Я успел познакомиться с Лепским-старшим, металлургом. Мы тогда с Юрием жили в одном подъезде «комсомольского» дома на улице Стартовой. Михаил Федорович приехал в гости к сыну. Что интересно, с первой минуты нашего знакомства на тесной кухоньке он стал меня, как и Астафьев в свое время, называть Шурой. Безо всякой на то инициативы с моей стороны. Когда он уезжал на вокзал, я вышел к подошедшему такси проводить Михаила Федоровича. Невысокого роста, приземистый, но крепкий, он стоял в хорошем пальто, клетчатом шарфе и черной шляпе. Неожиданно снял головной убор и протянул мне: «Возьми на память, Шура! Хорошая шляпа…» В те годы шляпы носили все. Директора заводов, секретари райкомов, мелкое начальство, управдомы. И простые работяги, особенно по выходным, тоже носили шляпы. В трамваях на мужиков, которые не уступали места старушкам, ругались: «А еще в шляпе! Интеллигент…» Потом мода сменила шляпы на кепки. Говорят, что моду ввел Лужков. Шляпа отца Лепского переезжала со мной из города в город, кочевала из шкафов на антресоли. И в Англию я ее брал с собой. Рука не поднималась выбросить. Итальянцы один раз в году выбрасывают ненужные вещи. А мы складируем не только футболки, но даже пластиковые пакеты. А трехлитровые стеклянные банки для овощных закруток? А баночки из-под пива? Создавались целые коллекции из пустых пачек нерусских сигарет.

…Молодой коллега, желая подначить меня, в полемике написал по электронной почте: «Фраер в шляпе!» Я не обиделся, потому что, по-большому счету, он был прав. Все-таки черты бесшабашности, если не сказать точнее – гопничества, проявляются до старости. Ничем не вытравишь. Умные люди видят черту с порога. Извлек подарок Михаила Федоровича из кладовки, почистил, отпарил… Отличный фетр, хорошая атласная лента, не выгоревшая. И моль не подточила шляпу. Как новенькая! Водрузил на голову, вызывая завистливые взгляды попутчиков – бомжей с Ярославского вокзала и охранников из Сергиева Посада. В столицу я езжу в электричках Ярославского железнодорожного направления. Как мне объяснить коллеге, почему я не выбросил шляпу и теперь в ней хожу? На очередное заседание «Пень-клуба» я пришел в шляпе. Лепский посмотрел на меня, посопел… Лепский сейчас почти не выпивает. Так, бокальчик беленького… Готов биться об заклад, что на следующее заседание нашего «элитного» клуба Юрий Михайлович придет в шляпе. Не потому, что он повторюшка. А потому, что он знает цену этой ничуть не постаревшей фетровой шляпы. Комендантом Кремля, маршалом или министром МВД Лепский никогда не был. Впрочем, как и гопником. Михаил Федорович, когда мальчиком Лепский сидел за рулем их семейной «Волжанки» или «Победы», подталкивал его: «Газку-газку, сынок… Добавь! Газку!»

Известный журналист «Комсомолки» Виктор Шуткевич. На наших общих сборищах после третьей или четвертой рюмки Шуткевич рассказывал историю про то, как собкор «Комсомольской правды» в Англии достал и переправил в Минск (Шуткевичи – белорусы) редкое и дорогое лекарство для его отца. Мне становилось неловко. Я и был тем собкором. Рассказ повторялся с завидной регулярностью. И как-то я попросил Витю больше не рассказывать про лекарство. Шутя (так мы по-дружески звали Шуткевича) очень удивился: «Я же не рассказываю про то, как вы с Валькой Симоновым у гостиницы “Россия” ночью “расписывались” струями на белом снегу! А потом Валера Ниизматов выручал вас из обезьянника…» Но сейчас не про тот бесславный эпизод наших с Симоновым походов в ночное. Симонов тоже дёрзкий паренек. Думаю, что скоро Лепский попросит меня не рассказывать про шляпу отца.

Шкловский любимые истории в своих книгах рассказывает по многу раз. Буквально через страницу. Не боится повторять одно и то же. Повтор эпизодов в Библии – обычное дело. Чтобы люди лучше запомнили. Мои повторы тоже вполне осознанны. Внезапное их возникновение в памяти я не в силах контролировать.

Накинем газку и мы…

Сначала я записывал свои сны, считая их пророческими. Потом записывать перестал. Но сны продолжали сниться. Вот последний. Мой сын Андрей женится. Он, кстати, женат на одной и той же женщине дважды. Так получилось у них. Свадьбу (во сне) сыграли в виде спектакля-маскарада. Я исполнял роль предводителя морских кикимор. Морские бывают ли? Шутовской колпак с бубенцами на голове, обтягивающее трико в горошек, туфли с загнутыми носами, вместо волос водоросли. На следующее утро в огромном замке все примеряют новые наряды. Я мечусь из зала в зал, ищу свою обычную одежду – пиджак, брюки, рубашку. Но их нигде нет. Все шкафы завалены экзотическими мундирами солдат и королей, костюмами шутов и палачей. Я плачу от бессилия, черный грим течет по щекам. Ведь мне нужно срочно на утреннюю планерку в любимой газете. Выбегаю на улочку старинного города. Булыжная мостовая. Все смеются надо мной и крутят пальцами у виска. Фонарщик гасит фонари. Утро. Навстречу гонит проволочкой-крючком обруч по тротуару – помните? – мальчик с выгоревшей на солнце челкой. Его зовут Шурка. Он кричит мне:

– Чего ты плыгаешь, как чёлт? Ты же кикимола!

Шурка не выговаривает букву «эр».

– Иди и пелеоденься. Надень в конце концов блюки!

И все вроде бы понятно. Выбирай одежду по себе. Не примеряй чужого. Я в последнем спектакле карнавала, который называется жизнью. И я старая кикимола. Вышел на поклон к зрителям, а сейчас удаляюсь под стук собственных копыт. Незабвенный Садальский – он так выражался. Одним из моих любимых режиссеров всегда оставался Феллини. Навеяло его блистательными карнавалами. «Восемь с половиной» помните? Но обруч пацана! Я просыпаюсь и слышу, как обруч дребезжит под окнами моей коморки в старой Праге. Как раз за Карловым мостом. Почему-то я там живу… Или я все еще сплю?

Интернатовская кличка моего лирического героя – Купер. Она возникла на много лет раньше попытки написания стихов. Один мой оппонент – назовем его пока так дипломатично, пишет у себя на сайте, что не случайно Куприянов взял себе такой звучный псевдоним Купер. «Но до Фенимора Купера ему, как до луны!» – язвительно замечает оппонент. Как в воду смотрит. Помню, как на одной из книжных ярмарок Лепский кричал в микрофон: «Встреча с внуком Фенимора Купера!» Так он меня позиционировал. Свои первые книги я подписывал псевдонимом «Купер». Народ на внука Купера реагировал вяло. Когда я вернулся из командировки в Англию, друзья меня подначивали: «Ну, конечно! В Англии все сэры обязательно курят трубку! И ходят в шляпах…» Разумеется, я курил трубку, носил шляпу Михаила Федоровича и белое кашне. Привез из загранкомандировки коллекцию курительных трубок. Мало кто знал, что аборигены Нижнего Амура – нивхи, которых когда-то называли гиляками и среди которых я вырос, с детства курят китайские глиняные трубочки. У нас, в Иннокентьевке и в Маго, их называли носогрейками. Первый раз я бросил курить носогрейку в шестом, кажется, или в седьмом классе. Потом закурил на картошке в деревне Марусьино. Но уже сигареты. А в пабе ты куришь вишневый табак. Все женщины на тебя оглядываются с одобрением. Им не нравится дым «Беломорканала». А вот дым табака «Черри» многие просто обожают.

…Приснился суд над Лупейкиным. Его обвиняли, как и позже продюсера Вайнштейна, в харрасменте. Вереницей проходят его жертвы – бригадир овощеводческой бригады, ядреная и озорная; молодая учителка по химии в круглых очочках тонкой оправы; переводчица с японского языка в белом плаще. И даже инструктор райкома партии, статная и властная функционерша. Реальные лица. Он их всех отоварил. Как выражался сам Лупейкин. И теперь они настроены агрессивно и мстительно. Адольф, в своей неизменной куртке пилота и с белым кашне на шее, держится достойно. Он все отрицает. Потому как, что же за мужик, если он рассказывает подробности о своих любимых. Да еще публично, при стечении народа. В зале яблоку негде упасть. Нижним бельем тогда еще не трясли, как трясут сейчас на каналах и на сайтах. Существовал термин «аморальное поведение». На закрытом заседании партбюро тебя разбирали за аморальное поведение. Вот вам и вся передача «Пусть говорят». Я уверен, что Лупейкин по-настоящему любил всех, кто побывал в его тесной каютке и кто ходил там на стон. В первом ряду сидят присяжные. Среди них председатель нашего колхоза дядя Ваня Крутов и мой дед. Оба живые, оба в начищенных до блеска хромовых сапогах. Дед в белоснежной рубахе с воротничком апаш. Про деда мать всегда говорила: педант и аккуратист… Дед изображает из себя благородного офицера и задает острые вопросы. Почему он офицер – еще узнаете. К Лупейкину дед обращается на «вы»: