– Собирай костяшки, – сказал Женя Феньку. – Больше не хочется играть.

Витя незаметно дезертировал на свой спортивный мат, закопался под тряпки, которые служили ему постелью да там и затих. Фенек со всей аккуратностью сложил костяшки домино обратно в коробочку. Женя, грустно сопя, тоже ушел на свой мат. А я решил пойти подышать воздухом и отправился посидеть на паперти.

Я сел прямо на ступеньку. Скучная бетонная площадка перед кинотеатром «Космос», по ее периметру – чахленькие березки, у одной в кроне застрял катун – это как он туда запрыгнул? Ветер шебуршит какой-то картоночкой: подбрасывает ее, переворачивает и волочит все дальше и дальше. Вечер. Солнце нависло над горизонтом, еще чуть-чуть и оно завалится, потом будут длинные летние сумерки и начнется ночь.

Во всем белом свете теперь одно только запустение и один только позор. Вселенская поруха, даже домино не работает, а, казалось бы, что может быть проще домино! Нет ничего, что было раньше, но и нового ничего больше нет. И не будет нового уже никогда наверно. И только солнышко все такое же, вечное, неизменное. Весь белый свет рухнул, а солнышко все также поднимается на небо каждое утро и каждый вечер опускается за горизонт. Только на него одно и можно положиться. Разве? Разве можно? А как оно завтра откажется и не взойдет. Разве солнце может отказаться?! Не оно первое, не оно последнее – конечно может! Откажется, как все, что уже отказалось, и все тут. И что мы тогда делать будем?! А ничего мы делать не будем. Капеллан подождет день, подождет два, а как солнце и на третий день не покажется, сочинит гимн на его гибель «Погасло дне́вное светило» или какую-нибудь дичь в этом же роде, присвоит ему номер, ну например, три-шестнадцать-пять и мы выстроимся в полнейшей темноте наших керосиновых ламп в треугольник и будем трясти палками и петь этот его дурацкий гимн. Мы будем петь и трясти палками до самого конца времен.

Дверь за моей спиной скрипнула и на паперть Храма Новой Армии Спасения вышел Фенек. Он сел рядом со мной на ступеньку почти вплотную, его коленка стукнулась об мою.

– Что делаешь? – спросил он.

– На солнышко смотрю, – сказал я.

– Зачем? – удивился Фенек.

– Любуюсь, – говорю.

Фенек посмотрел на солнышко.

– Ух, красивое, – согласился он со мной.

Мы помолчали, а потом Фенек говорит:

– Я ведь просто хотел поиграть, чтоб весело было, – говорит Фенек. – Вот почему Витя такой?! – и уткнулся в меня глазами вопросительно.

Ах, Фенек, что я тебе скажу?!

– Нет причины почему, – говорю. – Витя такой, Женя другой и ты другой, и я, наверное, тоже.

– Но ведь мог же он не мухлевать?

– Может это у него от природы. Создан так чтоли. Вот ты выбирал быть Феньком?

Фенек пошевелил ушами в раздумчивости.

– Нет, кажется.

– И я не выбирал быть собой, и Женя не выбирал быть Женей, и Витя тоже не выбирал быть Витей.

– Но все равно же можно быть культурным человеком, даже если и не выбирал.

– Тогда он перестал бы быть Витей. Разве можем мы перестать быть собой просто по желанию?!

– Наверное нет, – согласился Фенек. – Но я все равно хотел бы, чтоб Витя был хорошим. Можно было бы с ним дружить.

– Представь, а что если все дело в нас, а не в Вите. Может быть для кого-то Витя хороший, просто не для нас?

– То есть он не плохой и не хороший, а и так и так?

– Да. Наверное. Может, и все мы такие, не плохие и не хорошие. Или так: все мы кому-то хорошие, а кому-то плохие. Помнишь Слепого волка, того, Громадину?

– Не такой уж он и громадина, – рассмеялся Фенек.

– А мне он показался самой настоящей громадиной, – рассмеялся и я. – Так вот, он плохой или хороший?

– Он плохой, он глаза собакам вырезает!

– А с нами он был добр, – напомнил я. – Так что?

– Что – что? – не понял Фенек.

– Хороший Слепой волк или плохой? – спрашиваю.

– Ты меня запутал. Так, как ты говоришь, все слишком сложно выходит, – поморщился Фенек. – А должно быть просто: хороший – хороший и значит, а если плохой – то плохой, – Фенек два раза рубанул воздух ребром своей ладоши.

Я улыбнулся.

– Ты это улыбаешься снис… снисх… ад…

– Снисходительно, – снисходительно подсказал я Феньку.

– Да, не улыбайся мне так. Ты просто уже почти взрослый, вот у тебя и мозги набекрень: хорошего от плохого отличить не можешь.

– Наверное, ты прав, – примирительно сказал я.

– Зачем вообще существует все плохое?! – воскликнул Фенек. – Не Витя, а вообще.

– Это риторический вопрос? – спросил я.

– Какой?

– Ты хочешь, чтоб я на него ответил или нет?

– А ты можешь на него ответить?

– Я не знаю могу ли. Я могу предположить.

– Предполагай, – разрешил Фенек.

– Знаешь почему есть тень? – спросил я и показал ему на тень от березок, растянувшуюся во всю длину бетонной площадки.

– Потому что светит солнце? – ответил Фенек.

– Вот именно!

Фенек растерялся:

– Что именно?

– Нет тени без солнышка. Нет тьмы без света. Само существование света обязывает к существованию тьму. Нет плохого без хорошего, нет Жени без Вити. Одно виновник другого и этого, видимо, не изменить.

Фенек тяжело на меня посмотрел:

– Если хорошее существует вместе с плохим, то чего в этом во всем может быть хорошего? – Фенек обвел своей лапкой бетонную площадку имея видимо в виду весь белый свет.

– Например то, что я встретил тебя, и Женю, – сказал я. – А еще я встретил новенькую. Мог бы ведь и не встретить, если бы не это вот все, – и я тоже обвел рукой бетонную площадку, имея ввиду весь белый свет.

– Это да, – раздумчиво согласился Фенек.

– Знаешь что? – мне вдруг очень захотелось поделиться, я почему-то почувствовал совершенную необходимость поделиться, а кому я могу сказать об этом кроме Фенька, не Жене же.

– Что? – спросил Фенек.

– Я ее люблю, – сказал я.

– Новенькую? – зачем-то уточнил Фенек.

– Новенькую, – подтвердил я.

Фенек фыркнул.

– Я ее тоже люблю, – равнодушно сказал он.

– Нет, – улыбнулся я, – я люблю ее совсем по-другому.

– Как по-другому? – удивился Фенек.

– Так, как мужчина любит женщину.

– Фууу! – протянул Фенек, схватился за свои коленки, поддался вперед, разинул пасть и сделал вид, что его сейчас стошнит.

– Только никому не говори, пожалуйста, – попросил я Фенька, – Женьке особенно.

– Фу! – повторил Фенек. – Уж поверь, я такие гадости про тебя болтать не стану!

Ветерок, наконец, утолкал куда-то свою картоночку и все будто бы стихло.

– А что значит, любить так, как мужчина любит женщину? – спросил Фенек. – Это значит, что тебе теперь с ней интересней, чем с нами?

– Ты обидишься, если я скажу тебе правду? – спросил я Фенька.

Фенек подумал.

– Наверно обижусь, – сказал он.

– Мне никогда ни с кем не будет интересней, чем с вами, – соврал я, а Фенек, кажется, все равно на меня обиделся.

Несколько времени мы сидели молча. Фенек попыхтел-попыхтел, пообижался, стукнул даже меня по коленке своим кулачком да и успокоился.

– А про ангелов ты тогда хорошо придумал, зря я на тебя разозлился, – сказал Фенек. – Если бы мы только могли стать ангелами!

– Так ты и так считай что ангел, – сказал я.

– Правда? – удивился Фенек.

– Правда, – я потрепал Фенька по его торчащим лопаткам на которых так и не выросли крылья. – Разве люди умеют так петь? Как ты умеют петь только ангелы.

Мордочка Фенька сровнялась цветом с его веснушками.

– Мне ведь, знаешь, радостно было жить, когда я думал, что стану ангелом, – сказал Фенек. – Так что ты ври-выдумывай, не стесняйся.

– Теперь разрешаешь? – спросил я.

– Теперь разрешаю, – уморно-серьезно подтвердил Фенек, – но только если по делу, а не просто так.

– Хорошо, – согласился я.

– Хорошо, – согласился со мной Фенек.

Мы помолчали еще чуть-чуть. Солнце, наверное, еще не успело скрыться за горизонтом, но отсюда его уже не видно: площадка перед кинотеатром «Космос» стала совсем теперь серой и неуютной.