В моём пересказе всё это выглядит как фарс, а не трагедия. Но я не Шекспир, трагически мыслить не умею. Да и у нас в институте никто не мыслил трагически. Болтали так, между прочим в пивном баре за ленчем. А за работой и болтать было не с кем и некогда. С научным руководством мы не общались. То был другой класс, другой круг, другой уровень мышления и благосостояния. Да никто из профессоров института, по-моему, и не относился серьёзно к леймонтской сенсации. Я слышал слова: «болтовня», «вздор», «сбежали куда-нибудь спьяна», «газетная трескотня». Потом трескотня утихла. От сенсации остался только «ведьмин столб» на Леймонтском шоссе. Мимо него проезжали, не обращая внимания и не останавливаясь. Об исчезновениях людей на дороге забыли, как о летающих блюдцах и сигналах из космоса.

Но я ещё не знал тогда, что очень скоро мне придётся об этом вспомнить.

Сорокапятилетний, сухой, чуть сутулый и всегда чисто выбритый Яков Стон был вполне здоровым человеком, никогда ничем не болевшим, кроме давно забытых детских болезней. В организме у него была только одна аномалия: сердце его билось не слева, а справа, но всегда нормально, не нуждаясь ни в валидоле, ни в других сердечных лекарствах. «У вас бычье сердце, мой друг, – сказал ему как-то заинтересовавшийся доктор, – с таким сердцем живут до ста лет, а то, что оно расположилось на другом месте, это только случайная ошибка господа бога. Вам она не мешает». И сердце никогда не подводило Якова Стона в его беспокойной и пёстрой жизни.

Рано потерявший отца и мать, исключённый из колледжа за участие в какой-то афёре, он за два десятилетия переменил много профессий. Был репортёром, барменом, профессиональным карточным игроком, массажистом и даже сыщиком. Правда, не в полиции, а в частном сыскном агентстве, занимавшемся промышленным шпионажем. Не женился, потому что был расчётлив, а заработки слишком резко колебались от случая к случаю. К колебаниям этим он относился философски: иногда идёт карта, иногда не идёт. Сейчас не шла. И он выбрал для новой партии Леймонт, как не очень крупный провинциальный город, где считают на миллионы, а не на миллиарды, где меньше людей влиятельных, меньше полицейских, меньше жуликов и ловких деловых хищников.

Он знал двух-трёх людей в городе, от которых тянулись ниточки в так называемое «высшее общество» и в так называемые «низы».

На стареньком «торнадо» с новым мотором он доехал до гостиницы «Весёлый тюлень», получил номер и навестил одного из своих знакомцев.

Разговор был дружественный, но деловой.

– Кто есть кто в городе, я уже приблизительно знаю.

– От кого?

– От бармена Тони.

– Информация точная. Тони вполне надёжен.

– Только не вполне откровенен. Предпочитает держать язык за зубами.

– А есть рискованные вопросы?

– Есть. Например, берёт ли прокурор Флаймер?

– Только крупно и не лично, а через «жирную Инессу» в баре «Олимпик». Предвидишь дело?

– Смотря какое. Пока присматриваюсь.

– Бар или бильярдную?

– А если кегельбан?

– Не пройдёт. У нас таких штук не знают.

– А как прикрытие?

– Если метать банк, то без Джакомо Спинелли и колоды не распечатаешь.

– Говорят, у него два телохранителя?

– Не два, а четыре.

– А чем интересуется Джакомо Спинелли, кроме денег? Женщины?

– Их у него полно. Камни.

– Какие?

– Чистой воды и не менее пяти каратов.

– Значит, придётся ограничиться баром.

– Тут без Флаймера не обойтись. У него тесть начальник полиции. Только с Флаймером придётся подождать: психует. Так что на «жирную Инессу» не надейся. У него дочь пропала.

– Сбежала или похитили?

– Нет, просто исчезла. Таинственно и необъяснимо.

– С помощью Джакомо Спинелли?

– С его помощью не исчезают бесследно. Остаётся дырка в черепе. А тут как в цирке: раз-два – и готово. Ты что, не слыхал разве о леймонтских исчезновениях? Милях в тридцати по шоссе от города к западу. Там и «ведьмин столб» стоит с надписью: «Здесь исчезают люди». Неужели не видел?

– Я ехал с востока. А что за исчезновения?

– Сначала бездомный бродяга, потом прокурорская дочка с сынками банкира Плучека и их прихлебателем и один полицейский. Растаяли в воздухе, как мороженое.

– Враньё, наверно.

– Я тоже не верю, но «ведьмин столб» видел.

– Почему ведьмин?

– Его поставили по требованию общества ведьм. Милые, в общем, девицы и не без влияния. Между прочим, приличный взнос в их общество может помочь и в наших греховных делах.

– Бред.

– В Леймонте многое кажется бредом. Сам увидишь. Кстати, съезди-ка на тридцатый километр к этому столбику. Я ездил.

– И не исчез.

– Как видишь. Впрочем, я не рискнул выходить из машины.

– Боялся?

– Нет, конечно, а рисковать не хотелось. Внушительный столбик. И мыслишка мелькнула: не зря же его поставили.

На следующее утро Яков Стон в церковь, конечно, не пошёл, хотя было воскресенье и уважающие себя леймонтцы важно прошествовали под окнами, приодетые и умытые. Но Стон в своих делах привык обходиться без помощи божией. Не слишком довольный вчерашним разговором, он объехал город, ничего нового для себя не увидел, сыграл три партии на бильярде в окраинном заведении, выиграл шесть засаленных, измятых бумажек, три пропил в соседнем баре и от нечего делать отправился на тридцатый километр за городом. Там он остановился, несмотря на предупреждение. Столб был внушительный, розоватый, буковый, с назидательной надписью. Равнодушный к назиданию, Стон с несвежей от проглоченного спиртного головой подошёл к нему и потрогал: крепко. Обошёл: ничего не случилось. Потом отошёл в сторону и прищурился. И тут ему показалось, что воздух, одинаково прозрачный на милю в окружности, в полуметре от столба словно чуть-чуть потемнел, как стакан воды, в который капнули молоком. Будто прямоугольник с закруглёнными углами, слегка припудренный пылью. Оглянулся: рыжая засохшая трава, огороженная колючей проволокой, нигде не украшалась присутствием человека. Не раздумывая, потому что думать от виски и жары не хотелось, Стон шагнул к запылённой прозрачности и пропал.