Человек за перегородкой поерзал на стуле и поднял голову. Я почувствовала толчок в груди, сердце на миг оборвалось, когда он взглянул на меня. Затем его взгляд скользнул по моему лицу, по волосам, которые я отвела назад и закрепила на висках заколками, по жесткому вороту моей туники. Медленно, очень медленно уголки его рта изогнулись в улыбке.

— Ты похожа на мать.

В японском языке существует множество слов, выражающих понятие «судьбы». Некоторые несут трогательный и сентиментальный смысл, другие полны энергии и напора, перекликаясь с такими понятиями, как «удача» и «выбор». Слово, которое пришло мне в голову, когда я смотрела на человека, сидящего напротив меня, было старым, даже архаичным, но самым подходящим: садаме — «участь», судьба, которую невозможно изменить и остается только смиренно принять.

Каитаро выглядел спокойным, почти невозмутимым. Однако глаза сияли, когда он окидывал меня проворным и цепким взглядом. Охранник устроился на стуле позади заключенного и, нацелив ручку на чистый лист бумаги, приготовился писать. Наконец взгляд Каитаро остановился на моем лице. Мысль о том, что он ждал моего визита, что двадцать лет назад внес мое имя в список возможных посетителей, невидимой нитью связывала нас. Откуда он знал, что я приду? Или просто надеялся? Меня вырастил дедушка, и я могла никогда не узнать ни о Каитаро, ни о том, что случилось с мамой.

Каитаро слегка подался вперед и произнес:

— Ты адвокат?

Странно: что в моем облике заставило его думать так? Но затем я вспомнила, что прихватила с собой папку с документами, на тот случай, если пришлось бы доказывать свое право на встречу с Каитаро Накамурой, и к ободку этой папки прикрепила новенький адвокатский значок. Сейчас эта папка лежала передо мной на столе. Я кивнула. Он снова медленно улыбнулся и произнес мечтательным тоном:

— Твоя мама тоже училась на юриста.

— Я недавно получила квалификацию.

— В Коллегии адвокатов Токио?

Я молча кивнула.

— Твой дед пытался добиться, чтобы меня казнили.

— Я знаю.

— Жалеешь, что ему не удалось?

Кровь бросилась мне в голову. Я разом вспомнила все, что пережила за последние дни. Конечно, были моменты, когда я желала ему смерти.

— Нет, Теперь уже нет.

— Винишь его? — спросил Каитаро.

Я подумала о Еси, который сидел сейчас дома в одиночестве, оплакивая крушение возведенной им постройки.

— Я могла бы поступить так же, — сказала я, имея в виду попытку деда отомстить убийце, а не его многолетнюю ложь, которой он кормил меня.

Каитаро кивнул, принимая мой ответ.

— Что предпримешь теперь?

— Срок давности по делу истек, — сказала я.

— Вы находчивые люди, это у вас семейное, — заметил Каитаро. Я едва не рассмеялась: он действительно неплохо знал нашу семью.

— А вы рады, Каитаро Накамура, что остались в живых? — спросила я, понизив голос. Охранник, сидевший у него за спиной, подался вперед, прислушиваясь, и приготовился записывать ответ заключенного.

Каитаро молчал, опустив глаза. О чем он думал? Может быть, вспоминал мою маму. Помнит ли он, даже столько лет спустя, как она расцветала в улыбке, когда какая-нибудь мимолетная радость приносила ей удовольствие? После долгой паузы он взглянул на меня.

— Я единственный, кто помнит ее, — медленно произнес он.

Ярость затопила меня волной, тяжелой и душной.

Я с ненавистью уставилась на этого худого и грустного человека.

— Вы единственный? — прошипела я. Но в пустой комнате мой злобный шепот прозвучал неожиданно громко. Я вплотную придвинулась к разделяющей нас перегородке, мое горячее дыхание мутным пятном расползлось по стеклу, просачиваясь сквозь крошечные дырочки на другую сторону.

Охранник быстро поднялся и положил руку на плечо заключенному, потому что Каитаро тоже подался мне навстречу и привстал со своего места. Ладонь, надавившая на плечо, заставила заключенного опуститься на стул. Охранник строго посмотрел на меня. Я откинулась назад и виновато кивнула.

Сердце выпрыгивало из в груди. Я сидела, уставившись на стол, и не могла принудить себя заговорить с Каитаро. Секунды бежали. Мы теряли время.

— Сумико.

Я взглянула на него, когда он произнес мое имя.

Каитаро коснулся пальцами стекла, закрывая просверленные в нем дырочки.

— Я не единственный, кто помнит ее, но никто не знал ее так, как я.

— Мой дедушка знал.

— Он говорит о ней? — спросил Каитаро и улыбнулся, когда я промолчала в ответ. — Если бы я умер, умерла бы и она, и все, чем она была для меня.

Я скривила губу, демонстрируя злость и презрение, но в то же время понимая, что он прав.

— У меня есть кое-что для тебя, — сказал он, пока я собиралась с духом, чтобы продолжить разговор. Каитаро провел пятерней по коротко стриженным волосам, скорее белым, чем седым. — Мне ничего от тебя не нужно, Сумико Сарашима — Меня поразило, что он верно назвал мое полное ими. — Но я хочу, чтобы у тебя были мои воспоми нания. — И он замолчал. Я тоже хмуро молчала Пауза затягивалась.

— Я писал их для тебя, — снова заговорил он. — Одно письмо в месяц, по семь страниц каждое. — Против моей воли губы сами расползлись в горькой усмешке: тюремные правила распространяются даже на неотправленные письма. — Каждый месяц, — повторил он, наклоняясь к перегородке, — я писал письмо в надежде, что однажды ты прочтешь их.

— Вы убийца, — процедила я. — Мне следует сжечь их.

— Это правда, — согласился он. — И все же. Я сохранил кое-что из вещей, которые были в нашем с ней доме. — Я по-прежнему смотрела на Каитаро холодным взглядом, не желая давать ему ни капли пощады, но внутренне вздрогнула, услышав местоимение, которое он выбрал, заговорив о доме, где жил с моей матерью. — Их не очень много, — продолжил он. — Только то, что я собрал в тот вечер, когда она умерла. Адвокат использовала их в качестве доказательств. Твой дед был гарантом при заключении договора на аренду квартиры, — осторожно добавил Каитаро, — большую часть мебели и все наши вещи он уничтожил.

— Что именно у вас есть? — жестко спросила я.

— Фотографии, мы с твоей мамой на Хоккайдо. Я там вырос.

— А я выросла без нее. И этого ничто не исправит.

— Нет, — сказал он просто.

Сидевший позади Каитаро охранник поднялся. Время нашей встречи истекло. Каитаро обернулся и протянул запястья, чтобы на них снова защелкнулись наручники. Я смотрела на него, на его сухую шелушащуюся кожу, впалые щеки, и пыталась разглядеть, не осталось ли на правой скуле следа от той царапины, которую оставили мамины ногти и которую я видела на записи. Но, как ни старалась, ничего не разглядела. Его лицо было гладким и бледным, как у человека, который двадцать лет провел в закрытом помещении, выходя на получасовую прогулку раз в месяц.

Он двинулся к дверям. И вдруг, неожиданно для самой себя, я окликнула Каитаро по имени. Охранник досадливо поморщился, а я быстро вскинула руку, прося его остановиться.

— Пожалуйста, — осипшим голосом произнесла я, — пожалуйста, позвольте мне взглянуть на письма, о которых он говорил.

— Сперва их должен просмотреть наш цензор, госпожа Сарашима, — сказал охранник. — Цензор работает по пятницам.

Я заметила, как Каитаро улыбнулся, но улыбка была столь мимолетной, что охранник не обратил на нее внимания. Когда дверь открылась, Каитаро обернулся, уже стоя на пороге, и посмотрел на меня:

— Сумико. — Тепло его глаз окутало меня и осталось со мной. — Сожги их, если захочешь.

ЧТО В ИМЕНИ ТЕБЕ МОЕМ

После моего возвращения из Тибы дедушка стал избегать меня. Он едва мирился с моим присутствием в доме и вовсе перестал со мной разговаривать. Мы больше не завтракали вместе, не уверена, завтракал ли он вообще. Словно узнав правду о прошлом нашей семьи, иную, чем рассказывал дедушка, я и сама изменилась. И теперь один мой вид причинял ему боль. Я же каждый день пыталась наладить с ним отношения. И однажды вынудила деда заговорить, задав вопрос, от которого он не мог отвертеться, — вопрос о моем отце.