— Теперь ты чиста? — поддразнивая меня, спросил дедушка. — Маленькой капризули больше нет? — рассмеялся он. Я вскинула на него глаза и расплылась в милой улыбке. — Кажется, я знаю, что ты хотела бы сейчас сделать. Узнать свою судьбу, верно?

Это тоже было нашим ритуалом. Каждый раз, когда мы приезжали в Сэнсо-дзи, дедушка, прежде чем пойти на молитву в главный храм, отправлялся вместе со мной к стойке омикудзи^[20]. Он давал мне монетку, и я бросала ее в ящик для пожертвований. Мы прислушивались, как она звонко падает на дно. А затем дедушка протягивал мне металлический цилиндр, заполненный длинными и тонкими деревянными палочками. Я трясла цилиндр до тех пор, пока одна из палочек не вываливалась в специальную прорезь.

Подняв палочку, я смотрела на вырезанный на ней символ, и мы вместе искали ящичек с соответствующим изображением. Дедушка засовывал руку внутрь, брал первый попавшийся листок с предсказанием и передавал его мне.

Он наблюдал, как я, шевеля губами, складываю слова. Мне нравились эти предсказания. Даже став старше, я иногда просила дедушку покупать их для меня в торговых автоматах, установленных вдоль дороги. Но в тот день, закончив читать, я не была уверена, что поняла смысл фразы, и протянула омикудзи дедушке. Он улыбнулся, слегка поклонился и пробормотал, что рад оказать мне услугу.

— Так, посмотрим, что тут у нас, — сказал он, поднимая бумажку повыше.

Затем я услышала, как дедушка сдавленно охнул и отвернулся, ища глазами проволоку, которая была натянута над ящичками, — проволоку, где остались висеть все те предсказания, что он не сумел мне растолковать. На ней уже болтались, лениво хлопая на ветру, несколько бумажных полосок.

Но я сделала шаг вперед и, пока он возился с бумажкой, складывая так, чтобы привязать к проволоке, ловко выхватила ее из рук растерявшегося деда.

— Что это означает? — спросила я, вновь вглядываясь в иероглифы.

— Нам не нужна такая судьба, — сказал дедушка, — давай привяжем бумажку здесь, чтобы ветер мог сдуть предсказание.

— Но я хочу знать, — заупрямилась я, отступая назад и вцепившись в бумажку пальцами.

— Сумико, отдай ее мне. Она принадлежит ве-тру.

— Объясни, что там?! — я скомкала тонкую бумажку в кулаке.

Дедушка потянулся ко мне, намереваясь силой разжать мои пальцы.

— Ну же, Сумико, отдай. Я куплю тебе другую, — попытался уговорить меня дедушка, но в следующий момент глаза его расширились от ужаса — я молниеносным движением закинула бумажный комок в рот и принялась жевать.

Некоторые слова уносит ветер, некоторые пожирает огонь, но проходят годы, и они возвращаются, рассыпаясь звоном, словно храмовые колокола, и поднимаются над шумом и суетой.

РИНА И КАИТАРО

НОВОЕ ДЕЛО

Каитаро сидел в рубашке с расстегнутым воротом, галстук, аккуратно свернутый, лежал на столе перед ним. Чашка со свежим кофе стояла рядом, пар медленно поднимался вверх. Каитаро пролистывал папку с новым делом, время от времени делая глоток из чашки.

На этот раз его мишенью станет домохозяйка: тридцать лет, карие глаза, каштановые волосы, среднего роста. Обожает чизкейки.

Каитаро вытащил карту, отметил место, где находится ее дом, глянул на листок, где был расписан распорядок дня женщины и указано, каким видом транспорта она обычно передвигается. Затем, сверяясь с картой, прикинул, сколько времени займут перемещения из одной точки в другую. Каитаро знал — пройдет не одна неделя терпеливой слежки, прежде чем он соберет нужные сведения о ее привычках, о любимых маршрутах и составит полный список интересов своей подопечной.

Муж женщины заполнил анкету, указав объекты недвижимости и прочую собственность, которая будет поставлена на карту при разводе. В Токио находились два объекта: квартира в Эбису^[21] и дом в Мэгуро, а также летний домик на побережье в Симоде. Вся недвижимость была записана на девичью фамилию жены — Сарашима. Другой список состоял из цифр: общие счета в банке, акции, оценочная стоимость всего имущества в целом. К нему Ка-итаро добавил еще одну колонку, для собственных пометок. Он знал, что клиенты часто дают ложную информацию по поводу своих активов, преуменьшая либо преувеличивая их стоимость. И не сомневался, что Осаму Сато не исключение. Конечно же, заказчик выложил далеко не всю правду.

Отложив карандаш, Каитаро устало прикрыл глаза и потер переносицу большим и указательным пальцем. Ноющая боль в висках нарастала, и он тряхнул головой, пытаясь отогнать ее. Каитаро еще раз просмотрел материалы дела: основное имущество, указанное в бумагах, принадлежало жене Осаму Сато и ее семье. Кроме того, у супругов был ребенок, дочь семи лет. Каитаро не раз приходилось изучать подобного рода анкеты. Клиенты шли на всевозможные ухищрения, лишь бы получить преимущества при разводе, некоторые выискивали лазейки в законе, чтобы получить единоличную опеку над ребенком. Таким образом, ребенок нередко становился предметом торга и средством давления одной стороны на другую. Конечно, бывали ситуации, когда развод становился наилучшим решением проблемы для всех, включая ребенка. Но случаи, с которыми приходилось иметь дело Каитаро, чаще всего касались вопросов имущества. Он больше не удивлялся тому, на что готовы пойти люди, чтобы получить желаемое, но, в конце концов, это не его дело — одобрять или осуждать поступки клиентов, его задача — помочь в решении поставленных вопросов.

Взгляд Каитаро упал на пачку визиток в пластиковом футляре, лежавших перед ним на столе. Визитки были неброскими: на белом кусочке картона значилось лишь его имя, номер телефона и факса. При ярком свете офисных ламп вид иероглифов на визитке неожиданно принес ему странное чувство облегчения. Имя, которое родители выбрали с надеждой, что оно принесет счастье их сыну, состояло из иероглифов, означавших «море» и «первенец». На секунду ему показалось, будто он вернулся домой на Хоккайдо, они с дядей идут по берегу, поросшему высокой травой, на шее у него висит фотоаппарат, ремень слегка натирает кожу, он чувствует вес камеры. Вокруг ни души, только ровный шум прибоя и протяжные крики чаек.

В один из тех редких моментов, когда у них с отцом случались неторопливые разговоры, после двух или трех кружек пива, отец рассказал, как они выбирали ему имя. Родители сидели за кухонным столом в их крошечном бунгало и спорили насчет двух имевшихся вариантов. Отец выглядел задумчивым, когда рассказывал эту историю. Он недавно вернулся после вахты на рыболовном траулере и был непривычно мягок и тих. Ему нравилось «сын моря». Он надеялся, что его мальчик последует за ним в море на рыбачьем судне либо устроится на работу в какое-нибудь рыбное хозяйство. Вся его семья так долго жила морем, что иной выбор казался просто немыслимым.

Но для самого Каитаро его имя означало нечто совсем иное — необъятный простор морской глади и блестящий, точно серебро, песок, когда волна, накатив на берег, отползает обратно. А еще — тяжесть фотокамеры. Она принадлежит дяде Каитаро. Сам Каитаро пока только учился снимать живой, находящийся в постоянном движении мир вокруг себя. Его дядя приезжал не слишком часто, но, если ему удавалось получить хороший заказ, который мог прокормить их обоих, брал племянника с собой. Они путешествовали вдвоем по Хоккайдо, в конце дня валясь с ног от усталости на узкие койки в сельских мотелях или деревянные нары в дешевых городских хостелах. Измотанные, но счастливые и свободные. И в конце концов случилось то, что и должно было случиться, — Кай не оправдал ожиданий отца.

Мама предпочитала иную трактовку иероглифов, составляющих имя Каитаро, один из которых означал «посредник». Ей нравились люди, работающие в офисах. Настаивая на такой версии имени, мама надеялась, что ее мальчик поднимется до руководящей должности на местной фабрике по разведению ламинарий, а возможно, и начнет собственное дело. Теперь, сидя в крошечном офисе в районе Сибуя^[22].