В наше отсутствие появился дядя Диккенс, он, присев на корточки, раздувал мангал, размахивая куском фанеры, отчего его пушистые бакенбарды трепетали, как на ветру. В эмалированном тазу млело вперемешку с кольцами лука мясо, мелко нарезанное, залитое винным уксусом и густо поперченное. Шашлычных дел мастер Тигран вместо железных шампуров использовал очищенные от коры ветки местного кустарника, который, как уверяет Ларик, почти не горит. Угли под опахалом мерцали, наливаясь жаром и выпуская синие коготки пламени. Вокруг таза кругами ходила кошка Мася, серая, грязная, тощая, с голодными глазами.

– Нина Егоровна, шашлык ставить? – громко спросил Диккенс, глядя на казачку с блаженной улыбкой.

– Без Пахана не смей!

– А если он не приедет?

– Приедет!

Хозяйка осмотрела стол, нахмурилась и поменяла местами некоторые кушанья. Ей помогала Карина, в детстве нас с ней дразнили женихом и невестой, отчего мы оба жутко смущались, так как в слово «жениться» взрослые всегда вкладывали особый нескромный смысл. «Ну вот еще, – сердилась моя суженая. – Нужен мне ваш московский дурак!» Все знали: ей нравится Алан, хотя любой намек на эту склонность мог привести к потасовке, а дралась Карина как мальчишка, не царапалась, не щипалась, а била крепким кулачком прямо в нюх! Эти вспышки ярости, наверное, случались из-за того, что Ихтиандр до поры до времени не обращал на нее никакого внимания.

– А где Ашотик? – Башашкин вспомнил про старшего сына Сундукянов.

– Зимой в отпуск приедет… – хмуро ответила вдова, проходя мимо с блюдом долмы, это такие маленькие голубцы, завернутые не в капустные, а в виноградные листья.

– Машико, а жилички твои где? Может, их тоже за стол позвать?!

– С Мурманом катаются. Нашли, дуры, с кем связаться! Он завтра в Москву уезжает. Развлекает напоследок. Седина в бороду, бес в ребро! Боюсь, чего бы там не вышло…

– Мурман еще никого не обидел! – игриво заметил дядя Юра.

– Не то что некоторые… – вставила злопамятная Нинон.

– Ну, хватит, хватит! Сколько можно? – застонала нервная Машико, переживая за непутевого сына.

– Давайте садиться, что ли! – неуверенно предложила казачка.

– Без хозяина вроде неудобно… – засомневалась тетя Валя.

И тут хлопнула калитка. За кустами, в сгущающейся темноте, не видно было, кто идет.

– Пахан! – расцвел Ларик и метнулся по тропинке навстречу.

Но это пришел Давид, директор продмага, расположенного в трехэтажке, между вокзалом и Госдачей. Невысокий, пухлый, лысоватый, он был всегда печален, бессонная тревога материальной ответственности залегла в его маслянистых темных глазах.

– А что так рано, Додик? – удивилась Нинон. – Ты же до восьми торгуешь.

– Надоели! Идут и идут! – сердито объяснил гость, натягивая задравшуюся трикотажную тенниску на тугой живот. – Сколько можно! Имею я право на отдых? А еще говорят, у людей денег мало. Много у них денег, курицы не клюют! Вот закрылся и к вам!

– А чего один? Нельку-то где потерял?

– Не отпустили. Напарница заболела. А ресторан сегодня забит. Я заходил за ней – бегает с подносом, как лошадь намыленная. Попозже придет… – С этими словами Давид выставил на стол бутылку с красной этикеткой «Букет Абхазии».

– Ого! – оценили женщины, любившие сладкие напитки.

– Дефицит! – кивнул Башашкин, произнеся это слово с присвистом, в точности как Аркадий Райкин по телевизору.

– Если под прилавок хороший товар прятать, тогда все скоро станет дефицитом! – сердито заметила казачка.

Вторая бутылка, выставленная завмагом, оказалась армянским коньяком с пятью красными звездочками.

– Ого! – воскликнул дядя Юра. – Где мои семнадцать лет?

– Может, развяжешь, Михалыч, на недельку? – мечтательно спросил труженик прилавка. – Как в старые добрые времена! Погудим…

– Ага, а за чертями потом ты с ним гоняться будешь? – сварливо уточнила тетя Валя.

– Нина Егоровна, мясо ставить? – снова нежно спросил Диккенс.

– Вот пристал, черт волосатый! Погоди! Остынет. Ладно, садимся! Наверное, моего врач не отпустил! – Она тяжело вздохнула. – Наливайте уж!

Нас с Лариком погнали мыть руки. Сбоку от «Храма раздумий» к старому инжиру, от которого остался полутораметровый пень, был привинчен алюминиевый умывальник. На ровном круглом спиле в жестяной банке от леденцов, прибитой гвоздем, лежало хозяйственное мыло. Мой друг для блезира погремел железным стержнем, разбрызгивая воду, и пошел к столу, а вот я основательно потер руки шершавым, как пемза, коричневым бруском. В прошлом году, хватаясь за все грязными пальцами, я заработал такой понос, что дня три выходил из «Храма раздумий» лишь для того, чтобы размять ноги, так как в позе орла они быстро устают и затекают. Когда я вытирал насухо ладони висевшим на гвоздике вафельным полотенцем со штампом пансионата «Апсны», у калитки появилась сгорбленная фигура. Это был изможденный старик в мятом обвислом костюме, явно с чужого плеча. В руках он нес круглую коробку с тортом. Видимо, ошибся адресом, здесь такое бывает, отдыхающие ходят друг к другу в гости, не зная местности, а улица Орджоникидзе, извиваясь, делает почти петлю, да еще ветвится тупиками.

– Гражданин, вам кого? – громко спросил я.

– Пацан, не узнал, что ли? – послышался знакомый прокуренный голос.

– Дядя Сандро?!

– А кто ж еще? Разуй глаза, Юрастый!

– Паха-а-ан! – закричал Ларик, метнулся навстречу отцу и повис у него на шее, как девчонка.

Вокруг них, счастливо лая, метался восторженный Рекс.

Утром я проснулся рано. В комнате пахло свежей побелкой и мебельным клеем, снаружи гомонили птицы, а южное солнце, едва встав над горами и пробившись сквозь листву, уже припекало лицо: на окна пока еще не повесили шторы. День обещал быть жарким.

– «Главное сегодня не сгореть!» – подумал я, ворочаясь и вспоминая, как по неосмотрительности «обугливался» в прошлые годы.

Жуть! Я слышал, за границей уже придумали специальный крем: намазался и загорай весь день – даже не покраснеешь. Интересно, почему они там, за рубежом, раньше нас до всего додумываются? В чем тут дело? Лида считает, вся беда в бюрократии, вот, например, БРИЗ регулярно отправляет рацпредложения в главк, а их там кладут под сукно. Я представил себе большой канцелярский стол, застеленный зеленой скатертью, которая буквально вспухла от засунутых под нее рацпредложений. «В “Правду” надо писать!» – говорит в таких случаях наш сосед дядя Коля Черугин. Он, кстати, когда-то пожаловался в газету, что детям в нашем Балакиревском переулке негде побегать-поиграть, в итоге для нас соорудили скверик на углу. «Печать – большая сила!» Даже если тебя в простой стенгазете «протащат» за опоздания на урок, все равно действует на нервы. А тут напечатали в типографии в жутком количестве экземпляров да еще засунули в каждый почтовый ящик!

Ребристая раскладушка, застеленная тонким матрасом, больно давила спину, я, колебля шаткую конструкцию, перевернулся на живот и продолжил критические раздумья.

Ну, зачем, например, делают эти дурацкие спальные сооружения из трубчатых перекладин, реек и пружин? Самые лучшие раскладушки были у нас в детском саду, простые – дальше некуда: деревянные схлопывающиеся козлы с двумя продольными брусками, к которым крепился обивочными гвоздями брезент – ни складочки, ни поперечинки, нигде не жмет, не давит – лежишь, как у Христа за пазухой! Воспитательницы ходят мимо и следят за тем, чтобы дети со своими глупостями не игрались. А что еще делать в тихий час, если не хочется спать?

От воспоминаний меня оторвал громовой раскат храпа. Я поднял голову с подушки: Батурины спали на новой полуторной кровати с полированными спинками. Для простора ее слегка отодвинули от стены, но так, чтобы не провалиться в образовавшуюся щель. Башашкин, раскинувшись, клокотал с такой силой, что дрожала пыльная паутинка под потолком. Тетя Валя тихо прикорнула сбоку. В котором часу они вчера вернулись из-за стола, я не знал, так как уснул без задних ног. Думаю, под утро. За полночь появился Аршба, в руках он, точно «конверты» с близнецами, держал два трехлитровых баллона вина изабеллы.