Таким образом, сравнение выявляет различия, которые определяют его пределы. Фактически между клиницистами и математиками или даже между юристами и социологами существует значительный разрыв, разделяющий два способа производства и воспроизводства знания и, более широко, две системы ценностей и стиля жизни или, если угодно, два представления о состоявшемся человеке. Ответственный и уважаемый представитель элиты, взявший на себя роль одновременно техническую и социальную, предполагающую множество административных и политических обязанностей, профессор медицины часто обязан своим успехом социальному капиталу (узам родства или брака) в не меньшей степени, чем капиталу культурному, а также таким диспозициям, как «серьезность», «уважение к старшим» и «способность быть респектабельным в частной жизни» (о чем особенно свидетельствует социальный статус супруга и обильное потомство), «покорность» в отношении чрезмерно схоластической рутины, необходимой для подготовки к конкурсу на поступление в интернатуру («заучивать наизусть и лишь затем быть умным», как сказал один информант), или даже навыки риторики, которые особенно ценятся в качестве гарантий приверженности социальным ценностям и добродетелям[94].

Разное значение профессионального наследования в зависимости от факультета и дисциплины становится понятным, если (вдобавок к прямым эффектам непотизма) увидеть в ней форму профессионального стажа, способного, при прочих равных (особенно это касается такого показателя, как возраст), дать агентам – выходцам из профессиональной среды значительные преимущества в соревновании, поскольку они в большей степени владеют некоторыми свойствами, явно или по умолчанию требуемыми от новичков. Прежде всего это символический капитал, который связан с именем собственным и способен обеспечить, на манер известной марки в случае предприятий, долговременные отношения с приобретенной ранее клиентелой. Затем, это специфический культурный капитал, обладание которым является тем более сильным козырем, чем менее объективирован и формализован капитал, действующий в рассматриваемом поле (факультете или дисциплине), чем больше он сводится к диспозициям и опыту, составляющим искусство, которое может быть освоено лишь с течением времени и только из первых рук[95]. Тот факт, что социальное происхождение профессоров и возраст их вступления в должность имеет тенденцию снижаться при переходе от факультетов медицины и права к гуманитарным факультетам и особенно к факультетам естественных наук (или что профессора по экономике и медики-исследователи более молоды и реже являются выходцами из профессиональной среды, чем юристы и клиницисты) отчасти объясняется тем, что схожим образом меняется и степень, в какой процедуры и способы производства и приобретения знания объективированы в инструментах, методах и техниках (вместо того чтобы существовать лишь в инкорпорированном состоянии). Новоприбывшие, и в особенности те из них, кто лишен унаследованного капитала, получают тем раньше и тем больше и шансов в конкуренции со старшими, чем меньше необходимые способности и диспозиции оставляют места опыту (в любых его формах) и интуитивному познанию (основанному на длительном близком знакомстве) – как в производстве, так и воспроизводстве знания (в частности, в приобретении производительных способностей), и чем более эти способности формализованы и, следовательно, в большей степени могут стать объектом рациональной, т. е. универсальной, передачи и приобретения[96].

Однако оппозиция между двумя способностями [faculté], между научной компетенцией и социальной, обнаруживается также в сердце каждого из социально доминирующих факультетов [faculté] (и даже внутри гуманитарного факультета, который с этой точки зрения занимает промежуточное положение). Так, например, медицинский факультет в каком-то смысле воспроизводит все пространство факультетов (и даже поля власти)[97]: несмотря на то что невозможно в нескольких словах описать все аспекты сложной и многомерной оппозиции между клиницистами и биологами медицинских факультетов (к тому же достаточно отличных по своему социальному и образовательному прошлому от биологов с факультетов естественных наук), она может быть описана как оппозиция между искусством, направляемым «опытом», который извлекается из примера старших и приобретается в течение долгого времени в работе с частными случаями, и наукой, которая не довольствуется внешними признаками, служащими для обоснования диагноза, а стремится установить общие причины[98]. Будучи основой двух совершенно разных концепций медицинской практики, одна из которых отдает приоритет отношению между больным и врачом внутри клиники, знаменитой «индивидуальной консультации», которая является фундаментом любой защиты «либеральной» медицины, а вторая – ставит на первое место лабораторный анализ и фундаментальное исследование, эта оппозиция усложняется, поскольку смысл и ценность «искусства» и «науки» меняются в зависимости от того, играют ли они ведущую или подчиненную роль. Клиницисты были бы вполне удовлетворены исследованием, непосредственно отвечающим их нуждам, используя требования экономической рентабельности для того, чтобы ограничить и удержать медиков-исследователей в рамках чисто технической функции прикладного исследования, которое, по существу, в большей степени заключается в применении по запросу клиницистов испытанных методов анализа, чем в поиске новых методов и постановке долгосрочных проблем, зачастую недоступных и не представляющих интереса для клиницистов. Что касается медиков-исследователей, которые до этого момента занимали подчиненные с социальной точки зрения позиции, то те из них, кто обладает наилучшим положением для того, чтобы претендовать на авторитет науки (т. е. скорее представители восходящей дисциплины, вроде молекулярной биологии, чем теряющие позиции анатомы), все более и более склонны во имя связанного с наукой прогресса в лечении утверждать права на фундаментальное исследование, полностью свободное от функций чисто технического обслуживания. Уверенные в престиже своей научной дисциплины, они становятся защитниками современной медицины, свободной от косности, которую, по их мнению, покрывают «клиницистское» видение и идеология «индивидуальной консультации». Кажется, что в этой борьбе будущее, т. е. наука, на стороне медиков-исследователей, и те из них, кто обладает наибольшим престижем и кого даже самые привязанные к прежнему образу медицины ставят выше обычных клиницистов, начинают ставить под вопрос прежде совершенно упорядоченное и просто иерархизированное представление о профессорском корпусе.