Пустая. Оно и хорошо.

Письменный прибор. Женщина с крыльями — похожа на пресс-папье, скупщик разберется. Нож для резки бумаги. В соседней комнате — часы… тяжелые, черт, главное, чтобы Ефимку не остановил ретивый городовой с этим мешком. А дядя как специально не держал в доме ничего, что можно продать незаметно. Новой добычей стал еще один серебряный письменный прибор и еще одни часы, и волочить импровизированный мешок я уже не могла и сама над собой посмеялась: детей я поднимала, даже старшего Сережу, хотя весил он явно больше, чем беззастенчиво украденное барахло.

Шуба еще в детской валяется, но я вернусь за ней потом.

Я оставила все посреди небольшого зала и принялась вспоминать, где комната мужа. Недалеко от моей? Я прошла через помещение, где пастырь всю ночь колдовал над гробом, заглянула в гостевую… Поживиться нечем, хотя вон та вазочка подойдет. Уже видна моя дверь, где-то здесь…

Память Веры все-таки просыпалась. Увы, не так, как я наивно надеялась, но хотя бы дом не путал меня. Мой супруг обустроил себе гнездо с такой же помпой, как и Вера, пусть золота не было и в помине и мебели меньше, зато я сразу увидела шкатулку и рванула к ней. Часы, перстни, цепочки… отлично, надо осмотреть все, но в первую очередь — стол.

Взгляд задержался на кровати. Все еще в пятнах крови, темные потеки на полу, но, насколько я понимала, умер мой муж не от кровотечения, а от повреждений внутренних органов, при текущем развитии медицины у него не было ни малейшего шанса. Что же была за причина, по которой князь так вспылил?

Да любая могла быть причина, вяло подумала я, если Вере указали на дверь императорского дворца из-за платья. Да, выходка, да, дерзкая, мерзкая, да, справедливо, я не знала, насколько можно доверять историческим романам, но поводом для дуэли могло стать что угодно, толку гадать. Одно понятно, оскорбление было серьезным и намеренным, таким, чтобы князь не посчитал его пустяком.

Ящик я дернула больше для порядка, судорожно шаря взглядом по открытым маленьким полочкам бюро в поисках ключей, но ящик открылся. Я рассыпала по столу кипу бумаг…

Я не знала, как выглядели векселя в моем мире, но здесь они представляли собой большой лист с отрывной частью, которая и оставалась у должника. Я смотрела на суммы и даже не плюсовала их, тем более не вчитывалась пока в фамилии кредиторов. Я их все равно не запомню слету, почерки разные, муж занимал везде, где была возможность, и у всех, кто был готов давать в долг.

Полторы тысячи. Семь тысяч. Дикая сумма — одиннадцать тысяч семьсот двенадцать золотом. Я просмотрела документ — это ложа. Театральная ложа, черт возьми, на год! Каким нужно быть идиотом, чтобы тратить огромные деньги на подобную чушь, особенно когда денег нет совершенно?

Я раскладывала квитанции отдельно от векселей, отдельно счета и то, что я назвала чеками, хотя не была уверена, что правильно поняла, что оплачено, что нет. Лукея мне не помощница, может быть, Леонид? Он в курсе дел брата, выглядит преуспевающим, и либо он такой же проныра весь в долгах, либо, если я найду к нему подход, поможет мне если не выпутаться, то разобраться.

Следующая бумага привела меня в замешательство. Это был договор на аренду здания театра, и хотя его стоимость на год была меньше, чем проклятая ложа, я взбеленилась. Если бы я попала в тело Веры при жизни покойного и наткнулась на архив, то собственноручно повесила этого театрала на шнурке занавеса, прилюдно, и это был бы лучший спектакль десятилетия. Я бы на бис повторяла, пока шея не оторвалась.

Дети проснулись. Мысли сразу смешались, грудь потянуло, но я заставила себя закончить дела. В других ящиках нашлись еще счета и квитанции, я придавила стопки разной канцелярией и быстро произвела в уме подсчет.

Почти сто пятьдесят тысяч, но я не различала суммы в золоте и серебре и плюсовала все как есть. Может, меньше, но все равно выходило сто пятьдесят миллионов рублей на привычные мне деньги, и я с трудом могла предположить — или не так, я точно знала, что в моем мире невозможно получить такие кредиты, если ты не долларовый миллионер.

Полтора миллиона долларов ссудили человеку, у которого нет ни черта. Немыслимо. Экономика этого мира держится на соплях.

Глава девятая

Мы понуро стояли над горой вещей. Я с Гришей на руках, Лукея держала за ручку малышку Лизу, Сережа на правах старшего братика обнимал Мишу за плечи, всхлипывала перепуганная — это было ее нормальное состояние, как и вечная встрепанность — Палашка и сопел угрюмый Ефим.

Я успела и покормить Гришу, и еще раз пробежаться по комнатам, и хорошенько прошерстить спальни, свою и мужа. Одежда — вся вон, вся на продажу, кроме самого необходимого. Куча стала сразу внушительной, венчали ее моя шуба и мужской цилиндр, почти новый. С паршивой овцы хоть шерсти клок, подумала я и в который раз испытала к покойнику жгучую ненависть.

— Шуба, барыня, — заметила недовольно Лукея, — шубу-то куда. Зима еще не кончилась!

Я вздохнула и одернула куцую кацавейку. Вера-из-этого-мира отлично переносит холод, а за шубу можно выручить достаточно денег, они мне нужны куда больше, чем жизнь напоказ.

— Вот, Ефим, — обернулась я к конюху, — свези это все… разберешься куда. Хорошо продашь, хорошо заплачу.

Говорила я уверенно, на самом же деле слова резали по живому. Каждый грош… копейка… что тут за денежная единица, на счету, и счета я отсортировала по степени срочности. Доктор? Непременно, потому что кто знает, когда он еще раз понадобится, плохой или хороший, неважно, я подозревала, что другого все равно не найду. Хороший доктор в эту эпоху не калечит почем зря пациента, выживет так выживет, нет, значит, не судьба. Поставщики продуктов? Да, детям нужно мясо, молоко, да хотя бы курятина. Дрова? Да, ну или мне придется приказать рубить для топки проклятую мебель, если она еще будет гореть.

Что я буду делать, если у меня вдруг появится миллион?..

— Ась, барыня? — подскочила Лукея. — Какой миллион?

— Я говорю, что буду делать, если у меня вдруг появится миллион, — равнодушно повторила я, не особо досадуя, что проговорилась. — Я отдам долги.

— То-о… — удивленно протянула Лукея. — А остальные как, барыня?

— А остальные подождут, — желчно отрезала я. Покончить с реализацией — ни к чему прикрывать слезливыми оправданиями содеянное — наворованного нужно как можно скорее. — И, Ефим, про комнаты не забудь. Спроси про комнаты меблированные.

— Спрошу, барыня, — степенно откликнулся Ефим. Нравился мне этот парень, обстоятельный, спокойный, словно его и не тяготило, что он был крепостным вздорного задиры и мота и барыньки без царя в голове. Они ведь могли и продать его как вещь — чего я, разумеется, делать не собиралась. Если крепостной стоит столько же, сколько в моей бывшей реальности, то от продажи всех троих я больше потеряю, чем выиграю. — По цене если сторгуюсь, брать?

Я кивнула. Палашка, бочком пробиравшаяся вокруг кучи вещей, присела и потянула из-под тряпок медный поднос. Да, невелик навар, но, понимаешь ли, в моей ситуации десять старушек — уже рубль.

— Ой, барыня, — Палашка трагически наморщила нос, готовая разрыдаться, — а поднос-то не ваш, барина. То хозяйский поднос… Ай!

Лукея вытерла о юбку ладонь и зыркнула на Палашку, будто оценивая, хватит ей одной затрещины или для профилактики дать еще.

— А молчи, дурная! — фыркнула она и быстро покосилась на Ефимку, тот стоял как ни в чем не бывало. — Не твоего цыплячьего ума дело! — И, пока Палашка топталась, не понимая, то ли удрать ей, то ли зареветь, подтолкнула ко мне детей: — А ты ступай, матушка, ступай, милая, негоже барчат в духоте тут держать. Я и скажу что, и скажу как, ступай, барыня…

Что и как — я и без нее дала Ефимке распоряжения, не сказать чтобы вариантов у него был вагон, поэтому с легкостью свалила на плечи прислуги упаковку и отправку вещей в скупку. Все, что меня беспокоило, это сумма, которую я могла получить, но никак не то, что часть вещей мне не принадлежала.