Последнее условие изрядно насмешило светозарного, и он отпустил согнанный чёрный люд, никого не казнив.

С утра, имея уже настоящего проводника, искатели золота отправились в путь. Горы больше не серели на горизонте, а вздымались ощутимыми громадами, понизу покрытыми бархатом леса. Самые вершины пятнал снег, казавшийся издали удивительно чистым.

Следов людей здесь почти не встречалось, зато звериные были в изобилии. Их, впрочем, видел только Гунда. Солдаты и стражники ломились сквозь заросли, словно слепые, не замечая ничего, а тигр или барс – зверь осторожный и большому отряду дорогу переходить не станет.

Наконец, когда терпение Байон-хана начало иссякать, Гунда объявил: «Пришли».

– А где всё? – вопросил венценосный путешественник, оглядывая склон, не хранящий никаких следов человеческого присутствия. – Где копи и эти… шахты? Где рабы, где охрана? Мы, что же, всё должны создавать на пустом месте?

Последовали долгие переговоры на непонятных языках, из которых взмокший от волнения купец сумел извлечь не то правду, не то языческие суеверия, которые Гунда за правду выдавал.

Вновь Байон-хану объявляли, что золото здесь лежит свободно и в сколь угодно большом количестве, и всякий может его взять и распорядиться по своему усмотрению. Потому золото в здешних краях и ценится так низко.

– Это же бунт! – вскипел негодованием государь.

– Это не я говорю, это он говорит, – поспешил оправдаться Саркон.

– Хорошо!.. – пропел Байон-хан тоном, не обещающим ничего доброго. – Пусть он прямо сейчас принесёт нам золото, что якобы лежит здесь свободно.

– Для этого надо подняться на обрыв. Там пещера, наполненная драгоценным металлом. Только там его можно получить.

Байон дал знак носильщикам, те, надрываясь, поволокли паланкин по обрыву. Очень скоро стало понятно, что с носилками на плечах наверх не подняться. То одному, то другому носильщику приходилось опускаться на четвереньки, паланкин качало, словно джонку в бурю, так что великий хан едва не вываливался наружу. Наконец, Байон-хан, вспомнив, как недавно слуги искупали его в реке, счёл за благо покинуть утлый паланкин и отправиться дальше пешком. Слуги подхватили повелителя под руки и со всем бережением доставили наверх. Пустой паланкин притащили следом.

Провал пещеры казался просто расщелиной среди кустов, и лишь потом был заметен нависающий козырёк, ограничивающий лаз поверху.

Гунда опустился на колени, принялся бормотать что-то невнятное.

– Он колдует? Я не потерплю, чтобы в моих владениях процветало чёрное колдовство!

Меньше всего Саркону хотелось, чтобы путь отряда был усеян отрубленными головами. После такого никакой торговли не будет много лет. Разбойные дела можно позабыть, убийства – никогда. Солнцеликий хан развлечёт скуку и впишет своё имя в перечень великих завоевателей, после чего вернётся в столицу, жить в счастье и довольстве, а торговля с северными соседями будет бесповоротно разрушена, а Саркон, да и не только он – разорены. Скорей бы хан удовлетворил своё любопытство и ушёл за реку, оставив пещеру с самородками, где ей от века положено быть. А золота в Саарал-Тау, возможно и вовсе нет. Старатели любят приврать, где находится их прииск. Пещера глубокая, не исключено, что у неё несколько выходов. Лживый Гунда выползет через один из них, а мы зря будем ожидать его тут. Но пока приходится играть в чужую игру.

– Это не колдовство, – сказал Саркон. – Это нечто вроде языческой молитвы. Он просит хозяина пещеры, чтобы тот позволил взять немного золота.

– Мракобесие… – проворчал хан. Затем в драгоценную голову пришла иная мысль: – Он, что, полагает, будто там живёт дракон, караулящий золото?

– Нет, конечно, – поспешил заверить Саркон. – Драконов местные жители встречали в прежние годы, они бы не перепутали. К тому же, здесь слишком холодно, дракон в этой пещере не выживет. Летом он может залететь в эти места, но жить здесь не станет.

– Тогда, за чем дело? Где обещанные богатства?

– Он уже идёт.

Действительно, Гунда поднялся с колен и скрылся в пещере. Через минуту он показался оттуда. Подойдя к хану, разжал кулак, продемонстрировав жёлтый камушек размером с фалангу большого пальца.

– Это что, самородок? – воскликнул хан. – А где его блеск?

– Блеск проявится, если золото переплавить, – пояснил Саркон, который, как и положено купцу, был знатоком во всём на свете. – Мне не раз приходилось продавать ювелирам такие самородки.

Байон-хан взвесил камушек на ладони.

– А он, ничего, тяжёленький, – и, повернувшись вглубь паланкина, спрятал самородок в ларчик.

Проводник что-то закричал, размахивая руками.

– Он говорит, что это его золото. Он вынес его из пещеры, и никто не может его забрать.

– Объясни недоумку, что всё золото поднебесной принадлежит нам, и никто не смеет претендовать на него. На первый раз мы прощаем раба, но, если он не хочет испробовать плетей, он должен немедленно принести нам ещё самородков и показать нашим слугам, как он их добывает. И пусть не вздумает ссылаться на дракона, мы знаем, что там его нет.

Выслушав повеление, проводник закричал что-то. Если бы не жалобные интонации, можно было бы подумать, что раб кричит на царя.

– Он говорит, что любой человек может зайти в золотую пещеру, но только один раз в году. Если нарушить правило, хозяин золота разгневается.

– Хозяин золота это мы! Он, что, не слышал, что всякое золото на земле принадлежит нам? Повелеваю, пойти и принести его сюда!

Саркон не успел перетолмачить последнее повеление. Гунда, не дослушав, прыгнул с обрыва и помчался вниз огромными скачками. Склон не был отвесным, но пробежать по нему сумел разве что ирбис или кабарга; человек немедленно покатился бы кувырком и достиг дна убившись. Но, очевидно, Гунде очень хотелось жить, и он прыгал с валуна на валун не хуже кабарги.

– Догнать! Схватить! – возопил хан.

Грохнули выстрелы мултуков.

Какое там!.. Выстрелом мултука остановить бегущего можно, только если палить в упор. Говорят, в закатных землях, где правят христиане, королевские телохранители вооружены мушкетами. Мушкет способен прицельно стрелять на тридцать шагов. Куда до него мултуку, годному только разгонять взбунтовавшуюся чернь с рыночной площади! Через минуту проводник, вздумавший скакать по обрывам, исчез из глаз.

– Упустили! – взъярился светозарный.

– Сейчас поймаем! – воскликнул начальник телохранителей. – Пошлю солдат. Никуда он не денется.

«Ищи рыбку в море», – подумал Саркон, но вслух ничего не сказал.

– Погоди, – постановил хан, – кара настигнет преступника чуть позже. А ты сейчас пойдёшь в пещеру и выяснишь, что там творится.

– Слушаю и повинуюсь!

Телохранитель отложил разряженный мултук, вырвал из ножен кривой меч-махайр и скрылся в глубине пещеры.

Наступила ждущая тишина. Байон-хан скучал с заинтересованным видом, гвардейцы, те, что выпалили только что вслед бегущему, перезаряжали ружья. Не такое это простое дело: засыпать зелье в дуло, развёрнутое в виде воронки, как следует забить шомполом, запыжить, снарядить пулей, отлитой из дорогого свинца или никудышной платины, вновь запыжить, иглой забить порох в запальное отверстие. Только после этого мултук готов к выстрелу. Тлеющий фитиль стрелок оборачивает вокруг правой руки. Во время выстрела огонь вымётывается не только из воронки, но и из запального отверстия, отчего правая рука мултукчи всегда обожжена. В настоящем бою мултук успевает сделать один выстрел, после чего боец вбивает в воронку ствола трёхгранный багинет и орудует мултуком словно копьём, благо что длина фитильного ружья в самый раз подходящая.

Времени прошло столько, чтобы успеть снарядить к стрельбе разряженные мултуки, когда из пещеры появился командир. На всех лицах нарисовался вопрос: «Что там?» – но Байон-хан молчал, и все ждали.

Командир телохранителей подошёл к повелителю, отсалютовал мечом и доложил:

– Там нет никого.

– Но золото там есть?