– Пойдем спать, – предложил Фенек. – Капеллан, наверное, сейчас припрется со своими напутствованиями.

– Пойдем, – легко согласился я, оставаться одному на улице, окутанной серостью сумерек, решительно не хотелось.

– Зажги, пожалуйста, лампадку, – напомнил мне Фенек.

– Все еще боишься темноты? – поддразнил я Фенька.

– Нет, больше не боюсь, – сказал Фенек. – Это я раньше, когда лампадки не было, боялся.

В кинозале горит несколько керосиновых ламп, но почти все уже спят. Витя дрыхнет, Женя разложился на своем спортивном мате и тоже, наверное, дрыхнет.

Я чиркнул спичкой, спичка брызнула и зажглась, я засветил лампадку.

Света от лампадки совсем ничего, но огонек в ней приятно пляшет и от этого становится чуть-чуть уютно. Лампадку принес откуда-то капеллан, потому что Фенек очень боялся темноты по ночам, повесил ее тут, у выхода из кинозала, еще и приколол над ней странную какую-то картину четырьмя железными кнопками. На картине этой есть женщина с нечеловечески грустными глазами. Одной рукой женщина хватается за голову, будто она у нее болит, а другой рукой держит маленького лилипуика за одни только его ноги и решительно не понятно как этот лилипутик у нее из рук не вываливается. Из нормальной одежды у них ничего нет, оба в простыни разноцветные закутаны, женщина так вообще с головой. У лилипутика в руках бумажный лист и там написано что-то, чего не разобрать – буквы странные, на наши похожи как дальние-дальние, седьмая вода на киселе, родственники. Кажется, что художник хотел нарисовать женщину и лилипутика так, чтоб они смотрел друг на друга, но на самом деле их глаза никуда не смотрят, а если куда смотрят, то разве что в пустоту. А еще у лилипутика противоестественно длинные пальцы на ногах и одна ступня намного больше другой, с кистями рук тоже, впрочем, так. Очень странная картина и не понятно зачем она здесь. Капеллан принес ее сложенной вчетверо, поэтому через центр у нее тянутся две пересекающиеся, не разложившиеся складки: горизонтальная складка проходит по самым глазам женщины, отчего они у нее заузились и стали каким-то хонгильдоновскими и еще более грустными.

Я потряс спичкой и направился к себе на спортивный мат. Не успел я лечь, как где-то в глубинах кинотеатра раздался странный то ли скрип, то ли хрип, что-то щелкнуло и что-то хрустнуло и что-то зашумело как радио, которое все никак не может поймать волну.

– Эй! – эйкнул Женя, Женя не спит оказывается.

– Ух! – ухнул со своего спортивного мата Фенек.

– Хрррррр! – раскатился по всему кинозалу Витин храп.

– Что там? – спросил Фенек.

– Кажется, что-то щелкнуло, а потом что-то хрустнуло, – сообщил я.

– Очень ценная информация, – срезал меня Женя.

– Пойдем посмотрим чего там, – кто бы сомневался, что Женя предложит пойти посмотреть чего там, да только не я.

Где-то в глубине Храма снова что-то щелкнуло, а потом снова что-то хрустнуло, теперь забормотало и снова тишина.

– Может само пройдет? – робко предположил я, идти смотреть что там решительно не хотелось, хотелось просто забраться с головой под одеяло и затаиться там.

– Если само пройдет, – возмутился Женя, – то мы никогда не узнаем, чего это там было.

– Вот и хорошо, – это я.

– Ничего хорошего, вставай! – это Женя.

– Может ты с Феньком пойдешь посмотришь, а я, – я замялся, – в тылу останусь.

– Зачем? – удивился Женя.

– Буду охранять, – сказал я.

– Что? – не понял Женя.

– Тыл, – объяснил я.

– От кого?

– Мало от кого!

– Так, – Женя понял, что я морочу ему голову, – бери лампу.

Если я сейчас откажусь, откажусь пусть даже со всей решительностью, то Женя меня за шкирку поволочит посмотреть чего там, он же не отстанет, разве я его, Женю, плохо знаю?! Пришлось соглашаться добровольно.

– А я? – пискнул Фенек. – Мне тоже интересно.

Женя кивнул, мол, присоединяйся.

Раз керосиновая лампа оказалась у меня, то мне пришлось идти впереди всех. Я шел, держа лампу на вытянутой руке, а мои храбрые друзья ступали за мной шаг в шаг, прижавшись к моей спине и укрываясь мной будто щитом: один схватился за один мой бок, другой – за другой.

– Опусти лампу! – шепотом приказал Женя, когда мы очутились в вестибюле.

В вестибюле «щелк!», перемежающееся с «хрясь!» стали слышны отчетливей. И еще бубнеж какой-то между этими «щелк!» и «хрясь!», но что за бубнеж и кто бубнит – не понятно. Понятно только, что весь этот бубнеж, все эти щелчки и хруст происходит где-то на втором или третьем этаже. И что там может издавать такие звуки?

Насекомое, бескрылая муха или паук. Оно сидит там, на этаж или два выше, в уголке лестничной площадки, в темноте. Вся поверхность этой паукообразной мухи выглядит так, будто с нее кожу содрали – красная, но в темноте этого, конечно, не видно, как и не видно, что оно все покрыто редкими волосиками. А глаза! глаза у нее черно-черные, злобно-раскосые, над ними складчатое веки, под – такие же складчатые мешки. Ее лапы в вечном беспокойстве шебуршат, хрустят суставами, она шевелит острыми жвалами, щелкает ими, задирает верхнюю свою хитиновую губу и трясет ею мелко-мелко – получается звук как из ненастроенного радио: это она нас, интересно, к себе заманивает или, наоборот, отпугнуть хочет?!

– Что? – переспросил я. – Зачем?

– Опусти, говорю, лампу! – зашипел на меня Женя. – Слепит и ничего не видно!

– Это тебе может из-за моей спины ничего не видно? – поинтересовался я.

Женя ничего не ответил, Женя тихонечко тыкнул меня в бок и рука с керосиновой лампой опустилась сама собою.

Мелко ступая мы пересекли вестибюль и оказались около космонавта. Я не преминул попрощаться с ним: съест по Жениному капризу меня мухопаук и не увидимся мы больше.

– Прощайте, Юрий Алексеич, – тихонечко прошептал я так, чтоб никто не услышал.

Все тем же манером, я со светом в авангарде и два героя за мной, мы подшагали к лестнице.

– Там! – прошептал громовым шепотом Женя из-за моей спины. – Наверху!

– И без тебя ясно, что наверху! – срезал я Женю.

– Шагай! – Женя легонечко подтолкнул меня к лестнице.

– Я не могу, – пожаловался я.

– Почему? – спросил Женя.

– Фенек схватил меня за бок, оторвет сейчас!

– Эй, Фенек! – приказал Женя. – Ослабь хватку!

– Извини! – извинился Фенек.

– Эй! – снова эйкнул Женя.

– Извини! – снова извинился Фенек.

– Ты можешь никого не хватать за бока? – спросил Женя.

– Страшно, что ух! – признался тогда Фенек.

– Ничего тут страшного, – сказал Женя своим рассудительным голосом выкрученным на минимум, – темно просто.

– Давай до утра подождем, – предложил я. – Светёт и мы пойдем посмотрим чего там.

Наверху опять радио, щелчок и вдруг как хрясь! да так сильно, что мы все втроем разом подпрыгнули, а Фенек снова вцепился в мой бок.

– Фенек! – закричал я шепотом. – Женьку щипай, а не меня, это его затея!

– Извини! – опять извинился Фенек и отпустил меня.

Я ступил на лестницу и поднялся на несколько ступенек.

Щелк! Хрясь!

Еще несколько ступенек и вот мы уже стоим на лестничной площадке. Где эта стрекочущая муха, на этом этаже или на следующем?

Хрясь! Щелк!

Кажется, не на этом, пока можно выдохнуть. Мы двинули дальше.

Радио вдруг поймало волну, не совсем устойчивую, но уже можно что-то разобрать.

– …ты …стыдно – Щелк! – ..кто! – заскрипело сверху. – Хрясь!

– Это же Три Погибели скрипит! – догадался Фенек.

– А Женя испугался! – подразнил я Женю. – Женя испугался и кого?

– Три Погибели! – ответил за меня Фенек.

Женя поморщился и ничего не сказал.

Мы поднялись еще на один пролет.

– …ты вверил их сам себе – Щелк! – Хрясь! – …и зачем вверил! – Щелк! – Хрясь!

– …я у тебя вопрос спросила – Щелк! – Хрясь! – … а ты глухонемым молчишь! – Щелк! – Хрясь!

– Расщелкалась! – сказал Женя.

Она всегда щелкает чем-то там у себя в голове, когда говорит, но сейчас Три Погибели щелкала с особым почему-то неистовством.