На мой взгляд, однако, уместнее говорить о доминирующей тенденции к всестороннему разложению страны и углублению пропасти неравенства. Тенденции, поддержав которую Церковь тем самым поддержала и весь формируемый ею уклад национальной жизни, с грубым и откровенным поклонением маммоне и разделением всего населения страны на “элиту” и “бедных родственников”, как выразился недавно зам. главы администрации президента РФ В. Сурков. Не мелочась, число этих “родственников” он оценил в 120 миллионов, так что комментарии излишни. Но похоже, на уровне властей предержащих, не исключая и представителей иерархии РПЦ, никто не склонен задумываться над тем, до какой степени такой способ устроения общества ломает многовековые общенациональные представления о должном и не должном, праведном и греховном и каковы могут оказаться далеко идущие последствия подобной ломки.
Сегодня недовольство отброшенных за черту бедности двух третей населения прорывается сравнительно глухо, и в ставшей привычной ещё с конца 80-х годов минувшего столетия манере его легко третировать как проявление тупой “совковой” зависти ленивых и бездарных неудачников. Видимо, многим представляется, что так будет продолжаться бесконечно долго: русский народ терпелив сверх всякой меры! Однако, всматриваясь в жизнь страны или даже одного только московского мегаполиса — этого фокуса всех терзающих страну проблем и противоречий — не из загородных особняков или “элитных” кварталов, а с более близкого расстояния, нельзя не ощутить, как скапливается социальное раздражение. Рано или поздно оно начнёт искать выход, и кто знает, как и когда проявит себя. Не сомневаюсь, однако, что это будет нечто весьма отличное от той благостной картинки “стабилизации и всеобщей консолидации”, о которой так назойливо твердит официальная пропаганда. Политтехнологи не постеснялись даже (впрочем, о чём я?!) своё бутафорское “единение” подкрепить обращением к одной из самых значимых и достойных страниц нашей национальной истории; но они, похоже, плохо читали её вообще и историю Смутного времени в частности. Иначе помнили бы, что событиями того времени открывается век, названный “бунташным”, и что 1612 год вовсе не разрешил противоречий, разрывавших Русь. Так не слишком ли опрометчиво, в политтехнологическом задоре, была выбрана дата нового, наспех испечённого празднества? Ведь не сегодня сказано: “Какого духа вызываете, тот и отзовётся”.
При этом я вовсе не утверждаю, что следует непременно ожидать классических бунтов и восстаний обездоленных: пока ничто не указывает на подобное развитие событий, да и времена “классики” миновали. Но вот о чём можно уже сегодня говорить со всей определённостью — так это о том, что при сохранении общего неправедного устройства жизни в современной России (аналогов которому, по грубости и откровенности выделения так называемой элиты исключительно по критерию богатства, независимо от его происхождения и нравственной оценки социального поведения его обладателей, сегодня на планете, пожалуй что, больше и не сыскать) все разговоры о её возрождении, о возвращении ею утраченных позиций и былого величия предстают пустопорожней, ничем не обеспеченной болтовнёй.
Ибо альтернативой восстанию — повторяю, при сохранении нынешнего положения — оказывается лишь нарастание уже и так принимающей угрожающие масштабы депрессии, утраты положительных ожиданий, а проще сказать — надежды. Вот, например, как распределились ответы на вопрос, заданный программой ТВЦ (25. 08. 05): “Какое будущее ждёт наших детей?” Светлым и радостным его видят лишь 3,8%, 14,5% полагают, что это зависит от нас; подавляющее же большинство (81,7%) видит его “тёмным и опасным”. Даже при неизбежной приблизительности этих цифр они, как и любой опрос, в общем верно отражают порядковые соотношения и выглядят просто устрашающими. Что до меня, то мне, пожалуй, ещё более страшной представляется готовность огромной части народа беспротестно смириться с таким будущим для своих детей. Если это не временная апатия и растерянность под ударами рушащих все основания исторической национальной жизни перемен, если это окончательная сломленность, свидетельство утраты собственных, исторически сложившихся и дорого оплаченных представлений о достойном устроении жизни — то впереди маячит нечто пострашнее восстания.
Ясно, что страна, находящаяся в подобном состоянии, отнюдь не способна к развитию, тем более к мобилизационному напряжению сил. А ведь именно его всё более настоятельно требует решение задачи вывода России из всеохватного кризиса, скрывать который уже не может никакой официозный “патриотический пиар”. Альтернативой же развитию является только деградация и всё ускоряющееся продвижение в стан государств-неудачников. И само появление такого оборота (а он ещё не худший среди других, также вошедших в широкое употребление не только среди журналистов, но и среди политиков самого высокого ранга) говорит о многом.
Ибо селекция того, что на модном сленге политкорректности именуется “мировым сообществом”, по сути и является неизбежным спутником глобализации, можно сказать, её необходимейшим инструментом. Ведь проблема, взятая в планетарном масштабе, не сводится только к неравенству жизненных условий или даже стартовых позиций вступающих в жизнь поколений, только к снятию самых вопиющих проявлений бедности и социального неравенства, сколь бы важным это ни было само по себе. В сущности, и само-то такое снятие, особенно когда — не знаю, с какой мерой искренности — его намереваются осуществить исключительно на путях благотворительности, по меньшей мере проблематично. Жутко и стыдно видеть в стране, разработавшей целую программу разрушения ещё не столь давно считавшейся лучшей в мире системы здравоохранения, становящиеся уже привычной рутиной телекадры: такой-то малыш (Ваня, Вася, Маша и т. д.) тяжело болен, ему требуется серьёзная, но, видите ли, очень дорогостоящая операция, и если не найдутся добрые люди…
Конечно, хорошо бы такие люди нашлись — и они, случается, находятся, причём далеко не всегда это самые богатые люди. Но ведь ещё Чехов в своих очерках о поездке на Сахалин, наблюдая страшные социальные язвы, заметил: “Я бы предпочёл государственное казначейство”. Предпочёл бы благотворительности, хотя она в дореволюционной России и по масштабам своим, и по нравственной и религиозной наполненности была не чета нынешней — и всё-таки оказалась недостаточной. Как недостаточной оказалась и на Западе, где в этой области к тому же давно и активно действовала католическая церковь. А потому реальным его ответом на альтернативу, мощно явленную миру Советской Россией, стало вовсе не наращивание благотворительности, как сусально пытаются внушить нам сегодня, а разработка того, что получило имя кейнсианско-рузвельтовской модели капитализма. Суть же её, в числе прочего, как раз и заключалась в признании социальных обязательств, социальной ответственности государства.
Россия нынешняя, стало быть, совершила какой-то чудовищный, гротескно-безобразный разворот в мировом историческом процессе. А упорство, с которым на панацее благотворительности настаивают и тогда, когда даже Всемирный банк в своём недавно (27 октября 2005 года) опубликованном докладе “Экономический рост, бедность и неравенство в странах Восточной Европы и бывшего Советского Союза” прогнозирует увеличение здесь разрыва между богатыми и бедными, могло бы даже выглядеть смешным, коль скоро речь бы не шла о вопросах слишком серьёзных. Порою просто о жизни и смерти. Особенно если, как то и предлагается в докладе, проявлениями бедности считать не только низкие пенсии и зарплаты, но также и невозможность доступа к хорошему жилью, нормальному медицинскому обслуживанию, качественному образованию, развитой инфраструктуре современной жизни, в том числе инфраструктуре транспортной. Данные о состоянии отечественного парка гражданских самолётов, теперь вот и Московского метрополитена, у всех на слуху. А что до медицинского обслуживания… По данным интерактивного опроса ТВЦ (от 24. 08. 05), 79,6% полагают, что их здоровью угрожает в первую очередь развал всей его системы, а неизвестные болезни назвали лишь 2,7%. Иными словами, тут уж не до мыслей о птичьем гриппе, тут возврат к социальным страхам едва ли не столетней давности.