Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Если учесть, что различные факультеты распределяются в соответствии с хиазматической структурой, гомологичной структуре поля власти (на одном полюсе располагаются факультеты, господствующие с научной точки зрения, но подчиненные с социальной, а на другом – факультеты, подчиненные с научной точки зрения, но господствующие с точки зрения светской власти), то мы поймем, что основная оппозиция касается места и значения, практически придаваемого различными категориями профессоров (и прежде всего в своем бюджете времени) научной деятельности и самой идее науки, как они ее понимают. Общие фразы, вроде «исследования», «преподавания», «руководства лабораторией» и т. д., скрывают глубоко различные реальности и являются сегодня, без сомнения, тем более обманчивыми, что распространение модели науки под совместным влиянием моды и унифицирующих принуждений научной администрации вынудило совокупность агентов высшего образования платить ту обязательную дань уважения науке, каковой является употребление заимствованного у естественных наук языка для обозначения реальностей, часто очень далеких от науки (я думаю, например, о понятии лаборатории)[87].

Так, например, факультеты медицины, не говоря уже о праве или наиболее традиционных литературных дисциплинах, где новые слова зачастую плохо скрывают старые реалии, под именем исследования часто предлагают деятельность, очень далекую от того, что понимают под этим словом на факультетах естественных наук. Например, один из профессоров на вопрос о том, сколько времени он посвящает, помимо прочего, исследовательской деятельности, мог ответить: «Гораздо меньше, к сожалению, поскольку я очень ограничен во времени. Исследование – это главным образом работа по руководству, по управлению людьми, по поиску средств, подходящих людей – в большей степени, чем работа в собственном смысле слова. Я не из тех, кто сам проводит исследование, я помогаю другим людям его провести, но не провожу его лично или, в конце концов, делаю сравнительно мало, к сожалению». И другой профессор, также с медицинского факультета: «Я не провожу исследование сам. Принимая во внимание мой возраст, я им руковожу, слежу за ним, субсидирую его, пытаюсь найти средства, чтобы его субсидировать, средства для исследования. И преподавание – я также преподаю, к тому же я обязан проводить минимум три лекции в неделю, стало быть, мое преподавание происходит в форме лекций, а также в форме служебных собраний, которые мы проводим раз в неделю и где изучаем особенно сложные случаи, это составляет часть одновременно исследования… это охватывает одновременно исследование, преподавание и заботу о больных». Есть все основания предполагать, что в случаях, подобных этому, в котором нет ничего особенного, патримониальный патрон жертвует так называемым личным исследованием в пользу поиска средств для проведения исследования учеными, руководить которыми в бюрократическом смысле слова он может лишь в той мере, в какой оказывается не в состоянии руководить их научной работой. В данной ситуации он может найти в недифференцированности ролей средство скрыть реальное положение вещей от самого себя и от других, выдавая за роль исследователя роли административного руководителя или научного администратора[88].

Работа по накоплению и поддержанию социального капитала, который необходим для того, чтобы содержать обширную клиентелу, обеспечивая ей ожидаемые от «патрона» социальные выгоды вроде участия в комитетах, комиссиях, жюри и т. д., предполагает большие временные затраты и поэтому соперничает с научной работой, являющейся (необходимым) условием накопления и поддержания собственно научного капитала (который сам в той или иной степени всегда заражен статусными видами власти)[89]. Успех этого предприятия по накоплению предполагает также наличие чутья на инвестиции (ценность клиентелы зависит от социального качества клиентов) и, сверх того, ловкости и такта – коротко говоря, социального чутья, которое тесно связано с давней принадлежностью к среде и ранним приобретением соответствующих сведений и диспозиций. Так, например, просвещенные патроны должны уметь быть толерантными и либеральными, что в любом случае соответствует официальному определению институции, и жертвовать политической (и научной) однородностью клиентелы в пользу ее социального качества и численности (как замечает Нетельбек[90], такое положение вещей давало возможность кандидатам, придерживавшимся левых убеждений, быть назначенными на пост профессора даже на факультете права).

Такого рода заражение собственно научного авторитета авторитетом должностным, основанным на произволе институции, лежит в основании функционирования факультетов права и медицины (а также, конечно, наиболее важных с социальной точки зрения гуманитарных дисциплин). Это заметно прежде всего в том, что прибыльность унаследованного или приобретенного в университетских взаимодействиях социального капитала растет по мере удаления от исследовательского полюса и, следовательно, настолько, насколько этот капитал становится частью неустойчивой композиции технических и социальных навыков, составляющей статусную компетенцию профессора (об этом свидетельствует тот факт, что социальный капитал вносит все больший вклад в определение траекторий, а значит, и неявных условий доступа к господствующим позициям). Известно, что существование больших династий юристов и медиков, которые предполагают нечто большее, чем простое наследование профессии, связанное с эффектами передачи культурного капитала, не является мифом. Но, сверх этого, выбор влиятельного «патрона» нигде не оказывается настолько важным, как в карьере медика, в которой профессор – более явно, чем где бы то ни было, – является прежде всего защитником, обязанным обеспечить карьеру своих клиентов, и лишь во вторую очередь – мастером, обязанным обеспечить научную или интеллектуальную подготовку учеников или последователей[91].

Именно в социальной логике рекрутирования корпуса проявляется наиболее скрытая и, возможно, наиболее решительно требуемая плата за вход: непотизм является не только стратегией воспроизводства, призванной сохранить за потомством обладание редкой позицией, но и способом сохранить что-то более существенное, от чего зависит само существование группы – приверженность лежащему в основании группы культурному произволу, первичному illusio, без которого не было бы ни ставок, ни самой игры. Недвусмысленное и явное принятие в расчет семейного происхождения является лишь видимой формой стратегий кооптации, которые ориентируются на признаки приверженности ценностям группы и ценности группы (например, поощряемые конкурсным жюри «убежденность» или «энтузиазм»), на тонкости практики, даже на манеры и осанку, чтобы определить тех, кто достоин войти в группу, стать ее частью, составить ее. По сути, долгосрочное существование группы как таковой, т. е. как того, что превосходит совокупность своих членов, возможно лишь в той мере, в какой каждый из ее членов предрасположен существовать через группу и для нее или, точнее, согласно принципам, лежащим в основании ее существования. Настоящая плата за вход в группу, которую называют «корпоративным духом» («юридический дух», «философский», «политехнический» и т. п. представляют собой его вариации), т. е. та глубинная форма признания всего, что составляет существование группы, ее идентичность, истину и что группа должна воспроизводить, чтобы воспроизвести себя, кажется неуловимой для восприятия лишь потому, что не сводится к техническим определениям компетенции, требуемой официально на входе в группу. Социальное наследование играет столь важную роль в воспроизводстве любого корпуса, тесно связанного с воспроизводством социального порядка, поскольку то, что безусловно требуют эти в высшей степени избирательные клубы, формируется (как видно в случае кризисов, порожденных глубокими изменениями социального состава вновь пришедших) не столько образованием, сколько предыдущим и внешним опытом и оказывается вписано в тело в форме долговременных диспозиций, конститутивных для этоса, телесного экзиса, способа выражения и мышления и всего того в высшей степени телесного «непонятно чего», которое называют «духом»[92].

вернуться

87

Невозможно описать все последствия – приносящие чаще всего вред действительному прогрессу исследований – генерализации модели естественных наук под совместным влиянием организационной и технологической модели этих наук и бюрократической логики, которая склоняла корпус научных администраторов, предрасположенных благодаря своему образованию и специфическим интересам к собственно технократическому видению, понимать и признавать лишь те «проекты», которые были задуманы по модели естественных наук. Так, например, мы были свидетелями появления целого ряда крупных предприятий с большим бюджетом, использующих «передовые технологии» и значительное число узкоспециализированных исследователей. Эти предприятия были обречены на решение фрагментарных задач, потому что только такие задачи могут породить программы, возникшие в результате альянса технократов, ничего не смыслящих в науках, управлять или даже направлять которые они претендуют, и исследователей, достаточно непритязательных для того, чтобы позволить «социальному заказу», выработанному беспорядочными brain-storming комитетов, комиссий и других объединений, «ответственных» за науку (и научно безответственных), навязать себе объекты и цели.

вернуться

88

То же верно для профессоров права и в большинстве случаев гуманитарных дисциплин. Профессора права, в частности, нередко отождествляют исследование с личной работой, связанной с их преподавательской деятельностью: «Я не выполняю каких-либо функций в организации исследования, так что этот вопрос является беспредметным. ‹…› Исследование, проводящееся в настоящее время, остается чисто индивидуальным исследованием, которое проводится за свой счет. ‹…› Я не могу разделить преподавание и исследование. Любая преподавательская деятельность предполагает исследование и любое исследование обязательно раньше или позже выливается в педагогическую деятельность. ‹…› Все, что мы делаем в очень тяжелых условиях, непосредственно поглощается преподаванием, и нам совершенно не хватает времени на то, чтобы провести длительное исследование» (профессор публичного права, Париж).

вернуться

89

Это верно для всех факультетов. Эффект заражения, который университетская власть осуществляет в отношении представления о научном авторитете, является тем большим, чем менее автономизирована и формализована научная компетенция.

вернуться

90

Nettelbeck J. Op. cit., p. 44.

вернуться

91

В случае права кандидаты конкурса на звание агреже рекрутируются из ближайшего окружения: среди соискателей, ассистентов с неполной занятостью и преподавателей – т. е. среди людей, которые смогли показать себя (см.: Nettelbeck J. Op. cit., p. 25). В случае медицины протекция руководителя была безоговорочным условием успеха, что зачастую превращало сам конкурс в простую фикцию. Например, именно так один из опрошенных профессоров описывает конкурс на звание агреже: «Между нами говоря, это был конкурс, который мы совершенно не уважали. Считалось, что это своего рода бесплатное приложение, поскольку знакомства с экзаменаторами было достаточно для его прохождения. И поэтому в конкурсе участвовали только при наличии руководителя, который мог войти в состав жюри. Между агреже и больничным хирургом, который не имел этого звания, не было никакой разницы. ‹…› Агреже не было званием, или, скорее, это было званием, но не из тех, что сложно получить» (профессор медицинского факультета, Париж).

вернуться

92

«Ну, мои родственники сплошь медики. На самом деле мы одна большая медицинская семья. Врачом был мой отец. Из четырех дядей, которые у меня были, врачами были трое. Из восьми моих племянников по крайней мере четверо или пятеро являются врачами, я не считал. Мой брат не врач, но он дантист, профессор парижской Школы дантистов. Когда мы собираемся за обеденным столом, это похоже на собрание факультета» (профессор медицинского факультета, Париж).

16
{"b":"909145","o":1}