла, когда огромный, громоздкий силуэт выступил из освещенного фонарем тумана. Человек, стоявший на носу лодки с сигарой, зажатой в зубах, был, наверное, ростом около двух метров и весил больше ста килограммов. Господи Боже! Кончик его сигары светился красным светом. Чудовище спрыгнуло на мол, приземлившись с ужасающей ловкостью, потом оно движением плеч поддернуло лямку дорожной котомки на своем глыбообразном плече.

Ролло молча ахнул, когда белокурый великан с квадратным лицом не останавливаясь направился к нему прихрамывающей походкой. Как-то Ролло заставил себя пошевелиться, выпрямиться во весь свой небольшой рост и пошел к французу, продолжая бодро улыбаться исключительно от страха.

Великан окинул его насмешливым взглядом. Глаза у него были бледно-голубые, леденящие и злые. Ролло поклонился.

— Меня зовут Ролло Грин, сэр. Наши уважаемые друзья из Виргинии поручили мне помогать вам.

Барду посмотрел на прогулочную трость Ролло с таким видом, словно сразу же понял, что в ней спрятано оружие. Факт этот его абсолютно не тревожил. Он вынул изо рта сигару, выпустил клуб дыма, потом швырнул окурок на мол.

— У вас есть мои бумаги? — спросил он твердым бесцветным голосом. Его французский акцент был сильнее, чем ожидал Ролло.

Он слышал, что Барду родом из крестьян, но сумел подняться по социальной лестнице в разгар беспорядков во Франции и превратил себя в достаточно образованного человека. «Надеюсь, — подумал Ролло, — достаточно образованного, чтобы подражать манерам аристократа, в особенности немецкого». Английское общество довольно доверчиво, его нетрудно одурачить, в особенности если человек притязает на родство со старинным прусским боевым генералом Блюхером.