– Мама в курсе, вот и ты привыкай. Осознай, что меня все лето не будет. Так вот, я про награду. Пусть я молодой, как вы считаете, мало что понимаю, но сообразить, что тут жу-жу не спроста, вполне в состоянии. Не награждают так быстро, со всей бюрократией медаль я бы месяц ждал минимум, а тут семь дней – и готово. Так не бывает. Я местным властям не интересен, мальчик, которой выжил, а вот если к тебе, то интерес возможен. Подмаслить там или отвлечь отчего-то. Как бы не подставили тебя с этой проверкой.

Отец слушал меня с улыбкой, но при последних словах она пропала. Он нахмурился, уйдя в свои мысли, потом помрачнел и, извинившись, сказав, что прогуляться с нами он не сможет, быстро ушел в сторону местного общества геологов. Похоже, я натолкнул его на какую-то мысль.

Мы же до вечера гуляли по набережной реки и, вернувшись в гостиницу, обнаружили, что из запертого номера пропала гитара. Чехол с запасными струнами и медиаторами остался, а моей черной красавицы не было. Такая ярость напала, не передать. Мать сразу убежала вниз вызывать милицию, все-таки кража. Я проверил свои вещи, все на месте, включая сверток с деньгами и пистолетом. Он как лежал в рюкзаке, так и лежит, а гитары моей нет. Найду вора, прибью.

Вернувшуюся маму сопровождал заместитель директора гостиницы. Она тоже проверила вещи, все на месте, даже моя медаль в коробочке в вещах была. То есть кроме гитары ничего не пропало.

– У нас белье свежее, – указал я. – Когда на ужин уходили, его не было.

– Ой да, график изменился, мы вечером белье меняем. Видимо, у вас была дежурная по этажу, – подтвердила замдиректора.

Тут и наряд прибыл, мама заявление написала, и начали искать. Как выносили, не видели, а гитара приметная, значит, еще в здании, вот и проверили все номера. Дежурная по этажу была убедительной, она действительно не брала, даже подтвердила, что гитару видела, на кровати у меня лежала, красивая и черная, но она выходила и входила, белье уносила и приносила, дверь открыта была. Гитару нашли через три номера от нашего. Там два тела пьяных, храпели на кроватях, на столе – следы обильного застолья. Моя гитара была испачкана, грязными руками хватали, но целая.

– Мама, тебя сейчас будут убеждать забрать заявление, мол, пьяные и все такое. Не забирай. Это воровство и порча чужого имущества. Смотри, как они ее заляпали. У меня моральная травма.

Я заставил фотографа сделать снимок гитары, чтобы было видно, что порча была. Оба тела наряд забрал, нужно еще установить, кто крал. Гитару тоже забрали, это теперь вещдок, она и поможет по отпечаткам выявить виноватого. Если оба участвовали, то это уже отягчающее, кража в группе по предварительному сговору. Причем все это я говорил вслух. В общем, нас и оба невменяемых тела забрали в отдел милиции. Заявление написано, показания мы тут же на месте дали, их сняли с работников гостиницы. Теперь разбираться надо. Отправлять в отдел маму одну я не хотел, ее быстро уговорят отказаться от заявления, мол, бурильщики отдыхают, бес попутал, душа требовала музыки, ну и все такое. Когда мы дошли до райотдела, тут рядом, воров на машине уже привезли, я сказал на входе маме:

– Ты молчи, я сам говорить буду, а то быстро уговорят заявление забрать.

– Не думаю, у них тоже план есть.

– Это да. Но одно дело – пришлых по этапу отправлять, а другое дело – своих. Я узнавал у администратора, они в пригороде прописаны, их село рядом, а значит, свои.

Мы вошли в здание, нас сопроводили в кабинет дежурного опера, что занимался этим делом. Он и в гостинице был. У меня на рубашке медаль висела, новенькая, блестит еще, специально надел, и документ на нее при нас. Вздохнув, лейтенант, что и вел это дело, стал пояснять:

– Бурильщики, пять месяцев, две смены отработали. Отдыхали, их можно понять. Таких тут много…

В общем, к чему тот клонил, понять не трудно, поэтому я твердо сказал:

– Заявление забирать не будем. Понять вас тоже можно, но и меня вы поймите. Едва выжил в противостоянии с бандитами, получил психологическую травму, а тут раз – и обокрали. У меня есть психологическое отклонение, это вам любой психиатр подтвердит. Я очень трепетно отношусь к личному имуществу, и если кто его возьмет, тем более без спросу, готов довести ситуацию до членовредительства. Я очень не люблю, когда берут мое. А тут мало того что взяли, так еще и испортили ее. Нижняя струна просела, руками заляпали. Я по следам вижу следы от рассола квашенной капусты и салата под шубой. Так что нет, вор должен сидеть в тюрьме!.. М-м-м… Я сказал!

– Хорошо сказал, – одобрил опер, поправив китель. – Кого процитировал?

– Владимир Высокий, который сыграет капитана МУРа. Вы от темы не уходите, у вас работа стоит, а нам завтра в Москву вылетать.

– Тем более, – даже порадовался тот. – Гитара – вещдок, придется задержаться, пока идет следствие.

– С какой это радости? – удивился я. – У меня тут отец остался, он гитару и заберет. А если так потребуется, то и я задержусь. Ради справедливости согласен.

Тут раздался стук в дверь и зашел мужичок. Судя по светлой коже снизу у подбородка, он совсем недавно сбрил бороду.

Опер обрадовался, сказав:

– Это бригадир буровой вышки, начальник тех охламонов, что у вас гитару взяли. Повезло, он как раз в городе и захотел с вами поговорить.

Лейтенант вышел, а мы несколько секунд задумчиво изучали друг друга. Наконец он начал уговаривать, обращаясь к матери, но та сидела и изучала портреты министра МВД и Брежнева на стене, не реагируя на него. Маме было любопытно, до чего все дойдет, хотя прямо сказала мне, что чуть позже заявление заберет, губить жизнь мужиков она не хотела. Да я и не против, так и сказал ей. Но наказать их хочу, к этому все и вел.

Бригадир наконец стал общаться со мной, но тоже ничего не добился и, вздохнув, достал сверток в платке, развернул, показывая красные червонцы, сказал:

– Может, договоримся?

Я даже со стула вскочил с красным от ярости лицом:

– Мзду мне суешь?! – зло шипел я. – Я мзду не беру, мне за державу обидно. Уберите, пока милицию не вызвал и вас не арестовали за дачу взятки должностному лицу!

– Чего? – удивился тот, шустро пряча деньги.

– В смысле за дачу взятки, – поправился я, садясь на место.

– Так чего ты хочешь?

– Наказания. Сурового и неотвратимого наказания.

– У них семьи, дети малые, – горестно вздохнул бригадир, и я понял, что сейчас будут давить на жалость.

– Я не про это, – отмахнулся я. – Я заберу заявление, но с одним условием.

– Каким? – тут же заинтересовался он.

– Пусть лейтенант вернется, это его тоже касается, свидетелем выступит.

Бригадир сходил за опером, они вернулись, хозяин кабинета за столом устроился, и оба мужчины внимательно посмотрели на меня: чего это я такое выдам?

– Под вашу ответственность. Я хочу, чтобы вы взяли их на поруки и не давали им пить спиртное в течение года. С завтрашнего числа и до тринадцатого июня тысяча девятьсот семьдесят третьего года они будут вести трезвый образ жизни. Потом с них епитимия снимается. Любое спиртное, от пива до самогона, а вот квас, лимонады и кефир в список не входят, хотя там есть какая-то доля процента алкоголя. И это еще не все. Когда они проснутся, похмеляться не давать, только воду.

– Это жестоко, – в шоке пробормотал бригадир, губы его затряслись.

– Жестоко, – подтвердил я. – Но это лучше, чем четвертование или дыба, как я первоначально хотел просить. Я очень не люблю, когда трогают мое, в этом случае у меня появляется желание причинять другим гражданам повреждения, мало совместимые с жизнью.

Похоже, бурильщик начал прикидывать, что суд – не такое и страшное дело, по поручительству товарищей с буровой могут и условное получить. Лейтенант же с живейшим интересом переводил взгляд с меня на бригадира и обратно, ожидая, к чему мы придем. Мама тоже заинтересовалась и, кажется, едва сдерживала улыбку. Наконец, бригадир принял решение и кивнул: он брал товарищей на поруки, под честное слово.