- Ступай на двор, займись каким-нибудь делом! - рявкнул отец на остолбеневшую младшую дочь.

Он словно хотел убрать соблазн с глаз своих.

- Послушай! Даже, если ничего не получится, и наша попытка спасти сына провалится, мы должны попытаться! - услышала Филиппа умоляющий шёпот матери, покидая комнату.

Филиппа выбежала за дверь, закрыла её и прислонилась спиной в изнеможении.

Что это сейчас мать говорила? Отдать её на военную службу вместо Филиппа? Как такое возможно?! Она просто не могла такое принять!

Ночь прошла более-менее спокойно. Филиппа, обдумав всё, пришла к выводу, что у матери просто помутилось в голове от горя. Девушка до последнего мгновения надеялась и верила, что отец не согласится на преступную, гибельную для неё, подмену!

Глава 3.

Они набросились на неё все вместе, как свора собак на загнанную дичь: обезумевшая мать, тётка и сёстры. Тянули за руки, сдирали одежду, безжалостно выворачивая руки. Филиппа безостановочно что-то кричала, жалобно умоляла их остановиться, преувеличенно ласково называя каждую сестру по имени. Никто не отвечал на её слезливые просьбы. Женщины тяжело сопели в молчаливой борьбе с отчаявшейся Филиппой, и угрюмо делали своё чёрное дело.

В лихорадочном поиске хоть какой-то помощи, сопротивляющаяся из последних сил, девушка дико оглянулась вокруг.

Её отец так и стоял молча, отвернувшись к окну от творимого за спиной бесчинства, только плечи чуть напряглись, словно что-то тяжёлое перед собой держал и отпустить не мог.

Через мельтешение рук и тел женщин вокруг себя, Филиппа мельком увидела, как брат бежит к входной двери, бросив на неё отчаянный виноватый взгляд.

Вскоре Филиппа осталась без фартука, юбки и собственноручно вышитой нижней сорочки. Простые панталоны из мягкой выбеленной ткани мать крикнула помощницам оставить.

- Принеси отцову одежду, самую старую и негодную и попросторнее. Призванных все в тряпьё одевают. Всё равно им сразу форму выдадут, - крикнула она одной из дочерей.

Филиппа ревела, сгорбившись, крест-накрест прикрывая обеими руками груди и не беспокоясь о слезах и соплях через губу. Она отчаянно мечтала стать такой маленькой, как мышка, чтобы можно было сбежать от своих мучительниц и спрятаться в норку. Несчастная ни на мгновение не умолкала, не переставая, просила каждую сестру, на которую падал её взгляд, тётку, маму и широкую спину отца смилостивиться и пожалеть её.

- На, вот! Надевай! – бросила мать на пол, к ногам Филиппы, старую штопаную рубаху мужа и его штаны. – Не наденешь, вытолкаем на улицу в одних панталонах. Ты такая толстая, на наше счастье, что никто не разберётся груди это у тебя или жировые складки.

Возможно, женщина и не решилась бы осуществить такую угрозу, но Филиппа уже не могла рассуждать разумно. Дрожащими руками девушка быстро выхватила рубаху и, путаясь, натянула на себя. В плечах она была слишком велика, рукава повисли до колен, закрывали ладони. Зато, в груди, на животе и бёдрах ткань натянулась, стискивая тело, словно обручем. Низ рубахи оказался слишком длинным и узким для Филиппы. Мать недовольно фыркнула, как лошадь, отмахивающаяся от овода, махнула головой, потом, вдруг, наклонилась и рванула ткань рубахи снизу по шву, разрывая одёжку почти до уровня талии, чтобы не стесняла ходьбу.

- Она в отцовы штаны не влезет! – панически запищала одна из сестёр.

- Все! Быстро! Нитки! Иголки! – тут же заорала приказным тоном тётка.

Она схватила юбку Филиппы, бухнулась коленями на пол, так, что слышно было, как костяшки ударились о доски, разложила её на полу и сделала длинный надрез посередине.

- Шьём, девоньки!

И восемь женщин слаженно заработали иголками с нитками, превращая юбку в штаны.

Когда за воротами раздался звук сигнальной трубы, на Филиппу, которая до последнего сопротивлялась, уже успели натянуть широкие штаны, перешитые из её юбки.

Кроме того, тётка силком усадила, уже почти не отбивающуюся, девушку на табурет и кое-как, покороче, подровняла ей, обрезанные утром наспех, волосы. А мать грубо вытерла, её же фартуком, мокрое и красное, от плача, лицо.

Филиппа за это безумное утро так сильно накричалась и устала, пока её готовили на замену брату, что сейчас могла лишь тихо и безнадежно сипеть мольбы из последних сил.

- Мама… папа… сестрички… родненькие мои... братик… не надо... умоляю... - повторяла девушка, всё ещё на что-то надеясь, когда сёстры уже выводили её под руки из дому и волокли, слабо упирающуюся, со двора. Глиняная метка призванного висела на верёвочном поясе, надёжным узлом завязанном у Филиппы на талии.

Там, на городской улице, за воротами, был слышен гул толпы, переговоры соседей, чей-то плач.

Брат решился подобраться к Филиппе поближе только у самой калитки. Он внезапно встал перед женщинами, преграждая собою, ряженной в парня, сестре и, толкающим её матери и тётке, путь на улицу. Сердце Филиппы бешено заколотилось от ярко вспыхнувшей надежды на спасение.

Филипп с жалкой виноватой улыбкой потянулся рукой к зарёванному лицу своей двойняшки, нежно вытирая ладонью пухлую мокрую щёчку.

- Прости меня, сестра… - шепнул Филипп и рывком отпрянул в сторону, освобождая дорогу.

Руки тётки и родной матери в тот же миг вытолкнули её за ворота.

Здесь Филиппу ждал отец. Он, срывающимся голосом, громко произнёс перед присутствующими положенную в данной ситуации фразу:

- Передаю своего сына для службы на благо империи! Отныне жизнь и деяния призванного Филиппа принадлежат великому императору. С этого момента он не мой сын, а сын империи!

У ворот очередного призванного ждала повозка в виде высокой прямоугольной клети с плоской крышей и лавками внутри. Четверо воинов, сопровождающих новый набор, лениво что-то жевали и равнодушно наблюдали за проводами новичка.

Отец подтолкнул, стоящую столбом, Филиппу, в сторону повозки. Снаружи клеть закрывалась на большой висячий замок, чтобы призванные по дороге в учебный воинский лагерь в панике не разбежались. Плотная, обработанная чем-то, чтобы не промокала, ткань, со всех сторон клети была свёрнута в рулоны и закреплена завязками под крышей. В случае непогоды, при желании, призванные могли сами со всех сторон опустить эти «шторы» вниз и этим надёжно защититься от дождя и ветра.

Филиппа, смирившись с судьбой, сама сделала последние несколько шагов к клети. Ей показалось, что брат убил её своими словами – так быстро исчезла, возникшая было, надежда и так остро взорвалась от предательства всей семьи боль в сердце.

Перед тем, как влезть в повозку, девушка, вдруг, остановилась, её взгляд панически заметался по улице, тело напряглось, приготовившись бежать.

Однако, долго стоять Филиппе не довелось. Один из воинов мимоходом втолкнул её внутрь клети и навесной замок звонко щёлкнул за её спиной.

Девушка от этого толчка повалилась ничком между лавками, уткнувшись носом в чьи-то дырявые сапоги, но быстро поднялась и, стоя на коленях, приникла лицом между двумя толстыми брусьями клети, обхватив их руками.

- Мама… папа… сестрички… братик… - шевелились её губы, уже почти не издавая звуков.

Повозка медленно тронулась с места. За ней, причитая и плача, потянулись родные и близкие других призванных, уже сидевших на лавках.

Ни одного провожающего Филиппу в этой толпе не было.

Филиппа снова тихонько заплакала, чуть подвывая.

- Да, не ной, ты! Как баба! Без тебя тошно! – грубый мужской голос за спиной заставил девушку втянуть голову в плечи и притихнуть. Неловко поднявшись, она кулем плюхнулась на жёсткую деревянную лавку.

Весь оставшийся день Филиппа ехала, сидя на лавке молча, насупившись, как сыч, в последний раз глядя сквозь брусья на город, в котором родилась и выросла. Повозка продолжила медленно колесить по пыльным узким улицам и собирать остальных призванных. В каждом доме, из которого провожали юношу, раздавался душераздирающий плач и горькие причитания.