— А пастырь, Ефим? — холодно напомнила я, чуть не теряя рассудок от ужаса. Только не это, но если я сама избегаю слуг Всевидящей, имею ли право попрекать этим других? — Пастырю уплатил?
— Уплатил, барыня.
— Расписки не вижу! — от страха я не удержалась и взвизгнула, приоткрылась дверь моей комнаты и тут же закрылась. Ефимка вздрогнул как от удара.
— Так кулон, барыня? — он осторожно, явно меня сторонясь, подошел к подносу и, зажав узел под мышкой, выудил то, что я приняла за золотую монету. — На камень прикажете свезти или сами свезете?
Я забрала у него круглую золотую пластину и повертела ее в руках. Ничего, ни чеканного изображения, ни надписей, гладкий медальон диаметром сантиметра три, и я не знала, что с ним делать, впрочем, Ефим же сказал?
— Сама отвезу. Завтра и поедем. Откуда столько денег, Ефим?
Я допытывалась ответа, возможно, зря. Я догадывалась, что Ефим взял деньги, подчиняясь Лукее, но в итоге все вернул, и теперь мне нужно закрыть этот вопрос раз и навсегда и сделать так, чтобы подобное больше не повторялось.
Свежо предание. Катастрофически свежо.
— Я знаю, что вы с Лукеей украли у меня деньги, Ефим, — произнесла я, кусая губы и прислушиваясь: кто-то из малышей в комнате лупит, похоже, деревянным мечом по какой-то мебели. Наплевать. — Я знаю, что ты мучился из-за своего поступка и вернул мне украденное. Так?
Так, рассмеялась я над собственным простодушием. Ты, холоп, посмел запустить руку в барскую мошну, которая сильно пополнилась после того, как барыня приказала тебе вынести все из чужого дома и продать. Вор у вора дубинку украл, непростительно.
— Не поступай так больше, Ефим, — посоветовала я. — Я все равно все узнаю. Жди пока меня, не уходи. Узел на кухню отнеси.
С кухни тянуло чем-то очень вкусным, сладким, я сглотнула слюну и распахнула дверь в свою комнату.
За время моего отсутствия Фома дослал мебели, и Палашка с обреченным видом стояла за нагромождением из крепких стульев. На руках она держала Гришу, с интересом следящего за происходящим. Красавица-кукла, императорский подарок, сидела на самом верхнем стуле, то ли в плену, то ли на троне, а Лиза и Миша под предводительством Сережи атаковали смирно стоящую перед стульями облезлую лошадь. Увидев меня, они замерли, переглянулись, Гриша закряхтел, я подошла и взяла его из рук Палашки.
— Вот, барыня, — как всегда со слезами в голосе пропела Палашка, хлюпая носом и кивая на устроенный в комнате беспорядок, — я уж Сергею Григоричу и так, и этак! А Лукея мне — цыц! А я, а они — стулья…
Она, бедная, вжала голову в плечи, справедливо полагая, что новая барыня способна и оплеухой наградить. Первая мысль действительно была поубивать всю прислугу, потому что если бы стулья рухнули… но они не рухнули, на этот раз все обошлось, и лелеять свою и без того распоясавшуюся панику я не стала, наоборот, дала ей втык тяжелой рукой, рассмеялась и присела:
— А кто хочет поцеловать маму? А ну скорей!
— Я первая, я! — завизжала радостно Лиза и, отбросив игрушечный посох, заменявший ей меч, кинулась ко мне в объятия. Все-таки она невероятный сорванец, кавалерист-девица растет, братики ее более сдержанны. Не выпуская из рук Гришу, да он и сам бы не слез, я тискала малышей, смеясь вместе с ними под повинный бубнеж Палашки и обстоятельный рассказ Сережи.
— Я ей говорю, что же барчата творят, а она меня дурой неразумной да разиней…
— Злая королева взяла в плен нашего братика, мы отправились его спасать!
— Видано ли, чтобы барские дети как мальчишки игрались? А она мне — дура да дура, заладила, как слов других не знает!
— Дракона мы почти победили, а королеву еще нет! Мама, а королеве можно отрубить голову, если она злая?
Как же пятилетний ребенок способен озадачить взрослого, образованного и очень неглупого человека! Отмахнувшись от Палашки, которая вовсе не была такой дурой, как решила Лукея — о нет, быстро сообразила, что от конкурентки нужно избавиться, раз подвернулся шанс! — я повернулась к сыну. Кто у них в игре изображает королеву, уж не Палашке ли он собрался голову отрубить и разделяют ли дети в этом возрасте фантазии и реальность? Как быть, если он заупрямится, как донести, что слуги живые, а не вещи, хотя и сами мнят себя вещами и обращения с собой требуют соответствующего… Но пока я выдумывала морально-этические проблемы, Сережа указал сурово, как полководец, пальчиком на куклу, и мне полегчало.
— Зло всегда должно быть наказано, малыш. — Но лучше не рубить голову и императорскому подарку, кто знает, как нам это аукнется. — Но все нужно делать по закону. Дракона мы отпустим, пусть летит, он же зверь, правда? А королеву арестуем и завтра будем судить.
Дети уставились на меня широко распахнутыми глазами. Я и сама смотрела бы на себя точно так же — я потеряла берега, что я несу и как я объясню детям четырех и пяти лет, что такое суд и как он должен работать? Как я растолкую это детям, растущим в обществе, где правосудие таково, что лучше бы его вовсе не существовало? Хорошо, если судьи верят на слово или клятвам, а не лупят палками что свидетелей, что потерпевшего, в моем мире долгое время могли и лупили, что характерно, считая, что все правильно, добросовестно лупили, не корысти ради, а истины для.
— Завтра… я буду судьей, а вы мне расскажете, как королева похитила Гришу, зачем она это сделала и чего добивалась от вас, хорошо? А сейчас давайте позовем Лукею и Ефима, чтобы они тут все разобрали, и пойдем… дети ужинали? — обратилась я к Палашке, та кивнула. — Пойдем спать. Завтра у вас много дел, и у меня много дел завтра тоже…
Пусть совсем немного времени я пока проводила с детьми, но я видела, как они тянутся ко мне. Им не хватало самого важного в жизни — матери. Я наслаждалась, глядя, как они прекрасно ладят между собой, как заботятся друг о друге, как наперебой предлагают мне помощь с малышом Гришей. Особый восторг у детей вызвало то, что спать они будут вместе со мной и друг с другом. Негигиенично? Неправильно? Пошли все вон или пусть предъявят мне мнение специалиста, которого я сочту за авторитет.
Палашка уже даже не возражала и не жаловалась, рассудив, что пусть барыня тронулась, но хоть не лупит и не гонит прочь со двора. Ефим же, которого я позвала разбирать баррикады, потащил стулья к краю кровати, и когда я озадаченно прищурилась, пояснил:
— Так, барыня, матушка поступала. Нас положит, а сама к барыне, она, когда мы малые были, у барыни, купчихи-вдовы, служила. А стулья, чтобы мы с кровати не падали, вот и я так делаю.
— Молодец, — одобрила я. Шансы свалиться с огромной «купеческой» кровати у детей невелики, но предусмотрительность Ефима понравилась.
Оставалась Лукея, и было не до нее. Спать здесь ложились рано, как и вставали, и пока еще можно было чего-то добиться, я отправила Ефима вниз, за дворником и его сыновьями, Палашку оставила сидеть с детьми, а сама прошла на кухню и приказала Лукее накрыть на стол.
— На кухне, матушка? — залебезила она.
Узел она уже разворошила, вещи сложила стопочкой, еду выставила на широком подоконнике, чтобы та не испортилась, но все равно надо съесть все как можно скорее. Плюс этого времени — экологически эталонные продукты, минус — хранить их негде, хоть вешай мешок за окно… Лукею происхождение узла занимало, но она крепилась изо всех сил, понимая, что у меня не то настроение, чтобы соваться лишний раз ко мне с расспросами. — Гостей ждешь кого?
— Жду, — отрезала я. — Да, на кухне, я уже ела на кухне, в чем проблема? И то, что я принесла, на стол ставь.
Лукея проглотила все, что по этому поводу думала, и принялась расставлять на столе нехитрую посуду. Ушлая старуха прекрасно понимала, что ее спокойная и обеспеченная старость повисла на волоске, и старалась не усугублять и без того шаткое свое положение.
— Вот что, Лукея, — я, задумчиво рассматривая ужин — не роскошно, но сытно и вкусно наверняка, а Фома и его сыновья не чванливые баре вроде моего деверя Леонида. — На первый раз заруби себе на носу: не зли меня, поняла? Стоишь ты сущую ерунду, но если я тебя еще раз за чем-то поймаю, пороть не стану, я тебя просто продам. Это в моем доме ты нянька, а что у нового хозяина будет — одной Всевидящей ведомо. Поняла?
