В течение трех лет я копила все мелочи и долларовые купюры, которые мне не нужны для жизни, чтобы наконец-то купить у нее Юпитер. Смешно, что мне пришлось сделать такое, когда мой отец подарил мне своего любимого жеребца, когда мне было тринадцать. Лошадь по праву принадлежит мне, но когда папа умер, моя мама вписала свое имя в документы Юпитера.

Пока она является его законным владельцем, мне нужно ее разрешение на каждое мероприятие, в котором мы участвуем. Для нее это просто еще один способ держать меня под своим контролем. Ее новый парень тоже не помогает.

Отвернувшись от друзей, я начинаю плыть обратно к берегу. Я отхожу не более чем на десять футов, когда мое имя снова окликают.

На этот раз это Каллан.

Снова топчась на месте, я смотрю на мужчину, на которого мне уже надоело тратить время.

— Я думаю, мой отец сегодня снова работает с этим чертовым орлом, — предупреждает он со своего места на плавучем доке. Его рука прикрывает глаза от полуденного солнца, когда он щурится на меня. — Он никогда ничего не делал, но я ему не доверяю. Просто будь осторожна.

— Ох, — киваю я один раз. — Хорошо.

С этими словами Каллан поворачивается ко мне спиной. Подтверждая то, что я уже знаю в своем сердце, и увеличивая разочарование, которое я чувствую.

Я не гоняюсь за мальчиками, но наша история — самая старая в книге. Популярный старшекурсник проявляет интерес к первокурснице с широко открытыми глазами. Она застенчива, но ей нравится, что он берет ее с собой куда угодно, выставляя напоказ. Он представляет ее всем так, будто действительно гордится тем, что она рядом с ним. Она верит его сладким словам и лживым обещаниям. Она погружается в него и наслаждается жаром между ними.

Но что произойдет, когда все станет холодным, а сладкие мелочи станут ложью?

Вы обнаруживаете, что все это было дымом и зеркалами, и вам остается цепляться за то, чего никогда не существовало изначально.

2

Астор.

Ревность.

Это своеобразное чувство, когда ты человек, который никогда ни в чем не нуждался. Тем не менее, в последнее время я обнаружил, что этот неподходящий оттенок зеленого все чаще проникает в мою систему. Он появляется в самые малейшие мгновения, как сейчас, когда наблюдаешь, как впереди взлетает орел.

Я завидую свободе хищной птицы и ее способности улетать от всего этого. Его свобода мимолетна, но каждая секунда для него бесценна. Я жажду этих собственных секунд для себя.

Тихим свистом я зову птицу обратно к себе. Чтобы добраться до этой точки, потребовались годы и бесконечное терпение, но он, не колеблясь ни секунды, спикировал обратно на землю. Кусок кроличьей ножки, который лежит у меня в кожаном мешочке, заставляет его возвращаться.

Это его награда.

Защищенный толстой кожаной перчаткой, он изящно приземляется мне на руку. Он издает тихий визг, его желтые, всегда наблюдательные глаза ищут угощение, которое, как он знает, ему причитается.

— Молодец, мальчик, — хвалю я, гладя рукой его коричневые перья, прежде чем снова пристегнуть поводок к кожаным ремням на его лодыжках. Нам потребовалось много времени, чтобы добраться сюда, но этот контакт больше не беспокоит его. Это был нелегкий путь, и я всегда буду носить шрамы на руках и предплечьях как напоминание о нашем прогрессе.

Результат более чем того стоил.

Взяв у меня награду, он держит кусок мяса в когтях и с удовольствием ест, пока я несу его в вольер на левой стороне участка. Он построен в форме купола, вся конструкция покрыта плотной черной сеткой. Он достаточно большой, чтобы птица никогда не чувствовала себя запертой, а посередине находится приподнятое деревянное здание — почти как небольшой домик на дереве, — где она может спастись от дождей Вашингтона.

Сняв привязанный поводок с его лапы, я освобождаю его, задерживаясь лишь на мгновение, чтобы посмотреть, как он взлетает на насест. Он кивает головой, как будто прощается со мной, когда я закрываю за собой дверь, защищенную клавиатурой, и направляюсь обратно к своему дому.

Звуки громкого смеха и криков доносятся из озера внизу, напоминая мне, что меня ждет еще один день, когда дети из колледжа будут приходить и выходить из моего дома. В начале лета я совершил ошибку, позволив Каллану пригласить к себе нескольких друзей. У него есть дом на территории кампуса, который он снимает с другом, но они хотели искупаться в озере, на котором стоит мой дом.

Если бы я знал, что это мероприятие превратится в еженедельное мероприятие на протяжении всего перерыва, я бы переосмыслил свой первоначальный ответ.

Особенно если бы я знал, что он всегда будет приводить ее сюда.

Я никогда не отказывал себе в том, чего хочу, но она исключение. Мне приходилось месяцами сдерживать свою тягу — это не естественно, но от меня этого требуют.

Было бы лучше, если бы она никогда не попадала в мое поле зрения, но теперь, когда я знаю, что она существует, я не могу от нее уйти.

Сейчас все по-другому.

Я вхожу через высокие стеклянные задние двери своего дома и обнаруживаю, что главный источник моей растущей ревности находится на кухне.

Маленькие треугольники ее бикини мало что прикрывают, обнажая загорелую кожу. Она не слышит, как я вхожу, и ее внимание сосредоточено на телефоне в руке.

Хотя я знаю, что не должен этого делать, я использую этот момент, чтобы понаблюдать за девушкой, которая непреднамеренно привлекла мое внимание.

Она стоит на кухонном полотенце, пытаясь не допустить попадания воды на мой паркетный пол, но это не помогает. У ее ног образуются небольшие лужи. С ее темных волос, не доходящих до плеч, постоянно капает вода. Я смотрю, как капля падает ей на грудь. Мои глаза следят за бусинкой, пока она движется вниз по ее телу, останавливаясь только тогда, когда она исчезает в поясе ее ярко-желтых трусиков.

Нежелательное желание, которое я испытываю к девушке, поднимает свою уродливую голову. Мои зубы сжимаются от злости, зная, что она, даже не пытаясь, залезла мне под кожу. Меня еще больше разозлило то, что я позволил сделать это кому-то столь недосягаемому.

Одно дело ревновать к другому мужчине, совсем другое — ревновать к собственному сыну.

И когда я смотрю на Инди Ривертон, я неудержимо завидую тому, что мой сын нашел ее первым, и злюсь, что он не до конца ценит полученный приз.

Сирена, чью песню я должен игнорировать.

Она такая милая штучка, с которой мне не терпится поиграть.

Игрушка, которую я не могу сломать.

Скрывая опрометчивые волнения, которые она вызывает, я сосредотачиваюсь на негодовании, зная, что не могу иметь ее, и резко откашливаюсь.

Ее янтарные глаза оторвались от экрана и заметно расширились, когда она увидела меня стоящим здесь.

— Мистер Бэйнс, — выдыхает она. — Я не видела вас там.

Я передвигаю ногу вперед, руки за спиной.

— С тебя капают капли и прямой на мой пол.

Она медленно моргает, словно не понимая моего замечания. Наконец, это щелкает, и она быстро говорит:

— Дерьмо. Мне очень жаль. Мне нужно было проверить свой телефон, и я забыла взять с собой полотенце, — поставив ноги на маленькое полотенце, она тянется к другому кухонному полотенцу, аккуратно сложенному на мраморной столешнице. — Я приберу это, — обещает она.

Прежде чем я успеваю сказать еще слово, она садится на корточки и вытирает лужи на твердом дереве. Каждый раз, когда она очищает, лужи из воды, все еще вытекающей из ее мокрых волос, появляется еще.

Покачав головой, я разворачиваюсь на пятках и направляюсь к прачечной, где, как я знаю, экономка оставила стопку свежих полотенец.

Я возвращаюсь и вижу ее стоящей на четвереньках, зрелище, от которого мои руки сгибаются. Подойдя ближе, я свешиваю полотенце с кончика пальца перед ее лицом.

Подбородок Инди поднимается, наши взгляды встречаются. Самый красивый румянец, который я когда-либо видел, растекается по ее лицу, когда ее тонкие пальцы обхватывают подношение.