Что «и» Димка сначала не совсем понял, испугавшись за друзей. Там же со Стасом ещё и Тим! Как они? Но пару минут спустя испуг сменился безграничным страхом и чёрной дырой где-то в груди.

Водитель, какой-то друг Стаса, умер на месте. Сам Вероцкий пострадал меньше всего, ехал на пассажирском сидении, удар пришёлся вскользь – отделался сотрясением и парой переломов. Тим в реанимации, был на заднем сидении, но пристёгнут. Машина перевернулась, от удара и деформации корпуса у него трещины в паре рёбер, три перелома на ногах, два на одной из рук; сильное сотрясение. А вот четвёртый пассажир…

Четвёртой оказалась Вера. Заднее сидение, не пристёгнута. Реанимация. Множественные переломы по всему телу, кость на ноге практически раздроблена, кожный покров в ужасном состоянии, рассечено лицо.

Тысяча слов диагноза так и не задержалась в голове Димы. Реально он услышал одно: реанимация, кости раздроблены, состояние критическое, возможно не выкарабкается. Всё! Той ночью он порывался тут же мчаться в больницу, умолять пропустить хотя бы к двери кабинета или палаты, или чего там ещё, где она лежит. А вдруг она действительно «не выкарабкается»? Его Вера, его самая светлая девочка, его заноза, которая грозилась прибить. Да лучше пусть прибивает, но выживет сама!

Только его не пустили. Заставили выпить снотворное, вкололи что-то успокаивающее – настолько ядрёное, что Дима ещё дня три ползал по квартире, как сонная муха. На четвёртый день мама сама отвезла его в больницу. К Тиму его пустили – хотя друг всё ещё лежал в палате в состоянии полубреда. Бледный, восковый, словно и не живой вовсе.

А вот к Вере – нет. Даже посмотреть через окошко не дали, ибо не было этого окошка. Она всё ещё лежала в реанимации. Оправлялась от операций, но вроде бы целый раз уже вынырнула из комы, а это – огромное достижение.

Диму пустили внутрь один единственный раз, когда Вероцкая ещё лежала опутанная бинтами, подобно мумии, и не подавала признаков жизни. Только сердце билось тихо, но размеренно. Он молился, просил всех богов, божков и силы вселенной, чтобы она поправилась. Да хотя бы очнулась! Но сам проверить не мог, потому что его попросту перестали пропускать. Дима три недели оббивал порог больницы. Сначала всё казалось вполне логичным, потом попытки врачей отказать в посещении начали вызывать подозрения, ещё через неделю – тихую злость. Пока ему не сообщили, что девушку забрали домой.

А там, у двери их квартиры, окончательно поправившийся Стас с бесконечно виноватым видом сообщил, что Вера давно уже пришла в себя, просто его, Диму, не хочет видеть. Не действовали ни убеждения, ни просьбы, ни угрозы. Дериглазов бился им в дверь, пока в один отвратительный день Светлана Борисовна (мама Веры, суровая женщина и владелица частного охранного предприятия) не заставила своих мальчиков вышвырнуть его, чтобы не беспокоил, и доступно объяснить, что Вера не желает никого видеть. Нет, его не били, просто скрутили и продержали в служебной машине, пока не успокоился, а ещё доступно объяснили, почему не стоит так явно тревожить покой Вероцких. (Например, потому что Светлана Борисовна одним щелчком пальцев может вызвать и полицию, и с десяток парней с оружием. Даже пневматика попадает чертовски больно).

Что сделал Дима? Нет, он не успокоился. Просто начал действовать чуть иначе: подлизывался к Стасу, выпрашивая номер телефона сестры, покупал цветы, приносил сам, отправлял курьером, писал письма на электронку… Но номер его мгновенно оказывался в чёрном списке, всех курьеров отправляли обратно, на письма не отвечали, а его самого разворачивали ещё на подходе к двери.

Сколько так прошло времени? Месяц? Два? Димка насчитал ровно восемьдесят дней, пятнадцать часов и семь минут – сбегания с уроков, постоянных выговоров и подработок у родителей по вечерам – до того мгновения, как все его старания наконец-то принесли плоды. Вера ответила. Просто в один прекрасный день взяла трубку и тихим, хриплым, но таким родным голосом ответила:

– Да?

– Вер… Вера, это же ты?

О, он прекрасно знал, что это она, и от одного звучания самого любимого голоса на свете сердце готово было остановиться. Но спросить он был обязан, потому что в голове вдруг разбежались все мысли. Дима не знал, что сказать.

– Я.

Они замолчали. Тишина казалась звенящей, болезненной, страшной, но Дима попросту не мог её разорвать. В горле встал ком, и впервые после той ночи захотелось заплакать. Но он же мужик, чёрт побери, он не может плакать. Сейчас. Вот положит трубку, вспомнит это мгновение и тогда – сколько душе угодно.

– Дим…

– Вер…

Говорить начали одновременно. Снова неловко замолкли.

– Ты первая.

– Нет, давай ты.

Дима глубоко вздохнул, но всё же больше спорить не стал:

– Вер, солнце, я так соскучился. Ты не отвечала. Я ни учиться не мог, ни спать, даже…

– Дим, – как бы ни уверяла, что «он первый», но Вера всё равно прервала поток откровений. Глубоко вздохнула, так что воздух зашуршал в трубке, и выпалила: – Пожалуйста, не приходи больше.

– В смысле? – опешил Дериглазов.

– Не звони, не приходи, не ищи встреч. Не стоит. – Дима набрал воздуха, собираясь что-то сказать, но Вероцкая не позволила себя перебить: – Не нужно, Дим. Я никого не хочу видеть.

Сердце больно кольнуло. Отвратительное ощущение.

– Даже меня? – пробормотал Дима. Не так он представлял себе этот разговор, совсем не так.

– Особенно тебя. Тебе не стоит приходить.

– Вер, я понимаю, ты попала в аварию, многое пережила, перенервничала. Да и я тоже ужасно волновался. Но ведь всё отлично: ты жива, кости тебе собрали, с позвоночником проблем нет – да, хотя бы эту информацию я из Стаса вытащил, – а значит, всё будет прекрасно. К новому году ты сможешь вернуться в школу и даже нормально сдать ЕГЭ. Даже если и предстоят какие-то операции…

– Ничего. Не будет. Прекрасно! – рявкнули в ответ, перебивая его.

Потом последовала тишина. Вера тяжело дышала, Димка боялся даже слово сказать, чтобы вновь не вызвать её гнев. Но буквально минуту спустя Вероцкая вновь подала голос, на этот раз без единого намёка на злость, только спокойствие и обречённость:

– Ничего не будет прекрасно. Дело не в ногах. Даже не в ЕГЭ, Дим. Я теперь другая: и внешне, и внутренне. Во мне многое изменилось в эти месяцы, и теперь нам лучше не видеться. Прими это как факт.

– А как же…

А как же их обещания? Как же клятвы, что «либо вместе, либо ни с кем»? Как же совместные вечера, угрозы Веры прибить его и любую девчонку, которая окажется рядом? Что стало с ними?

– Мы же вместе и навсегда, – наконец выдавил он. – Я либо с тобой, либо ни с кем.

– Забудь, – в голосе слышалась улыбка. Ужасно грустная улыбка.

– Но я не могу, я люблю тебя, Вер.

– Дим, мы ошибались. Это не любовь, взаимное притяжение. Гормоны, жажда испытать неизведанное…

Да какое, к чёрту, неизведанное? Максимумом неизведанного в их отношениях были ночи поцелуев и объятий. Ничего более интимного. Да, Дима помнил ощущение её нежной кожи под ладонями, но… Блять, он не «жаждал испытать что-то новенькое», но Веру ЛЮБИЛ.

– Слушай, ну какая любовь в шестнадцать лет? Давай просто забудем обо всём.

– Вер…

– Прощай, Дим. И не приходи больше ко мне, я не хочу больше тебя видеть.

Он не успел ничего сказать, все последующие слова Вера уже не слышала – она отключилась. Но он не мог так просто закончить, сначала звонил – десятки, сотни раз. Несколько часов постоянных звонков, пока номер вновь не добавили в чёрный список.

Потом открыл ВКонтакте, где – о чудо! – ещё не был заблокирован.

Дериглазов: «Твою мать! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!»

Дериглазов: «Слышишь?»

Дериглазов: «И не смей отказываться!»

Ответа не было до самого вечера. Вера прочитала сообщения мгновенно, но ничего не пыталась написать, он уже отчаялся ждать ответ, собирался вновь наведаться к ним домой, когда…