Тем не менее сейчас, сидя в кабинете деда за столом, где мы столько раз обсуждали мою будущую карьеру адвоката, и глядя на новенький значок, я поняла, что за последние несколько дней мое отношение к закону изменилось. Некоторые адвокаты, и мне приходилось встречаться с такими, довольно быстро разочаровывались в профессии. Но я, с моей энергией и уверенностью в собственных силах… «Нет, — думала я, — даже если со мной и произойдет нечто подобное, потребуется много времени, прежде чем я выдохнусь». Однако теперь вопрос об эффективности закона, о его способности решать сложные вопросы человеческих судеб встал передо мной со всей очевидностью. Закон не помог моей матери, напротив, загнал ее в угол. Не помог он и мне. Закон, как я уже начинала понимать, не способен ни примирить враждующие стороны, ни устранить сам конфликт.

Первое время после того, как мама отвезла меня жить к дедушке, я так сильно расстраивалась, что решено было на время покинуть Токио. Мы отправились в Симоду. Эта поездка выглядела чем-то вроде пародии на летние каникулы. Там, на полуострове Идз, в нашем доме рядом с морем и лесом, я ждала и ждала вестей от родителей, которые должны были определить мою судьбу.

Я держала на ладони значок, ради обладания которым так долго трудилась, затем поставила его ребром на стол и резко крутанула. Он завертелся, словно игральная кость на зеленом сукне казино.

ПЕРЕМЕНА ПОГОДЫ

В лесу было тихо. Даже мошкара, обычно наполняющая воздух оглушительным звоном, смолкла. Ни крика птицы, ни кваканья лягушки, вплетающегося в звук бегущего по камням ручья, — ничего, лишь ватная тишина. Вода в ручье и та, казалось, замедлила свой бег. Густая морось насквозь пропитала влагой лес, от чего кора на деревьях сделалась рыхлой и темной.

Над головой покачивались голые ветви, крона леса была настолько прозрачной, что в просветах виднелись куски сероватого неба и кое-где пробивающиеся косые лучи солнца. Мы пробыли в Симоде всего два дня, но время тянулось так, словно прошла целая вечность. Перед отъездом из Токио дедушка купил мне новые кроссовки, розовые с вышитыми по бокам цветными полосками радуги. Сейчас они были заляпаны грязью. И мама, и дед взялись покупать мне разные наряды, однако обновки не радовали. Напротив, мне хотелось чего-то знакомого и привычного. Здесь, в Симоде, я искала следы ушедшего лета — обсыпанные ягодами кустики голубики, россыпи мелких белых цветов, притаившихся в овражках под резными листами папоротника. Ничего этого не было в осеннем лесу. Земля, устланная опавшей листвой, пружинила под ногами. Все, что весной расцветало и набирало силу, к осени созрело и возвратилось в почву, из которой родилось. Приближалась зима, в тот год пришли холода, каких мы давно не знали: казалось, сам ветер замерзал на лету.

Проходя вблизи замшелых стволов, я проводила по ним пальцами. Холодный размокший мох оставлял на коже зеленые пятна. Той осенью я провела много времени в одиночестве, исследуя лесные тропки на склоне холма над нашим домом.

Я вскарабкалась на валун, прорезанный трещинами красновато-бурого цвета из-за присутствия в породе примеси железа, и, вытянув шею, стала вглядываться в ту сторону, где возвышались тории^[89], обозначавшие вход в святилище. Я замерла, прислушиваясь, не донесутся ли шарканье ног по камням или людские голоса. Святилище находилось в укромном уголке леса, но в конце рабочего дня там могли оказаться посетители.

Солнце опускалось все ниже, и я вдруг почувствовала свежий морозный запах. За свою короткую жизнь я ни разу не видела настоящей снежной бури, хотя слышала рассказы о мощных штормах, когда море у берегов замерзало, а скалы покрывались толстой коркой льда. Для меня это было чем-то вроде сказки из тех, что рассказывал мне дедушка. Но в тот день я верила, что такие вещи случаются на самом деле.

На полуострове было немало святилищ, чаще всего они располагались в бухтах рядом с пляжами: ярко-красные тории поднимались на скалистой гряде, сложенной из вулканических пород и вдававшейся далеко в море. Эти храмы пользовались популярностью, люди приходили туда семьями. Дети носились вокруг, пока родители писали свои молитвенные дощечки^[90]. А потом все вместе сидели на берегу, ели мороженое и слушали плеск волн.

Место, куда направлялась я, находилось вдали от побережья, в самом сердце леса. Здесь нечасто бывали люди, иногда во время новогодних каникул кто-нибудь мог зайти помолиться, но в основном храм посещали только служители. Тропа, ведущая к храму, была расчищена от веток и мокрой листвы, я следовала за ее изгибами и поворотами, отмеченными связками длинных бамбуковых стеблей.

Сначала я двигалась в тени деревьев, затем вышла на поляну и окунулась в прозрачный предвечерний свет. Открывавшийся отсюда вид всегда поражал меня своей красотой: выгнутый высокой дугой деревянный мостик пересекал каменистый овраг, по которому стекала дождевая вода, дальше тянулась небольшая аллея с выстроившимися вдоль нее кленами. Мысленно я видела, как каннуси^[91] в своих светлых одеждах с молитвой переходят мостки и направляются к святилищу.

В тот году дедушки и мамы почти совсем не оставалось времени на прогулки со мной, и я отважилась самостоятельно подниматься на холм. А святилище в глубине чащи стало чем-то вроде моего секретного убежища, как это часто случается с теми местами, которые мы посещаем в одиночку. Я нуждалась в таком убежище, где моя душа могла бы обрести мир и покой. Но тем вечером знакомый мне с детства лес вдруг переменился. Я поежилась, потирая перепачканные мхом озябшие руки. На память пришла древняя история — о Юки-Онна^[92], снежной женщине, которая появляется в наших местах с первым снегопадом. Одетая в белоснежное кимоно, она парит над самой землей, чтобы не оставлять следов. Говорят, когда выпадает снег, матери должны хорошенько присматривать за своими детьми, глаз с них не спускать, иначе Юки-Онна явится и украдет ребенка.

Меня охватил страх, и я со всех ног помчалась к храму, тяжело шлепая по тропе кроссовками с налипшими на них комьями грязи. Здания святилища, обычно приветливые, сегодня надвигались на меня, как серые великаны, а тени деревьев угрожающе перечеркивали гранитные плиты дорожки. Я вбежала на территорию храма и двинулась по тропке, уходящей вверх по склону холма, мимо каменных лисиц Инари^[93] с их ярко-красными нагрудниками к возвышающейся впереди череде торий — дару благодарных счастливчиков, которым повезло в бизнесе. Я поднималась все выше и выше, прохода под арками вороталого цвета. Некоторые, совсем новенькие, сияли свежей краской, а имя жертвователя, вырезанное на деревянной перекладине, было отчетливо видно. Другие, появившиеся здесь давно, имели не столь блестящий вид. Я миновала и наши собственные тории с надписью «Сарашима», краска на них слегка облупилась.

Когда я ступила во внутренний двор святилища, меня била мелкая дрожь, руки и ноги совсем закоченели. По периметру двора стояли каменные светильники, высеченные из вулканической породы. По праздничным дням их зажигали, огоньки свечей отчаянно трепетали на ветру. Я представила, как святилище выглядит зимой. Длинные прозрачные сосульки свисают с крыши хондэна^[94], мелкая снежная крупа поначалу легко скатывается с черепицы под порывами ветра, но постепенно снег сыплет все гуще, оседает на крыше, дюйм за дюймом вырастает сугробами на земле, до тех пор пока и двор, и храм не оказываются погребены под плотным покрывалом. Теперь посреди леса осталась лишь белая поляна с мерцающими из-под толщи снега фонарями.

В этот момент я подумала о маме, которая сейчас мерит шагами нашу пустую квартиру в Токио. Мне стало интересно, что же происходит с ней и что будет со мной. Отец уехал по делам, но что случится, когда он вернется?

Ветер усиливался, он обжигал щеки, и они горели огнем. Каждый вдох отзывался болью в горле, словно я глотала осколки льда. Я попыталась как можно ниже натянуть рукава куртки, но пальцы онемели и плохо слушались. Небо совсем потемнело, наползали сумерки. Я знала, что сегодня не найду в святилище ни покоя, ни мира и что оставаться здесь дольше небезопасно. Но когда я повернулась, чтобы уйти, во дворе появился служитель храма. Он направился к каменной чаше с водой, на краю которой висели три бамбуковых ковша на длинной ручке. Взяв один, служитель зачерпнул ледяную воду, полил себе на руки, плеснул на лицо и, сделав глоток из ковша, прополоскал рот. Я стояла неподвижно и как зачарованная следила за человеком. Его белые одежды, казалось, светились в полумраке двора. Затем он обернулся, заметил меня и сдавленно вскрикнул от неожиданности. Его крик вывел меня из ступора, я сорвалась с места и убежала.