Благие намерения, благие намерения… Всю неделю я пахала как вол или буйвол, тянущий нелегкий плуг по потрескавшейся земле. И речи даже не было о том, чтобы зайти к турецкому боссу с заявлением на отпуск. Домой же я возвращалась тогда, когда на турагентстве уже висела табличка «Закрыто». Мой отдел предлагал бастовать, заваливать письмами комиссию по правам человека и другие такие же бессмысленные меры.

– На наши места мгновенно найдут штрейкбрехеров, – заверила я их угрюмо, – босс даже рад будет: этим новеньким платить меньше: вот тебе и экономия.

Периодически по отделу летали мягкие игрушки: это был уже третий метод, с помощью которого я и мои сотрудники пытались снимать нервное напряжение. Сначала мы банально швыряли в стену мобильники. Сделав в стене несколько вмятин и поменяв несколько телефонов, мы поняли, что метод никуда не годится. Тем более, существовала опасность попадания в коллегу. А это вам все-таки не стена. Потом я купила манекен. Мы подходили к нему и лупасили, что есть силы по всем частям его тела. Но, во-первых, от этого страшно болели костяшки пальцев, а во-вторых, манекен не выдержал и сломался. Мы грешили на Свету, занимавшуюся вечерами восточными единоборствами. Ее удар всегда уводил манекена в нокаут, и он с грохотом валился на пол, грозя свалить что-нибудь еще по дороге.

Последними в нашей попытке разрядиться стали игрушки. Что-то мы принесли из дома, что-то постоянно дарили сочувствующие сотрудники других отделов. В последнее время поток подарков иссяк: швыряться мишками и зайками стали по нашему примеру и остальные «банкиры». Узнав про модное нововведение, Юрка внедрил систему у себя. Он положил игрушки в столы, и когда пришедший клиент доводил кого-то до белого каленья, этот кто-то с улыбкой на лице начинал душить несчастную игрушку. Один раз, правда, вышел казус, из-за которого Юрку чуть не уволили. Он подложил одной девице игрушку, пищавшую пронзительным, наипротивнейшим голосом “I love you”. Девица, целый час пытавшаяся объяснить что-то пришедшему клиенту, сжала под столом зайца. Он выдал свою коронную фразу. Девица и клиент чуть от испуга не грохнулись в обморок.

***

В выходные в Москве термометр поднялся до тридцати пяти градусов. Я лежала дома под кондиционером, и идти куда-то не было никаких сил. Есть тоже не хотелось, поэтому я довольствовалась оливками и сыром, запивая все белым холодным вином, в который кидала виноград из морозилки. Вечером в субботу сосед Леша, вернувшийся с какого-то банкета совершенно пьяным, притащил мне в подарок дыню, чем более или менее разнообразил мой воскресный рацион.

В понедельник я поняла, что наступил август. Вдруг оказалось, что две трети лета уже прошло. Я стояла на балконе и смотрела на умывающуюся площадь. Вроде все, как всегда. А на самом деле, прошел очередной кусок жизни. И спросите меня, что такого случилось в июле. Да, впрочем, и в июне, и в мае и во все предыдущие месяцы. Ничего. Ничего не случилось. По утрам поливали из шланга площадь, на работе немилосердно заваливали делами, задерживали вечерами, в выходные мы изредка куда-нибудь выбирались с мужем, иногда звонила Рита. Выпито было несколько бутылок вина и даже пара бутылок шампанского, что-то было съедено. Никчемность существования как-то сглаживалась только, когда рядом появлялся мой муж, силуэт на фоне лунного света.

Сейчас утром его нет. Я чувствую себя безумно одиноко, мне хочется забраться обратно в кровать и лежать там, лежать до вечера, чтобы потом подойти к балкону и снова ощутить его присутствие.

Это хорошо, что он мне никогда не звонит. Я не вздрагиваю от каждого треньканья телефона, я не проверяю ежеминутно, а работает ли он, не отключился ли случайно. Я не беру его с собой в туалет, чтобы не пропустить звонок. Я не боюсь его отключать на ночь, чтобы меня не разбудила какая-нибудь никчемная рекламная смска. Но это и плохо, что он мне никогда не звонит. Мне нечего ждать, и сердце не замирает, когда звонит телефон – ведь это не он. Знаю, что если я в душе, то в этот момент мне звонить может только Ритка.

А я хотела бы, услышав, как протренькало пришедшее сообщение, бежать, спотыкаясь, через всю квартиру, чтобы быстрее его прочитать. Я буду ждать его весь день, и все равно оно придет неожиданно, и счастье обрушится на меня Ниагарским водопадом. А ведь всего-то и будет там написано: «Привет)». И день начнется только в этот момент. Я пойму, что до этого ведь не жила, просто функционировала, как робот. Пусть уже будет семь или восемь вечера – день для меня только начнется. И ночью я хотела бы, чтоб он меня разбудил, потому что в это время мы сможем говорить лишь о любви, нести несусветную чушь и улыбаться друг другу в телефон, потому что не улыбаться мы не сможем. Он будет спрашивать меня, что на мне надето, зная заранее ответ. Но я буду глупо хихикать и сонно бормотать, что ничего. Он будет переспрашивать: «Что совсем ни-че-го?!» А я буду в ответ шептать: «Совсем». И так мы проговорим час или два, телефон будет периодически выключаться, потому что операторы сотовой связи считают нужным нам напоминать о том, что болтаем мы уже долго. Мы будем им на зло перезванивать друг другу. А утром я встану свежей и выспавшейся, как будто и не было этого долгого ночного разговора. На работе мне скажут, что выгляжу я великолепно. И мне захочется всем кричать: "Это все потому, что я полночи разговаривала с любимым мужчиной по телефону!"

Я понимаю, что мне снова становится плохо. Бабочки в шоке разлетаются, и на их место усаживается треклятый ворон. Я через силу ем банан на завтрак и все-таки недоедаю, заворачиваю оставшийся кусок в шкурку и оставляю на столе. Надо бы позвонить Свете или Лене и сказать, что я сегодня не выйду. Меня начинает бить дрожь, несмотря на то, что я давно выключила кондиционер. Меня некому обнять и согреть, некому дать в руки телефон, некому оттащить в постель. Рита вчера улетела в Болгарию. Если будет совсем плохо, мне даже не к кому поехать, чтобы прийти в себя.

***

Я лежу в постели. Каким-то образом я умудрилась позвонить кому-то и предупредить, что меня на работе сегодня не будет.

– Да, голос у тебя совсем больной, – сказали мне в ответ, – лежи, выздоравливай.

И я лежу. Смотрю на другую часть постели и провожу по ней рукой. Я моргнула, и две слезины потекли на подушку. Я, как раненный зверь, как зверь, которому никак не выбраться из своей клетки. Я сажусь в кровати и оглядываю "клетку". В углу стоит его портрет. Так, издалека, что-то угадывается знакомое. Вблизи сходство исчезает, остается лишь непонятная мазня художника-любителя. Но отсюда, с кровати вроде и ничего, похоже. Перевожу взгляд на балкон. Там внизу на площади люди уже давно начали функционировать, передвигаться мелкими муравьишками по своим только для них важным делам. А я сижу на постели, обхватив ноги, как центр вселенной, как пуп земли. Вокруг меня концентрируются сгустки энергии, я как будто лечу, парю на своей кровати-самолете над площадью, над своим банком, над Ритиной дачей. Я устала от этих дней, пролетающих бесцельно мимо моей жизни, ненаполненных ничем, пустых. Они даны мне только, чтобы за ними следовал вечер, а за вечером – ночь. Чтобы не прерывалась цепочка, чтобы понедельник сменялся вторником и не более.

Вдруг шум в голове стих. Он сменился звонком в дверь. Звонили по-настоящему.

– Привет, – на пороге стоял Леша, – смотрю, стоит твоя машина. Ты чего на работу не поехала сегодня? Заболела?

– Да, Леш, чувствую себя неважно, – я куталась в халат, переступая босыми ногами по паркету.

– Температура есть? – поинтересовался участливый сосед.

– Нет, нету. В голове только шумит невероятно, – шуметь к этому моменту перестало, но не будешь же еще и ворона приплетать: вызовет Леша психушку, на этом все и закончится.

– Будем тебя лечить. Какое вино тебе принести: красное, белое или розовое? – строго спросил Леша.

– Красное, – я почему-то решила, что для лечения лучше всего подойдет красное.