Сбегав в душ и включив кофе машину, я начала готовить поле для деятельности: вода, краски, мольберт поудобнее к свету, кисти… Кофе уже был готов. Туда сахар, сливки. Есть не хотелось. Только кофе и за работу. Я осторожно выглянула на балкон, посмотрела вниз на оживающую улицу и отхлебнула немного кофе. Он медленно потек куда-то вниз внутри моего тела, оставляя приятное послевкусье во рту. Я поводила голой ногой по теплой плитке и вернулась обратно в комнату.
Надо бы что-то надеть – я выбрала одну из мужских рубашек, которые висели в шкафу, засучила рукава и вновь посмотрела на портрет.
Через два часа я была голодная, как волк, и при этом совершенно недовольная объемом выполненной работы. То, что утром виделось таким ясным и понятным, сейчас опять ускользнуло из-под моей кисти. Конечно, портрет немного стал живее, ближе к оригиналу. Но в нем по-прежнему отсутствовало то, что я видела в своем муже. Казалось, на меня смотрит другой человек, а сходство с реальным персонажем было каким-то вымученным что ли, притянутым. Как если бы я рисовала по описанию, которое мне дали. Как будто я никогда не видела его, а только представляла в своем воображении…
Я убрала краски, сменила запачканную рубашку на футболку и пошла на кухню.
Мужа дома нет, я одна. Настроение такое радостное утром сменяется грустью. Вчера в ресторане он был так близко, так рядом. Он искал мой взгляд, а потом уже вроде посмотрев на мое лицо, быстро отводил глаза в сторону. Он смотрел в щелку, которую приоткрывала тяжелая портьера, он наматывал и наматывал свою китайскую лапшу на палочку, снова поднимал глаза и пытался смотреть в мою сторону. Я знаю, его раздирало желание коснуться, дотронуться до меня, как он это делает обычно вечером. Я знаю, потому что мне тоже хочется протянуть руку к его лицу, и пусть даже она там зависнет в воздухе, но она почувствует что-то, ее как будто ударит током, но после ей будет хорошо и она вернет это полуприкосновение ко мне, к моему лицу. Мне станет легче дышать, то, что весь день сжимало там меня внутри, отпустит… Но он все время гасит в себе желание не то, чтобы дотронутся до меня, он пытается даже на меня не смотреть. Не может, но очень старается, и от меня ускользает что-то, и тиски не разжимаются, и не отпускает, и дышать не легче.
Утром мне было лучше. Сейчас я не хочу есть и сижу на кухне в тупом ступоре, глядя на картину неизвестного художника, которую я купила когда-то, до всего этого, в Париже под мостом. На ней обнаженная женщина спиной к зрителю сидит на постели, а мужчина на заднем плане лишь угадывается. Его силуэт будто размыт, ее лица не видно, но от картины идет безумная энергия любви, аж трещит все вокруг. Сейчас трещит все во мне. У меня закладывает уши, голова становится ватной, а там внизу живота вместо бабочек летает черный ворон. Я достаю из холодильника вино, сил встать и взять бокал нет. Хочется заплакать, но слезы застряли в пробке по дороге к глазам и сидят там где-то невыплаканные.
Я хочу снова пойти в китайский ресторан. Наш любимый. И может быть, мы опять там посидим вместе так же чудесно, как вчера. Я понимаю, что надеяться на такое было бы странно, и вряд ли все повторится. Но меня тянет туда и тянет, как сильнейшим в мире магнитом.
Я все-таки встаю и беру бокал. На нем остался отпечаток моей помады, я плохо помыла его в пятницу вечером. Надо было засунуть в посудомоечную машину. Она бы отмыла. Она все отмывает. Я стерла салфеткой остатки помады и налила вино. В морозилке лежал белый виноград. Я оторвала несколько ягод и бросила в бокал. Они красиво распределились по фужеру, начав охлаждать напиток. Зазвонил мобильный. В трубке весело верещал Ритин голос:
– Вера, мы решили ехать к морю.
– Вы же только что оттуда, – я схватилась за Ритин звонок, как за спасательный круг. Черный ворон начал потихоньку исчезать из моего живота.
– Тут предложили ехать за сущие копейки в Болгарию. На три недели. Вер, это вилла, представляешь? Чудно! Люди ее давно забронировали, но не смогли получить визу. Сама знаешь, сейчас все с ними стало сложно. А у нас пока наша не закнчилась. Теперь нам предлагает знакомая из турагентства туда поехать чуть ли не бесплатно. Поехали с нами, – неожиданно в конце позвала меня с собой Рита.
– Ой, что ты! Меня в банке в отпуск вообще не отпускают уже года три, – действительно, все это время я спасалась только праздниками, которые наше государство щедро объявляло выходными днями или поездками в командировки, во время которых, кроме сидения на выставке, можно было еще и прогуляться.
– Я помню, помню. Так жить нельзя, Верочка. Отсюда все твои депрессии и фобии. Как тебя там только со всем этим чудным набором муж терпит? – Рита периодически выступала Чипом и Дейлом в одном лице, спеша мне на помощь, когда уже оставалось только лезть на стенку или прыгать с балкона моего семнадцатого этажа. В такие моменты она заставляла меня ехать к ней за город. Бывало, мне хватало одного дня, чтобы два ее мальчика, беспрерывно бегая вокруг нас с безумными криками, ставили мозги на место.
– Когда он рядом со мной, все в порядке. Ему не много-то и терпеть приходится, – сказала я чистую правду, – да и у Сережи, знаешь, работа – один большой кусок дерьма, – я усмехнулась, – у него своих депрессий хватает. Фобий, правда, вроде нет.
– Короче, одна или с ним, вырывайся. Пусть даже всего на несколько дней, – Рита «замяукала», – Верочка, я там сдохну с мальчишками и мамой. Приезжай. И тебе хорошо, и мне. Вера, отпечатай у себя в голове: это вилла на берегу моря!
– Курица не птица, Болгария не заграница, – вспомнилось мне ни к селу, ни к городу.
– Птица, птица. Во всех диетах написано: курица – птица.
– Хорошо, Рит, я подумаю.
Мы попрощались, я выпила вина и съела одну из к тому времени оттаявших виноградин. Ну как я смогу поехать с Ритой? Во-первых, сейчас в отпуск не отпустят. Во-вторых, мужа я тут в Москве одного не оставлю. Он без отпуска, и я без отпуска. Как жена декабриста – все тяготы на двоих. Эх, только депрессуха моя на меня одну.
Вечером в ресторане, как и вчера, практически никого не было. Но мой столик в темном дальнем углу оказался, как на зло, занят.
– Вы бы нам позвонили, мы оставили бы за вами ваше место, – извинялся официант
– Ничего, ничего, я спонтанно решила сегодня к вам зайти поужинать. Готовить невмоготу, – я посмотрела вокруг. Мест свободных было полно. За большой колонной стоял столик на двоих. Он находился близко к центру, но зато за колонной совсем его не заметно, – я сяду вот туда, – показала я на выбранное место.
Из-за колонны зала видно не было. Только пара столиков с моей стороны. Но вряд ли он сегодня придет. Мне смотреть, явно, будет не на кого. Я выбрала еду, а пить решила водку. У них тут замечательная мягкая, японская водка. В Москве везде так: смешение кухонь разных народов, напитков, самих народов. Даже в самом хорошем ресторане владельцы допускают вольности. В Европе разве ж такое увидишь – под одной крышей и тебе японская, и тебе китайская, и тебе итальянская, и тебе русская кухни.
Мне принесли грелку, водку и воду. Я вздохнула, закрыла глаза и выпила первую рюмку. Туда вниз живота к бабочкам и ворону потек живительный спирт. М-да, секс, конечно, действует куда лучше. Бабочки начинают приятно порхать, разлетаясь по всему телу, мягкими крыльями касаются там внутри всех моих органов, по телу пробегает сладостная дрожь. Ворон удаляется гордо в неизвестном направлении. Водка действует более прямолинейно: все на месте, и бабки и ворон, но они уже пьяненькие, много им не надо. И вроде первые не летают по телу, но вроде и второй сидит не двигаясь, не вызывая неприятных ощущений типа подступающих слез и заложенных ушей.
За соседний столик, отделенный от моего широкой колонной, сели люди. Могли бы и подальше сесть, вон мест сколько. Будут теперь разговаривать, я их буду непроизвольно подслушивать. А может и к лучшему. Отвлекусь, поживу чужими проблемами. Голоса становились громче, я вдруг узнала мужской. Он все-таки пришел сюда сегодня вечером. Черт, а я и не увижу его из-за этой колонны. И тут я вспомнила, как увидела его впервые прошлым летом. Он сидел тогда за этим же столиком у колонны. Мне тоже его сначала не было видно, но я влюбилась в голос, завораживающий, обволакивающий, низкий голос.
